Трогать нельзя (СИ) - Зайцева Мария

Но в тот момент все казалось правильным. У отца своя жизнь, новая семья, бизнес.

У меня — своя, от него никак не зависящая.

На бабки я его не претендовал, своих хватало, а, если не хватало, находил, где взять. Поэтому вопрос наследства не стоял вообще никак. Даже если бы он завещание составил и отписал все Татке — пусть.

Это — его дело. Он сам решает, кому и что завещать.

Но отец не успел написать завещание.

Они с Оксанкой поехали в отпуск. На Мальдивы. Типа, второй медовый месяц.

Перед отъездом отец меня обрадовал, что скоро, похоже, у меня еще родственник будет. Или родственница.

Я поздравил. И, в самом деле, порадовался.

Отвез их в аэропорт, потом закинул Татку обратно в дом, и уехал к себе.

А на следующий день позвонила сестра.

Трансфер, перевозящий туристов до отеля, влетел в отбойник, слетел с трассы и несколько раз перевернулся. Погибли все, кто не был в тот момент пристегнут.

Отец и Оксана в их числе.

Я был настолько оглушен, что даже не верил в случившееся. На автомате организовывал похороны, делал какие-то обычные дела.

И не понимал, до самого конца не понимал случившегося.

Накрыло меня после похорон.

В пустом доме, куда мы с Таткой вернулись и молча разошлись по комнатам.

Я зашел в свою бывшую комнату, которая так и осталась нетронутой с тех пор, как я съехал.

Вспомнил, что отец, кажется, планировал здесь сделать детскую.

И неожиданно затрясло. Посмотрел удивленно на пальцы, сжал в кулак. Сглотнул ком в горле.

А потом услышал тонкий писк откуда-то.

Вышел на звук.

Таткина комната.

Постоял перед дверью.

Я не был с ней близок, так, на семейных посиделках общались. Но никогда по душам. Она была закрытой, спокойной девочкой, отец что-то говорил про любовь к музыке, к танцам. Она и выглядела такой девочкой-девочкой, в платьях, с косами, с огромными, немного раскосыми глазами.

Симпатичная и приятная на внешность.

Я, поглощенный своими переживаниями, совершенно упустил из виду то, что она осталась сиротой.

Как и я.

Но я-то — взрослый мужик, а она — девочка пятнадцатилетняя.

Я постучал, и, не дожидаясь приглашения, зашел.

Татка лежала на кровати, одетая, и тихонько скулила в подушку.

Я присел рядом, погладил по плечу.

Черт… Ну вот не умею я говорить утешительные слова! Меня бы самого сейчас кто утешил!

А она, резко вскинувшись, порывисто прижалась ко мне. Словно только и ждала моей инициативы, моего прикосновения.

И зарыдала.

Я просто обнял.

Больше я для нее ничего сделать не мог.

Так и просидели с ней, обнявшись, примерно полчаса.

А потом так же молча спустились вниз, я приготовил бутерброды и чай.

— Ты уедешь? — тихо спросила Татка, отвернувшись. И так тоскливо мне стало, хотя куда уж тоскливее!

Она выглядела потерянной, испуганной, раздавленной. Наверно, я и сам не лучше, но я все же держался. Приходилось.

— Нет. Я здесь останусь. А потом решим.

— Что решим? — глаза ее, заплаканные и печальные, буквально сердце вспороли. Черт… Ну вот что делать?

— Как дальше быть.

— Хорошо.

Она встала и вышла из-за стола.

А ночью я опять услышал этот писк, надрывающий сердце, пошел к ней, постучался.

Она не спала. Лежала, смотрела в одну точку. Маленькая, хрупкая такая. Потерянная.

— Тат… Может, успокоительного тебе?

— Нет… Побудь со мной, пожалуйста. Мне страшно так.

На последних словах ее голос дрогнул, и, хоть и было первое желание ее все же накачать успокоительным и уложить спать, то после этого… Черт…

Я сел рядом, потом прилег поверх одеяла.

Она обняла меня, уткнулась в плечо. Пару раз всхлипнула и потом уснула.

А я лежал, как дурак, стерег ее сон и пошевелиться боялся.

И думал, что же делать дальше.

Что мне делать с внезапно свалившейся на меня ответственностью.

Когда все изменилось.

После того, как я оформил опеку над Таткой и продал дом, она переехала ко мне.

И вот это было непросто, скажу я вам!

Когда ты свободный, ни в чем себе не отказывающий парень, и в твоей жизни вдруг появляется нагрузка в виде несовершеннолетней девчонки, у которой переходный возраст во всей красе, это, бл*, испытание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Начать с того, что я вообще был не в курсе, что такое переходный возраст и как с ним бороться. Кроме этого, я никогда за свои тридцать с хвостом лет не жил с женщиной. Спать — спал. В отпуск ездил. На их территории тусил по неделям, если вдруг сильно нравился секс. Но к себе жить не пускал. И одно жизненное пространство не делил. А тут…

Нет, Татка была аккуратисткой. И хорошей хозяйкой. Оксанка ее приучила готовить, прибираться, и она все это с удовольствием (или, может, без удовольствия, фиг ее знает, я к ней в душу не лез) делала.

Но бляха муха…

У меня была хорошая большая двушка.

Для меня одного — самое оно. Для нас двоих — мало.

Я купил нам квартиры в одном доме, но на разных этажах, специально, чтоб, когда Татке стукнет восемнадцать, выселить ее на свою территорию.

И брал себе квартиру с тем расчетом, что я все же скоро буду жить в ней один.

Смысл брать большую площадь? Чтоб потом морочиться и ее продавать? Как-нибудь переживем эти два с половиной года, что оставались до Таткиного совершеннолетия.

Но кто же знал, что все так обернется?

Нет, она мне не надоедала. Не спрашивала, куда ухожу, не задавала дурацких вопросов, вообще не отсвечивала. Поначалу.

Сидела себе тихонько в своей комнате, ходила в школу, в музыкалку, на танцы, еще куда-то, я не особо вникал, просто счета оплачивал и все. Кидал ей на карту бабки на карманные расходы, утром, если вдруг сталкивались, здоровался и спрашивал, как дела, перебрасывался парой фраз по вечерам. И на этом все.

Вроде ничего такого.

Были, конечно, свои неудобства. Например, пришлось быть аккуратнее с бабами. Не сказать, что я их часто к себе таскал, но случалось периодически. А тут все, только на их территории или в отеле. Потому что дома — пятнадцатилетняя сестра, с нежной ранимой психикой, как писали про этот возраст в разных интернетных статейках, и ей крики и вопли моих женщин могли сильно открыть глаза на особые стороны этого мира.

Рановато, короче, знать ей про это.

И вообще… Постоянное присутствие другого человека, девушки, напрягало.

Мы, несмотря на то, что тогда, в доме, проспали вместе всю ночь, а потом еще одну и еще, особо не стали близки.

Тата жалась ко мне тогда, как маленький бездомный котенок, искала тепла, и, наверно, реально видела во мне единственного родного человека на всем белом свете.

И я не мог ей в этом отказать. Не мог разрушить иллюзию.

Но сам отошел довольно быстро.

Помогло то, что отца и Оксану привезли хоронить в закрытых гробах. И я их мертвыми не видел.

А, учитывая, что последние годы я общался не то чтоб плотно с ними, мозг как-то защитился, установив, что они просто уехали. И где-то им явно хорошо вместе.

Я искренне в это верил. Старался.

Ну и дела, конечно, сильно отвлекали.

А вот Татка осталась по сути один на один со своим горем. Со мной поговорить она не могла, а я думал, что все нормально, и она приходит в себя.

Однажды, примерно через полгода после нашего совместного проживания, ко мне завалились друзья. Колян, Даня и Серега.

Мы сидели в гостиной, соединённой с кухней, смотрели по телеку финал чемпионата по футболу, пили пиво. Короче говоря, обычный отдых парней.

Татка вернулась с танцев, забежала в дверь, чему-то улыбаясь, видно, хорошо позанималась, настроение было приподнятым.

И застыла на пороге, растерянно разглядывая нашу компашку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И мы тоже замерли.

— Эээ… Привет… — нерешительно поздоровалась она, парни нестройно ответили, продолжая разглядывать ее.

И я тоже. Почему-то с раздражением.

Татка, видно, не переодевалась после занятий, была в обтягивающих лосинах и маечке на голое тело. И в тот момент очень даже явственно было заметно, что лифчика под маечкой нет.