Дуга большого круга - Юрий Клименченко

…Роман потер окоченевшие, распухшие руки. Сегодня он особенно мучился от холода. Камелек на «Айваре» не топили уже два дня. Доставать угольную крошку становилось все труднее и труднее. Заболел Засекин, и «экспедиция» в Угольную опять сорвалась. «Схожу к Верескову, погреюсь», — подумал Роман, и от одной мысли ему стало теплее. Не тревожа прикорнувшего в углу дивана вахтенного, он вышел на палубу. По скрипучему трапу спустился на лед. Над портом висел холодный и злой маленький месяц. Протоптанная через канал дорожка вела прямо в ковш, где стоял стационар, выкрашенный в белый маскировочный цвет. Там у Романа был знакомый — Валериан Афанасьевич Вересков. Когда-то Вересков плавал с Романом на пароходе «Курск» штурманским учеником. Роман помогал ему изучать мореходные науки. Они не виделись много лет и неожиданно встретились в проходной порта. Вересков сказал, что служит на стационаре, приглашал заходить, посмотреть, как они живут, помыться в душе. Приглашение было заманчивым. Роман пришел, вымылся горячей водой. Он уже забыл, какое ощущение испытывает человек, стоящий под теплым дождиком душа. Посидел в тепле, выпил настоящего чаю. Вересков болтал без умолку, острил. Романа разморило, хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Пусть будет очень тихо, а тут Вересков что-то спрашивает, ждет ответа.

В свои следующие, очень редкие посещения стационара Роман всегда просил Верескова:

— Вы на меня не обращайте внимания, Валериан Афанасьевич. Я погреюсь, подремлю. У вас, наверное, много дел всяких?

Вересков отмахивался:

— Какие там дела! «Пассажиры» тихие, не беспокоят.

Роман торопился. Он предвкушал тепло, которое через несколько минут разольется по всему телу, пройдет боль в суставах, он закроет глаза и окунется в блаженное состояние покоя. Может быть, Вересков угостит его чаем, хотя Валериан не очень щедрый хозяин.

Роман выбрался на причал у самого стационара. Сказав вахтенному, кто ему нужен, он поднялся на вторую палубу, где помещалась каюта Верескова. Постучал в дверь. Некоторое время никто не отвечал, потом щелкнул замок. Роман увидел Верескова. Его лицо выглядело смущенным. На столе что-то стояло, прикрытое наспех наброшенными газетами.

— Ах, это вы, — здороваясь, облегченно проговорил штурман. — Очень кстати. Сегодня у меня маленькое торжество. День рождения. Двадцать восемь стукнуло. Закончу приготовления, и приступим к трапезе. Никого не приглашал. Хотел один… А то, знаете, разговоры, что, почему…

— Так, может быть, и я не ко времени?

— Нет, что вы. Как раз хорошо, что пришли. Мы ведь старые друзья…

Вересков сдернул со стола газеты. Роман увидел роскошное угощение: банку тушенки, полбуханки хлеба, кусок старого, желтого сала и бутылку, заткнутую бумажной пробкой. Валериан Афанасьевич мыл стаканы под краном умывальника.

— Так, — весело сказал он, запирая дверь на ключ. — Пир? А? Хорошо все же, что вы пришли. Не могу, вернее не люблю, пить один, а вы?

— Могу.

— Держите палец. До какого уровня наливать? Имейте в виду — разведен по широте полярного круга.

Вересков разлил спирт. Быстрыми движениями перочинного ножа он ловко вскрыл банку, поднял стакан.

— Будем здоровы. За то, чтобы эта катавасия поскорей кончилась.

Роман тяжело посмотрел на Верескова, залпом выпил свой спирт.

Вересков усмехнулся.

Он тоже выпил спирт и нехотя ковырял тушенку ножом.

— Сейчас схожу на камбуз за чаем.

Приятное тепло разлилось по телу. Роману сразу захотелось спать. Пришел Вересков с алюминиевым чайником. Они принялись пить чай. Жидкий, мутноватый, без сахара, но очень горячий.

— Где достали? — показал глазами на бутылку Роман.

— Надо уметь. Извлекать пользу даже из такого поганого существования, как наше. Где народ, там и спирт. Выпьете еще?

— Нет, не буду. Спасибо.

— Как хотите. А я еще дерну. Тогда перейдем к следующему номеру программы. К дружеской беседе. А вы ешьте, ешьте…

Глаза Верескова заблестели. Лицо лоснилось.

— Я, пожалуй, пойду. Что-то мне нехорошо. Отвык пить, — сказал Роман, вставая, но Вересков жестом остановил его.

— Невежливо, Роман Николаевич, сразу же отойти от стола. Посидим хоть для приличия с десяток минут. Хочется поговорить по душам, а то ведь не с кем… Я ничего не могу понять…

— Чего именно?

— Ну вот скажите, — доверительно наклонился Вересков к Роману. — Скажите, что, по-вашему, творится? Мы всюду отступаем, суда наши топят, послали пароходы в Германию перед самой войной. В чем дело?

Роман взглянул на Валериана Афанасьевича.

— Я не хотел бы говорить на эту тему. Главным образом потому, что самому многое непонятно. Не стоит заниматься пустыми домыслами.

— Боитесь! — закричал Вересков, блестя пьяными глазами. — А я вот ничего не боюсь. Тяжело и больно видеть все это. Не могу терпеть! Надо давить гитлеровских гадов, давить, чтобы выжить самим. Где-то кроется предательство. В чем причины нашего поражения? — Вересков задыхался от возбуждения. — Нет, нет… Надо выжить. Любой ценой…

— Слушайте, Валериан Афанасьевич, — раздраженно прервал штурмана Роман, — подумайте, что вы говорите? Любой ценой! Цена-то ведь может быть разная. И подлость цена.

Вересков усмехнулся.

— Вам только помполитом плавать. Сразу бороду пришиваете. Я не имел в виду подлость. Не надо все понимать буквально. Я просто считаю, что мы должны стараться не попасть в мясорубку.

— Мне кажется, что чем меньше вы будете думать о своей собственной персоне, тем легче перенесете все происходящее. Если бы вы один были в таком положении, а то ведь миллионы людей… Поздно выискивать причины. На нас напали, и мы должны защищаться. Иначе придется чистить гальюны у какого-нибудь толстомордого бюргера.

— Вы правы, конечно, — испугавшись своей откровенности, сказал Вересков. — Ненавижу немцев и считаю, что всех их до единого нужно уничтожить. Никаких там пленных. А вообще… уйду я с этого стационара. Не поймешь что! Не воюем, а отсиживаемся. Нет настоящего боя, нет возможности самому стрелять гадов. Ведь на кого руку подняли! на великий Советский Союз. Сунулись все же со своим свиным рылом в наш советский огород. Ну дадим же мы им…

Вересков скосил глаза, посмотрел на Романа.

— Уйду. Вот, слышал, партизанский отряд из моряков организуется. Попрошусь туда. Хоть автомат подержу в руках. Несколько человек уничтожу, и то дело…

— Ну что ж. Решение благородное, — сказал Роман. — Но мне помнится, вы не в отряд, а во Владивосток все собирались. Что, передумали?

— Эх, Роман Николаевич, правда, в первые дни войны я хотел на Восток. Хотел, не отрекаюсь. Но потом, когда своими глазами увидел… как все развивается, то понял, что мое место на переднем крае, с автоматом в руках. Бить их всеми силами, — Вересков с ненавистью скрипнул зубами. — А то вот такие, как я — здоровые парни с толстыми рожами, — окопались на всяких стационарах у бабьих юбок, вместо того чтобы с оружием в руках идти на врага…

Вересков встряхнул бутылку и вылил остатки к себе в стакан.

От съеденного сала, хлеба и тушенки Романа с непривычки поташнивало. Голова отяжелела. Ему вдруг показались омерзительными самодовольное лицо Верескова, его разговоры, фамильярный тон. Захотелось уйти. Но он остался сидеть. Ноги сделались слабыми, ватными.

Вересков развалился в кресле. Он совсем опьянел, Роман уже жалел, что принял участие в пиршестве. Ему вспомнилась кают-компания на «Айваре», команда, сидящая вокруг камелька, Якименко… Якименко больше не придет… Такой механик умер… Почему так случается, что в первую очередь умирают хорошие люди, а всякая дрянь живет? Он почувствовал себя предателем. Вот он тут сидит с электрическим светом, в тепле и жрет, именно жрет, продукты, неизвестно каким образом попавшие к Верескову. Не может быть, чтобы ему их выдали. А его люди там голодные мерзнут… Почему он не подумал об этом раньше? Соблазнился возможностью поесть и выпить. Дурак. Ведь не напрасно Вересков запирался на ключ, никого не пригласил. Штурман, не обращая внимания на Романа, что-то мурлыкал себе под нос. Внезапно он встрепенулся, наклонился к Роману и шепотом спросил:

— Хотите, я вас осчастливлю?

Не дожидаясь ответа, он нетвердыми шагами подошел к шкафу, выдвинул ящик. Закрывая собой от глаз Романа содержимое, он рылся там, гремя банками и шурша бумагой.

«Толчется, как курица у кормушки», — неприязненно подумал Роман.

Вересков повернулся, захлопнул дверцу шкафа. В руках он держал две банки мясных консервов.

— Вот, берите. Ешьте сами. Никому не давайте. Это вам не пайковый хлеб! Помните Верескова. Я вот всегда помню, как вы меня астрономии учили.

Руки Романа потянулись к банкам, а в голове закопошилась подленькая мыслишка. Взять консервы, и на несколько дней он будет иметь еду! Жирную, душистую мясную похлебку. Консервы можно распределить на неделю. Черт с ним! Наплевать на то, где Вересков достал банки…