Леонид Утесов. Друзья и враги - Глеб Скороходов

Александров пытался отбиваться, говорил пафосные слова, а председательствующий Борис Захарович горячо поблагодарил всех присутствующих за активность, обещал все учесть в дальнейшем, а когда остался наедине с режиссером, сказал:

– Все в порядке. Приступайте к съемкам.

Легко на сердце от песни веселой

Начали с записи фонограмм. В книге Александрова «Эпоха и кино», написанной много лет спустя, в 1976 году, содержится странное утверждение: «Произнося завораживающе действующие слова: „Так делают в Америке“, мы осуществляли технические новинки, которых не знал даже Голливуд. Делали предварительные записи основных фонограмм, под репродукцию которых затем снималось немое изображение». Или Григорию Васильевичу изменила память, или он ошибся, но с производства предварительных музыкальных фонограмм начиналось американское кино, выпустившее первую (первую в мире!) звуковую ленту «Певец джаза», насыщенную музыкой, в 1927 году.

На Москинокомбинате писали прежде всего те фонограммы, которые требовались для предстоящей экспедиции на натуру. Утесов, подавляя недовольство, пел по бумажке текст, никак не стыкующийся с жизнерадостным маршем Дунаевского:

Ах, горы, горы, высокие горы!Вчера туман был и в сердце тоска.Сегодня снежные ваши узорыОпять горят и видны издалека.

А в припеве обращался непосредственно к стаду:

Так будь здорова, товарищ корова!Счастливый путь, уважаемый бугай!

– Зачем здесь тоска и эти узоры? И разговор с коровой и бугаем? Костя что, по-вашему, совсем выжил из ума? – спросил он у «авторитетного» поэта, автора текста.

– Мне заказали «Коровий марш», – оправдывался тот. – Так означено в договоре.

– Но вы же не рассчитывали, что его будут петь коровы? – не отступал певец.

– Текст согласован с Шумяцким и разрешен цензурой, – вмешался Александров, и Утесову пришлось петь эту белиберду, а затем и заучивать ее для съемок.

Работа шла трудно и продвигалась медленно. Каждодневно возникали непредвиденные препятствия. То лаборатория не напечатала фонограмму, то запорола ее и пришлось все делать заново. То танго «На пляже» показалось режиссеру коротким, и Дунаевскому пришлось переделывать его, а потом и галоп «Нашествие животных». Эрдман, регулярно посещавший каждую запись, совсем отчаялся и перестал ходить на кинокомбинат. Мечтал о долгожданной экспедиции.

Утесовцы не теряли время зря. «В шесть часов утра, почти с восходом солнца, к „Метрополю“, где мы все жили, подавался киношный автобус и мы ехали на съемку очередного фрагмента картины, – вспоминал Аркадий Котлярский. – Примерно к шести вечера возвращались в гостиницу: ванна, обед, немного отдыха – и бегом (транспорта не было) в „Эрмитаж“, где ровно в восемь начинался концерт джаза Утесова, а после так же бежали по Петровке в „Метрополь“, где в полночь начиналась наша танцевальная программа, продолжавшаяся до трех утра». И пока Утесов с джазом не отработал до конца летнего сезона, ни о какой поездке на юг речи быть не могло.

– Нельзя музыкантов оставлять без призора! – говорил он.

Наконец все участники фильма вместе с Эрдманом двинулись в Гагру. Оркестр тащить туда нужды не было – он отправился в родной Ленинград. И 19 сентября (зафиксировано точно!) съемки начались. В Бзыбском ущелье проложили рельсы, по которым двигалась тележка с кинокамерой: Нильсен решил снять «Коровий марш» длинной панорамой с минимумом монтажных стыков.

Панорама на экране и сегодня выглядит очень эффектно. Одно плохо – артикуляция Кости Потехина не совпадает с текстом песни, что он поет. Объяснение простое.

«Приехав из Гагры в Москву, – писал Утесов, – тайно от всех встретился с Василием Ивановичем Лебедевым-Кумачом и попросил его написать стихи, которые соответствовали бы характеру Кости Потехина. И особенно просил позаботиться о рефрене – чтобы никаких бугаев! И он написал ставшие знаменитыми слова „Марша веселых ребят“:

Легко на сердце от песни веселой,Она скучать не дает никогда...

Я с радостью забрал у него стихи, но, так как всякая работа должна быть оплачена, заплатил Лебедеву-Кумачу свои собственные деньги, не посвятив его, естественно, в эту дипломатическую тонкость. И спел на студии эту песню. Все пришли в восторг:

– Кто, кто это написал?!

– Верните мне затраченные деньги, и я открою вам секрет! – пошутил я.

– Отдам с процентами! – в тон мне ответил Шумяцкий. – Говорите скорей!

Торжествуя победу, я провозгласил имя поэта!»

Между прочим, посвятив меня в эту «дипломатическую тайну», Леонид Осипович задал мне неожиданный вопрос:

– Сможете мне напомнить, как там поется: «Нам песня...»

– «Строить и жить помогает», – услужливо продолжил я.

– Ничего подобного! С экрана звучала совсем другая фраза! – Утесов был явно доволен моей оторопью – эффектом его слов, и тут же успокоил меня: – Не огорчайтесь, вы не одиноки, но в фильме я пою: «Нам песня жить и любить помогает!» И ни разу «строить»! Все же это песня пастуха – что он может строить?! Откуда появилось это «строить», объяснить не могу. Может, повлиял чуть измененный текст, что опубликовал Кумач уже после премьеры, или тут более тонкая штука: людям подсказала интуиция, чего песни не хватало. А в картине, кстати, все песни «сердечные»: «Легко на сердце», «Сердце, тебе не хочется покоя», «Сердце, ну как же мне быть» и даже стрелки на часах поют: «Сердце хлопочет, боится опоздать»!

Работа на юге шла дружно. Отсняв все на натуре, перешли в интерьеры – в Дом отдыха военного ведомства, превращенный для фильма в «Пансионат для неорганизованных курортников, бывший „Черный лебедь“. Тут и началась возня с нашествием животных, вымотавшая всех.

Эрдман не уходил со съемочной площадки. Если была нужда, дописывал и переписывал текст: диалоги снимались синхронно. Особое внимание он проявлял к Марии Стрелковой, женщине неповторимой красоты, внешне строгой, но в душе доброй и приветливой. В группе ее сразу стали называть Машенькой. Многим был известен длившийся не один год роман Эрдмана с мхатовской артисткой Ангелиной Степановой, письма от нее приходили чуть ли не каждый день. А тут все с тайным любопытством наблюдали иное.

– Как же так? – недоумевал Роберт Карлович, отец Эрдмана. И неожиданно сам объяснил: – Весь в папа! (С русским он всегда был не в ладах.)

А Ангелина Иосифовна позже сетовала в письме к Эрдману: «Я от тебя из Гагр почти ничего не получала».

Атмосфера сердечных волнений, как это часто бывает, сопутствовала съемкам. Александров получил письмо, в котором его жена, актриса мюзик-холла, сообщала, что она ушла к другому – актеру этого же театра Борису Тенину. Ушла, забрав с собой сына Дугласа, названного отцом в честь любимой американской кинозвезды Дугласа Фербенкса. Орлова объявила режиссеру, что порывает с концессионером, и переселилась из номера люкс отеля «Гагрипш» в избу к Александрову с удобствами во дворе, но зато с большой верандой и гамаком, который даже попал в фильм. В общем, наблюдать было за чем.