Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность - В. Огарков

Канцлер Бестужев достиг могущества в середине царствования Елизаветы. В костлявом и худом теле этого человека жила могучая душа, и борьба с ним была чрезвычайно трудна и опасна. Непомерное честолюбие являлось его господствующей страстью, но это честолюбие счастливо сочеталось с достижением результатов, полезных государству. Хитрый старик притом не забывал обид и не стеснялся в достижении своих целей никакими средствами. Мы уже видели, как он ловко удалил препятствовавшего его планам посланника Франции Шетарди. В своей ненависти к Фридриху II он пошел еще дальше и не постеснялся удалить из России принцессу Ангальт-Цербстскую, мать Екатерины II, слишком усердно и бесцеремонно интриговавшую в пользу прусского короля. Наступила очередь и Лестока.

Знаменитый авантюрист достиг в начале царствования Елизаветы всего, чего только может жаждать человек, ценящий “земные блага”: почестей, чинов, орденов и богатств, пользуясь притом большим влиянием на императрицу. Но всего этого Лестоку было мало: он, по-видимому, скучал без интриг и тяготился влиянием Бестужева. Подкапываясь под него, он придрался к случаю “заговора Ботты”, чтоб доконать врага, и в этом случае, кроме других лиц, пострадали Лопухин и жена брата канцлера (впоследствии нашего парижского посла). Однако хотя это событие в известной степени и отразилось на репутации Бестужевых, императрица слишком ценила знания братьев, – в особенности великого канцлера, – чтобы оправдать надежды Лестока на гибель врагов. Старик, великолепно зная все государственные дела, снимал с императрицы тяжелую обузу управления Россиею: он, так сказать, “разжевывал” ей всякое дело, и вся забота ее заключалась только в том, чтоб написать на докладываемой бумаге знаменитое “Елизаветъ”.

В свою очередь Бестужев отплатил Лестоку за его подкопы. Последнему пришлось испытать все неудобства борьбы с канцлером и муки тех пыток, на которые он сам с большою легкостью послал несчастных женщин, виновных разве только в излишней болтливости, а Лопухину – еще и в том виновную, что, как было сказано выше, соперничала красотою и нарядами с государыней. Но Лесток оказался стойким на дыбе, и от него ничего не допытались, хотя обвиняли и уличали во многом. Действительно этот смелый француз был способен на всякие “авантюры”, но в упоминаемое время (1748 год) его вины заключались главным образом в том, что он с представителей всех держав брал взятки и часто действовал в пользу тех государств, интересы которых были противны выгодам России.

Звезда Бестужева померкла через десять лет после осуждения Лестока, но все-таки и эта “старая лиса” дождалась печального конца (1758 год). Старик давно уже начал надоедать императрице своим брюзжаньем, неподатливым характером и постоянными наветами на окружающих. Кроме того, он не переставал измышлять разные рискованные политические комбинации и дождался наконец обвинения, может быть, до известной степени и справедливого, – в желании устранить от престола Петра III, обвинения, которое и было причиною его падения, тем более, что он имел слишком много ненавистников и врагов.

Но прежде, чем перейти к этому обстоятельству, выдвинувшему Михаила Илларионовича, мы должны бросить взгляд на тогдашние европейские события и положение дел при русском дворе.

Знаменитое “европейское равновесие”, в стремлении к которому наши политики делают положение Европы таким шатким и неустойчивым и постоянно дерутся, имело и тогда многих адептов среди людей, заправлявших судьбами государств; оно и тогда было одною из незыблемых аксиом политических доктринеров. Успешная борьба Фридриха Великого с Австриею за политическое преобладание сделала слишком сильным этого государя и нарушала пресловутое “равновесие”. Начали образовываться союзы и против Фридриха, и одною из первых держав, отпавших от Пруссии, была Франция.

У нас все одинаково ненавидели Фридриха, кроме только великого князя (Петра III), его страстного почитателя. В государыне искусно раздували неприязнь к ее коронованному современнику, выставляя на вид его злословие и коварные замыслы заместить дочь Петра на русском престоле другими претендентами. Неприязнь к Пруссии была общая, но к Франции относились различно: Бестужев ее не любил, а Воронцов и Шувалов, ставшие могущественными при дворе, тяготели издавна к ней. Сношения с этою страною, прерванные почти на 10 лет, возобновились при энергическом содействии Михаила Илларионовича Воронцова. Последний действовал в данном случае не по одним личным симпатиям, но и по убеждению в пользе союза с родиною Вольтера. “Я никакого пристрастия и ненависти ни к каким иностранным государствам не имел, не имею и впредь не буду, – писал он еще раньше Елизавете, вероятно, после наветов на него со стороны Бестужева. – Они все у меня дотоле в почтении содержатся, доколе к Вашему Величеству в искренней дружбе и любви пребудут”. Но как бы ни думал Воронцов о выгодах политического союза с Франциею или другою державою, они, эти державы, тогда, как и теперь, старались “выгребать жар из печи” русскими руками...

Итак, после успехов Фридриха и под влиянием сильной французской партии при дворе, был заключен союз с Францией; и в этом деле главным действующим лицом является Михаил Илларионович. Переговоры велись помимо Бестужева и втайне от него, так что канцлер узнал о союзе с Франциею тогда, когда уже все совершилось.

Успех этой политической комбинации был первым сильным ударом для самолюбивого великого канцлера. Впрочем, все уже давно замечали охлаждение государыни к когда-то всемогущему министру. По отзывам современников, к этому времени и сам канцлер не так усердно работал, как прежде; вечные интриги, постоянно напряженная нервная деятельность, множество дел – все это могло утомить кого угодно. Очень может быть, что на канцлера расхолаживающе действовало и изменившееся отношение императрицы, по целым годам не принимавшей его с докладами, а также и то, что трудами рук Бестужева пользовались другие; но является несомненным, что хитрый старик в упоминаемое время не выказывал уже прежней энергии.

Мы не будем здесь излагать подробно последовавших вскоре за образованием союза против Фридриха II действий России в семилетнюю войну, – это завело бы нас далеко за пределы нашего очерка. Гром русских побед, – правда, доставшихся нам ценою громадных жертв, – наполнил всю Европу. Непобедимый, гениальный Фридрих остался без войска и в отчаянии хотел покончить с жизнью, враги наводнили и опустошали его родину, Кенигсберг и Берлин были взяты, и губернатором королевства Прусского состоял русский генерал Корф... Существовало даже желание присоединить “прусскую провинцию” к России: Пруссия уже присягнула на подданство Елизавете и в этой новой нашей “губернии” заводились русские порядки... Рассказывают, что фавориту Шувалову очень хотелось прибавить к своему титулу и название “герцога прусского”... Если пирожник Меншиков был “светлейшим герцогом ижорским”, а берейтор Бирон – “герцогом курляндским”, то отчего же Шувалову, прирожденному русскому дворянину, не сделаться герцогом прусским? Весьма возможно, что он некоторое время питал эти надежды, а Елизавета не прочь была исполнить его желание, тем более, что это послужило бы к унижению ненавистного Фридриха, очень невыгодно отзывавшегося и зло острившего насчет русской императрицы.