Круглый год с литературой. Квартал первый - Геннадий Красухин

А вот роману «Новое назначение» такая удача не выпала. Прототипом героя романа Бека Александра Онисимова был очень известный сталинский нарком и министр металлургической промышленности, зам председателя Совета Министров СССР Иван Фёдорович Тевосян.

Чтобы сбить сходство, Бек даже ввёл в роман наряду с реальными Сталиным и Берия реального Тевосяна. Но вдова министра нашла, что её муж показан Беком бездушным роботом. Дама оказалась очень энергичной: написала Брежневу, привлекла на свою сторону крупных деятелей металлургии и добилась своего. Тогдашний секретарь ЦК Андрей Кириленко запретил печатать книгу. Роман пролежал на полке 22 года. И был издан только в 1986 году – через 12 лет после смерти писателя, который умер 2 ноября 1972 года.

Закончу чудесным стихотворением Тани Бек об отце:

Снова, снова снится папа,Вот уже который день…Вечное пальто из драпа,Длинное,эпохи РАППа.Я кричу: «Берет надень!»Но глядят уже из ЛетыСвёрлышки любимых глаз.Нос картошкой. Сигареты.«Изменяются портреты», —Повторяю в чёрный час.На морозе папа-холмик…Я скажучужимсловам:– Был он ёрник, и затворник,И невесть чего поборник,Но судить его – не вам!

Ипполит Фёдорович Богданович, родившийся 3 января 1744, прославился благодаря своей поэме «Душенька», в которой обработал историю любви Амура и Психеи. Причём подражал Богданович не римлянину Апулею, а французу Лафонтену, который в романе «Любовь Амура и Психеи» весьма своеобразно обработал сюжет римского писателя. Но и подражание Богдановича тоже было весьма своеобразным. В его поэме проступают черты русского быта, угадываются намёки на современную Богдановичу действительность, вводятся персонажи русских сказок, которые действуют вместе с мифологическими персонажами. Лёгкий, доступный разностопный ямб, каким написана поэма, её свободная поэтическая речь, ориентированная на обычную беседу, обеспечила поэме признание самой императрицы Екатерины II, которая специальным указом заставила Богдановича написать комедию «Радость Душеньки», поставленную в придворном театре.

«Душенька» полюбилась современникам. Её ценил Пушкин, похвально отзываясь о ней, выбирая из неё для эпиграфа к «Барышне-крестьянке» строчку «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша!», наконец, поминая её автора в «Евгении Онегине»:

Мне галлицизмы будут милы,Как прошлой юности грехи,Как Богдановича стихи.

Умер Богданович 18 января 1803 года.

О болезни Стаханова я узнал из выступления луганского рабочего на одной из конференций, типа «Рабочий класс и советская литература», которую устроил Союз писателей в 1970 году и на которую я приехал командированный от «Литературной газеты». Выступали на подобных конференциях не только писатели и не только научные работники. Выступали и рабочие, посаженные в президиум, так называемые передовики производства. Вот один из таких передовиков, отбарабанив своё выступление по бумажке, вдруг отодвинул её и сказал: «А вообще не надо делать богов из рабочих. Они разные. Вот недавно дали героя Алексею Стаханову за подвиг, который он совершил ещё до войны. Да и то многие сомневаются, был ли подвиг? Да и если был, то за что сейчас-то давать героя? За то, что спился, потерял человеческий облик?»

Очень понравился мне этот передовик, который после перерыва не появился в президиуме. И вообще больше не появлялся на конференции.

Что Алексей Григорьевич Стаханов (родился 3 января 1906 года) на самом деле не в одиночку добыл на шахте в 14 раз больше угля, чем предписывалось нормировщиками, я знал. Наверное, об этом знали и когда объявили о рекорде. Знал я и о том, что он кончил Промышленную академию и был назначен сперва начальником шахты, а потом переведён в Москву в наркомат угольной промышленности и получил квартиру в Доме Совета Министров, как его называли у нас в школе – в том самом «Доме на набережной», описанном Трифоновым. Я учился в особой школе, называвшейся экспериментально-базовой Академии наук РСФСР. Время от времени нам устраивали встречи с интересными знаменитыми людьми: со старой большевичкой Стасовой, с Валерией Борц, входившей в краснодонскую подпольную группу «Молодая гвардия». Обещали и встречу со Стахановым. Но потом наша пионервожатая сказала, что звонили ему несколько раз и что его квартира не отвечает. А на вопрос, где он живёт, ответила: в Доме Совета Министров.

Собственно, с этого мои знания о Стаханове и начались. О том, что он не устанавливал баснословного рекорда, я узнал позже. Как и о том, что директор шахты, выступивший против такой липы, был арестован. Узнал, что на самом деле Алексея Стаханова звали Андрей. Но «Правда» назвала его Алексеем со слов не близко знакомого с ним человека. А Сталин, узнав об этом, сказал: ««Правда» ошибаться не может!» Пришлось Стаханову менять паспорт.

Да, героя соцтруда ему дали в 1970-м. Мне кажется, чтобы позлить пенсионера Хрущёва, который после смерти Сталина отобрал у Стаханова квартиру в Москве и переселил в Донецкую область замом управляющего трестом. С этого поста Стаханов был понижен до помощника главного инженера шахтоуправления. Ясно, что Хрущёв не любил этого сталинского маяка. Вот в пику Никите Сергеевичу и снова вознесли Стаханова.

Но остановить его болезнь уже не смогли. Умер он в психиатрической больнице, куда попал из-за хронического алкоголизма, 5 ноября 1977 года.

Со стихами Юргиса Балтрушайтиса я впервые встретился ещё в школе, в пятидесятые годы, прочитав их в дореволюционном «Чтеце-декламаторе», который дал почитать отец моего друга. Они на меня впечатления не произвели. Оценил я Балтрушайтиса позже как переводчика. Причём не поэзии, а прозы. Он великолепно перевёл несколько повестей Гамсуна, которые я прочитал, купив за бесценок «нивский» пятитомник норвежского писателя. Удивительное было время, когда прижизненный Блок у букинистов стоил 90 копеек (нынешними – примерно 100 рублей), а прижизненный Брюсов и того меньше.

Было это в конце пятидесятых. «Голод», «Викторию» Гамсуна в переводе Балтрушайтиса я прочитал, можно сказать, с восторгом: какой чудный стиль, какая поэзия в описании обыденной и даже страшной жизни! Купил четырёхтомник «нивского» Ибсена (он был в тетрадках: несколько тетрадок составляли том). И снова – «Пер-Гюнт» в переводе Балтрушайтиса. Балтрушайтис мне помог постичь, что нравилось Блоку в «Пер-Гюнте», чем нравилась ему эта пьеса норвежского драматурга.