Сорок бочек арестантов (иронические рассказы) - Сергей Прокопьев

- Ой, батюшки, да вот же он! А там кто?

Погонял Равиль, как водится, Муслиму в тот вечер, наутро она похмельному говорит:

- Отравлю!

- Че болтаешь, дура? - у Равиля и без того голова трещит по швам, тут еще бабской болтовней загружают. - Тебя посадят! А детей на кого?

- За детей он раскудахтался! А когда пьешь в два горла, совесть твоя о них вспоминает? Иллюминаторы бесстыжие зальешь и герой над нами изгаляться! Че дети хорошего видят?! Морду твою пьяную... Вчера о них думал? Опять на всю деревню осрамил! Как людям в глаза глядеть? Отравлю! Сколько можно по селу от кулаков твоих прятаться?

Костерит Муслима, Равиль нехотя отбрехивается. Не впервой.

- Отравлю! - рубит сплеча Муслима.

Равиля на арапа не возьмешь.

- Дура. Накрутят срок, елки зеленая, будешь на зоне трусы мужские лет восемь шить...

- Не буду!

- Куда ты денешься?

- Шито-крыто устрою!

- Че в печке меня по деталям сожжешь? - смеется сквозь головную боль Равиль.

- Делать мне нечего возиться. Похороню и все.

- В больнице быстро определят отравление. И готовьте, гражданка, ручки для наручников.

- Какая больница? По нашим законам в день смерти хоронят. Это раньше в район возили на вскрытие. А сейчас кому надо? Ты известный пьянчужка. Мало вас в последнее время, нажравшись гадости, откинулось?.. Кто будет возиться с алкашом?..

Логика, конечно, есть. И хотя Равиль был на все сто уверен, Муслима стращает, задался вопросом: "Сильно убивалась, как меня висячего обнаружила, или нет?"

Спросил у соседки Тоньки Перегудиной. Та одной из первых прибежала на самоубийцу.

- Ага! Прямо руки себе заламывала за спину, - сказала Тонька. - Головой о поленницу как начала, сердешная, биться! "Ненаглядный мой, - кричит, - на кого меня такой-разэтакий покинул? Как без тебя, кормильца сытного, поильца вкусного, жизнь доламывать? За кого теперь в беде ухватиться, в горе облокотиться?" И давай волосы на себе клоками рвать, пучками выдергивать. Еле удержала. Останется, думаю, лысой, как столб. Никто замуж не возьмет.

- Ты какая-то бесчувственная, Тонька, - укорил соседку Равиль. - Муж в петле находится, елки зеленая, горе у людей, а ты жену за нового мужика сватать готова. Непутевая ты.

- Ага, ты распутевый! То-то Муслима обрадовалась, когда тебя в петле застала. "Ой, - говорит, - какое счастье подвернулось! Поживу без битья и синяков".

- Да ну тебя, дермантин всякий собираешь!

Тоньку, конечно, только задень. Наворотит с добрый зарод. То у нее убивалась Муслима, то радовалась безостановочно.

Неудовлетворенный Тонькой, Равиль продолжил опрос односельчан. Никто версию, что Муслима от вида руки на себя наложившего супруга хлопала в ладоши и скакала от восторга, не подтвердил. В то же время ни один из очевидцев потоков слез, битья головой о близлежащие предметы и крики по покойнику не зафиксировал.

- Плакала, а как же, - рассказывал дед Илья, сосед по огороду, - муж родной себя порешил. Конечно, убивалась. Шутка ли - такое сотворил... Честно говоря, я не видел. Почти перед тобой пришел. До меня все слезы выплакала...

Однако Равиль ни одного настоящего свидетеля, кто хотя бы слезинку застал в глазах у Муслимы под трупом супруга, не нашел.

"Ничего себе дермантин!" - подумал.

Он слышал: есть два способа введения яда в организм. Можно одной дозой свалить в гроб намеченный объект, а можно подмешивать отраву в пищу понемногу. Она копится-копится в органах, а потом хлоп - готово дело, заказывайте место на кладбище. Или в мази, которыми пациент натирает разные места, подмешивать. Мазью Равиль пользовался только сапожной. "Через сапоги отравление не должно действовать, - подумал. - Да и чищу их редко".

Тогда как ел Равиль каждый день.

"Надо всем рассказать, что Муслима хочет извести меня", - решил.

И тут же отказался от открывающейся перспективы: "Засмеют, елки зеленая! Скажут - допился Равиль до дермантина в голове, пора в сумасшедший дом определять".

Кусок в горло лезть перестал.

Никогда на аппетит в части его отсутствия не сетовал. В поле тем более. Как раз время пахоты началось. На свежем воздухе только подавай. К обеду не то что есть - жрать хочется. Волчий голод нападает. Вылезет Равиль из трактора, достанет котомку и первым делом сало ищет. Такой у него диетический распорядок. Кто-то непременно салат должен употребить на старте трапезы или стакан сока, Равилю для разгона сало подавай. А как раскочегарится, салом темп поддерживает и точку финишную им же ставит. Поэтому, приступая к еде, для начала полшмата умнет, первый голод утолить, а уж потом к остальным блюдам переходит, заедая каждое все тем же немусульманским деликатесом...

Все привычки прахом пошли после убийственной угрозы. Стоит занести в поле нетерпеливый нож над вожделенным куском, мысль резанет: "А вдруг яд?"

"Как сало можно отравить? - сам себе удивится и тут же поставит крест на сомнениях. - В надрезы для чеснока пипеткой залить, яд впитается, следов не найдешь..."

Как есть после таких предположений? Забросит шмат подальше в кусты.

Собаку привлекал на экспертизу. Пес Прибой всегда вязался с хозяином в поля выезжать. Прежде Равиль не баловал его прогулками. Тут каждый день брать стал. Добрый кусок сала отрежет, бросит и ждет, когда сдыхать начнет. Прибой сожрет и только хвостом виляет: дай еще.

Равиль обрадуется: "Нет яда!". Но сделает жадный надкус и тут же выплюнет. Вдруг Муслима избрала вариант постепенного отравления?

Летит сало в сторону от обеда на радость Прибою.

Суп борщ, данные в поле, сразу выбрасывал. В жидкое тем более добавить яду раз - плюнуть.

Раньше яйца вареные на дух не переносил. С голодухи начал пожирать в больших количествах. Вот уж, считал со злорадством, что нельзя отравить, так яйца. Гарантия железобетонная. Но однажды, после того как, давясь всухомятку, зажевал четыре штуки, остолбенел: можно шприцом закачать какой-нибудь мышьяк или кураре.

Бросил трактор в борозде, побежал скорлупу собирать, отверстия искать. Так и сяк обсмотрел каждый кусочек. Вроде нет ничего. Но глазам уже доверяй да проверяй. Дальнозоркость подступила. Очки, конечно, с этой пьянкой завести некогда. Принялся на продутие скорлупу проверять. К губам вплотную поднесет и пыжится - дует.

Не успел докончить исследования, живот будто ножами изнутри резануло... Ложись и помирай. "Ну, сволочь, елки зеленая! Ну, гадина! - начал крыть Муслиму. - Отравила!"

И давай из себя изгонять съеденное.

Дома тоже не еда. Муслима, как суп разливать, норовит собой кастрюлю загородить. Не уследишь, подсыпала чего или нет в тарелку? Одна надежда, дети не доедят, тогда Равиль подчищает за ними.

- Папка жадный, - малыши говорят, - свое не ест, а наше.

Будешь жадным.

Бывало, Муслиму попросит:

- Поешь со мной.

По молодости часто из одной тарелки хлебали.

- Делать мне нечего, рассиживаться с тобой! Ты что ли корову доить будешь?

Молоко Равиль пил. Когда-то в детстве с сестрой белены объелись, молоком их отпоили. С того времени на своей шкуре знал - продукт противоядный. И с той же поры воротило от него. А тут начал употреблять. Чуть сердце кольнуло, печень вякнула, в животе заурчало, в ухе стрельнуло, в глазу зачесалось - смертным потом обольется: "НАЧАЛОСЬ!" - и бежит молоком наливаться, пока обратно не пойдет.

Как назло, калыма не было. Готов был работать за тарелку супа. Но никто не звал. И голодное время на дворе. Летом где грибы в лесу, где огурцы в огороде. Можно зазевавшегося гуся за селом поймать. А тут весна, не будешь ведь кору березовую жевать!

Отощал Равиль, ветром шатает. И состояние угнетенное - смурной ходит.

- Заболел? - мужики спрашивают. - Не знаешь, чем лечатся от всех болезней?

Лучше вас знает. Организм волком воет, просит лекарства ударную дозу: бутылку одну-другую употребить. Да жить больше хочется. В пьяном виде, без бдительности, проще пареной репы яд съесть.

Неделю Равиль в рот самогонки и другой сивухосодержащей продукции не берет, вторую... Вот уже месяц ни в одном глазу, второй...

Однажды не выдержал, спросил Муслиму:

- Неужели рука не дрогнет отравить? Пятнадцать лет вместе. Четверо детей.

- Ты-то все пятнадцать уразу справляешь, а я как прокаженная? Света белого не вижу!

- Ладно врать, елки зеленая, скажи попугать решила с отравлением?

Муслима нырнула в сени, вернулась с пузырьком, на которой рукописная этикетка "Яд".

- О! Я тоже могу так накарябать, - сделал веселое лицо Равиль, - и череп с костями пририсовать для страху!

- Плеснуть в чаек!

- Ты че! - испуганно накрыл чашку. - Вылей сейчас же в помойное ведро, чтобы духу в доме не было! Еще дети найдут.

- Не найдут, - снова унырнула в сени Муслима.

Равиль по-прежнему не пьет и время от времени столбом застывает: "Неужто взаправду сможет отравить?"

...А Муслима и сама не знает.

АБРИКОСЫ В "ТАЁЖНОМ"

На похоронах Геннадия Крючкова, воина пожарной службы, в процессе поминок изрядно выпивший пожарный Иван Троян поколотил не более трезвого следователя Николая Мещерякова.