Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одну минуту при допросе Львов наивно вообразил, что, доказав смерть приятеля, он сразу очистит себя от обвинений, но затем услыхал от председательствующего нечто, что глубоко возмутило его. Если будет доказано, что Архипов умер, то письма эти окажутся якобы адресованными иному — лицу, которое вскоре разыщут.
Что же нужно им? Нужно, чтобы он с сыном, а затем, конечно, и его молоденькая Соня и сестра с детьми, чтобы все они были сосланы или просто изгнаны из родовой вотчины. А она поступит во владение отринутого жениха.
Да, времена! Жила семья мирно, богобоязненно, не виновная ни в чём, и к чему всё привело? Что будет через месяца два-три?.. Он, старик, отдаст Богу душу, не стерпя пыток… Дочь, девочка, полуневеста-полуребенок ещё, пойдёт по миру с тёткой и двумя детьми её… А сын? Сын — Бог весть где и что. Может быть, раненный, лежит где в деревне у мужиков. А может быть, смертельно раненный при побеге, уже на том свете…
А между тем затея сына была ребяческой… Молодой Львов уже в пути надумал, как спасти отца, сестру и себя. Уверяя конвойного офицера, что он с отцом взяты по недоразумению и будут тотчас же отпущены, молодой человек знал отлично, что это неправда. Он, как и старик-отец, знал, что их засудят по доносу, чтобы отнять вотчину, и, сослав, отпишут её в казну. Оставалось теперь спасти себя, не мечтая о спасении состояния… То придёт своим чередом.
У Львова были в Курляндии, действительно, истинные друзья, и он уверил отца, что он, отправившись в Митаву, найдёт ходы и сильную руку к Бирону. Заручившись этим, он явится в Петербург и повинится в своём бегстве. Но за него и за старика уже заранее начнут хлопотать его друзья.
И всё кончится благополучно.
Разумеется, затея эта, надежда на курляндских друзей, казалась старику Львову ребячеством, а между тем теперь из-за этого ребячества сын был бегуном, а может быть, и много хуже… на том свете!
VI
На углу двух улиц, невдалеке от небольшой белой церкви — Казанского собора, привлекал внимание прохожих маленький, одноэтажный, с мезонином дом своей опрятностью и, пожалуй, даже привлекательностью. Он был новенький, свежевыкрашенный в светло-жёлтый цвет, с расписными наружными ставнями. Мезонин оканчивался высокой, острой крышей на манер голландских домиков.
В этом домике постоянно бывали гости, и жизнь, очевидно, шла весёлая. По вечерам ежедневно через маленькие круглые вырезы закрытых ставень лился на улицу яркий свет, слышались весёлые голоса, а на улице стояло всегда по крайней мере пять-шесть экипажей.
Не только во всём квартале, но и очень многим в Петербурге домик был известен — из числа тех людей, которые никогда не переступали его порога. Здесь жила сама хозяйка-вдова со своими детьми, и, несмотря на то что она была женщина с небольшими средствами, она имела огромный круг знакомых и пользовалась уважением. Этот круг друзей и знакомых был исключительно немецкий.
Женщина лет сорока, Амалия Францевна Кнаус, появилась в Петербурге лет десять тому назад, приехав из Курляндии с мужем и маленькими детьми. Господин Кнаус был не из последних в числе курляндцев, которых потянуло в Петербург после воцарения Анны Иоанновны и нежданного возвышения Бирона.
Лично известный герцогу Кнаус делал быстро карьеру. Ухаживание за ним соотчичей и русских всё усиливалось. Его уже начинали называть чуть не в числе главных любимцев герцога. Но вдруг, года четыре тому назад, Кнаус на Масленице, простудившись на кегельбане, в три дня отправился на тот свет.
И только после его смерти оказалось, что значение Кнауса зависело, собственно, не от него самого, а от его жены. Положение Амалии Францевны нисколько не изменилось, и многие стали подозревать, что кто-то ближний всемогущественного временщика протежировал Кнаусу по милости его жены. Во всяком случае, вдова с детьми получила пенсию, равную содержанию мужа при его жизни, а вместе с тем, Бог весть как, сохранила то же общественное положение. И не проходило дня, чтобы кто-нибудь из немцев, вновь прибывавших постоянно в столицу из прибалтийских провинций, а равно и из Германии, не явился иметь честь представиться и познакомиться.
Было хорошо известно в среде иноземцев, что через Амалию Францевну можно было легко получить местечко, маленькое, но тёпленькое. Было равно всем известно, что главный и властный правитель дел канцелярии герцога по отделению судейских и разыскных дел был её хорошим другом и по крайней мере раз в неделю бывал у неё на вечерах. А дружба с таким лицом, как Herr[7] Адольф Шварц, из всех близких к герцогу лиц самым близким, имела огромное значение.
Сорокалетняя вдова была ещё очень недурна, без седины в светлых волосах, без морщинки вокруг больших, чересчур светлых, серых глаз. Вдобавок неведомо как, быть может, благодаря огуречному умыванию, у неё был удивительный цвет лица. Наконец, то, что в ней не нравилось многим, крайне нравилось некоторым. Амалия Францевна была настолько полна и при этом мала ростом, что казалась четырёхугольной и ходила по-утиному, переваливаясь с боку на бок, а в случае прохода через узкую дверь входила профилем и с той же медленностью и плавностью, с какой большой корабль входит в мелкий порт.
Вершитель судеб в застенке бироновском, пользовавшийся славой злодея и изувера, г-н Шварц, находил особую прелесть в этом способе своей приятельницы пролезать в дверь. Впрочем, дружба его с г-жой Кнаус была давнишняя, и если была и любовь, то издавна искусно скрытая, так как покойный Кнаус был действительно его приятелем с детства. В данном случае на них оправдывалось поверье, что противоположности сходятся. Насколько Шварц был сух и телом и душой, ехиден и жестокосерд, настолько г-жа Кнаус была полная, истинно добродушная и кроткая женщина.
Двое детей её: дочь Доротея, восемнадцати лет, и сын Карл — шестнадцати, — были в мать — милые, добрые и ласковые. Мальчика все любили вдобавок за его весёлый нрав и остроумие, а юная Доротея, или, как её звали, Тора, всех сводила с ума своей миловидностью. Она была очень похожа на мать, но с волосами несколько темнее и с глазами более синими.
Разумеется, у Торы была куча женихов, конечно, по большей части немцев, так как всякий отлично понимал, что, став мужем Fräulein[8] Торы, можно тотчас же получить великолепное место и протекцию г-на Шварца. А между тем Торе шёл уже девятнадцатый год, а замужем она
