Бунт атомов - (Грушвицкий) Орловский

- Вы говорили о войне,- это то, о чем я никогда не могу слушать равнодушно,- словно оправдываясь, заговорила девушка, невольно морщась от табачного дыма, щекотавшего горло.

Собеседники по-прежнему молчали, и Эйтель громко отбивал пальцами на доске стола воинственный марш. Флиднеру было не по себе, но он решительно не знал, что сказать.

Дагмара заметила газетный лист в руках отца, и это дало новую пищу ее мыслям.

- Вот и здесь,- сказала она,- только и разговоров, что о войне. Война не прекращается ни на один день. То в Африке, то в Сирии, то в Китае, то где-то в Мексике или Чили,- но всегда где-нибудь на земном шаре люди рвут друг другу горло... И у нас в Европе только и слышишь: угроза войны с востока, угроза войны с юга,- можно подумать, что человечество с ума сошло! Неужели эта война не была последней?

- А ты согласилась бы, чтобы она оказалась последней, и на Германии остались бы позор и тягость поражения? - спросил Флиднер, чувствуя, что он говорит не то, что нужно, и не так, как нужно.

- Согласилась бы! - горячо воскликнула девушка.- В конце концов ведь когда-нибудь надо покончить с этим, да мы и сами во многом виноваты со своими мечтами о всемирном господстве...

- От которых мы не отказываемся и теперь,- сухо возразил профессор, а Эйтель вскочил, весь дрожа от негодования.

- Вот такие куриные души и привели нас к поражению! Мне противно слушать эти слезливые разглагольствования,- выкрикнул он злобно.

- Ты начинаешь браниться, брат, а это самый слабый из аргументов,насмешливо остановила его Дагмара.

- Ну, разумеется, где же мне было научиться аргументации! Я не изучал логики одновременно с наукой нежной страсти в трогательном единении с каким-нибудь желторотым буршем!

Девушка вспыхнула багровым румянцем, так что покраснели даже кончики ушей.

- Тебе не стыдно говорить подобные пошлости? - вырвалось у нее.

Флиднер примиряюще протянул руку к детям, чтобы остановить ссору, но его никто не слушал.

- Я привык говорить то, что думаю, и мне кажется, что позорно немецкой девушке забыть хоть на минуту падение родины из-за какой-то гуманитарной чепухи...

- Но именно об этом-то мы и думаем. Ведь этот дух ненависти, жажда мести меньше всего могут послужить тому, чтобы залечить ее раны! возразила Дагмара.

- Ненависти! Да, да, мы именно на ненависти будем строить свою жизнь; мы ни на минуту не забудем о ней, мы будем радоваться каждому поражению, каждому несчастию врага,Эйтель скомкал в руках газету,- пока мы не станем ему ногой на горло, пока мы не услышим мольбы о пощаде...

Дагмара растерянно молчала, подавленная силою этого дикого взрыва. Она перевела взгляд на отца, как бы ища его поддержки.

Но Флиднер хмуро молчал и машинально сосал уже потухшую сигару.

- Мы никогда не поймем друг друга,- упавшим голосом произнесла девушка, вдруг сгорбившись будто под тяжелой ношей.

- Откровенно говоря, я не особенно об этом и хлопочу,насмешливо отрезал Эйтель, снова усаживаясь в кресло и делая вид, что очень занят срезыванием кончика новой сигары.

Дагмара молча направилась к двери и не успела еще притворить ее за собой, как услышала:

- Синий чулок! -Она еще больше вобрала голову в плечи, словно спасаясь от удара, и бросилась к себе. Там, зарывшись в подушки у себя на кровати, разразилась тяжелыми рыданиями, нисколько не облегчавшими душу.

Подобные сцены за последнее время бывали в семье нередко, однако такой безобразной она еще не помнила. Дагмаре казалось, что ее самоё душит дух ненависти и злобы, которым пропитаны были даже стены мрачного дома.

В кабинете наступило неловкое молчание. Флиднер в сущности был согласен с сыном, но ему претила грубость его выходок.

Разговор больше не возобновлялся, и после нескольких незначительных фраз Эйтель поднялся и сказал, что уходит в полк.

Через полчаса вышел и Флиднер и отправился в институт, где у него в десять часов была назначена лекция. Вдоль Фридрихштрассе катился обычный для этого часа поток делового люда.

Среди однообразного уличного шума острыми взвизгами вонзались пронзительные голоса газетчиков, вопивших на разные лады о катастрофе во Франции.

- Взрыв лаборатории в Нанси!

- Гибель французского ученого!

- Пожар с человеческими жертвами!

И эти крики почему-то раздражали Флиднера и гасили в душе остатки радости, испытанной при первом известии о случившемся. Ему хотелось заткнуть эти звонкие глотки и скомкать листы, расхватываемые на лету жадными руками. Казалось, что от людского потока поднимались душные испарения и витали над улицей, как невидимый туман, затрудняющий дыхание.

"Дух ненависти",- вспомнились ему слова дочери.

Лекция в институте прошла, как обычно, но после нее произошел маленький эпизод, оставивший в душе скверный осадок.

К профессору подошла группа студентов с вопросом, какова, по его мнению, может быть причина случившейся в Нанси катастрофы. Было известно, что там производились опыты над разложением атомов, и было интересно узнать мнение такого авторитета в этом вопросе, как профессор Флиднер. Он попытался отделаться общей фразой:

- По всей вероятности, просто неосторожность, несчастный случай...- и сейчас же вспомнилась давнишняя мысль: случайность ли?

И будто отвечая на это, задал вопрос Дерюгин, глядя своими проницательными глазами в упор на Флиднера:

- А, может быть, профессор, дело не в случае, а в неизбежном следствии самой работы? Стремясь освободить внутриатомную энергию, получили такой ее поток, который не смогли локализовать? Ведь, кажется, Астон говорил как-то, что подобные исследования - это работа с огнем на бочке с порохом?

- Если бы даже было и так,- сухо ответил Флиднер,- то это все же следствие неосторожности. Такой результат предвидеть можно и при систематической, правильно поставленной рaботе, его не трудно ликвидировать.

Дерюгин чуть заметно пожал плечами и отошел прочь.

У Флиднера было много дела как в институте, так и у издателя, и в типографии, и возвращаться к этой мысли было некогда. Но, отодвинутая в глубину сознания, она шевелилась на дне души неясным, беспокойным предчувствием.

Глава III Взбунтовавшаяся материя

На следующий день Флиднер вернулся домой, по обыкновению, перед самым обедом, и его беспокоила мысль о том, как он встретится после вчерашней сцены с дочерью.

Они всегда обедали вместе; Эйтель, когда бывал свободен от службы, присоединялся к ним. Четвертым лицом была жившая у них в доме после смерти жены Флиднера его тетка, заплесневевшая старая дева, взявшая на себя заботы по ведению хозяйства племянника. Эти собрания за обедом сохраняли внешний признак семейного очага, хотя для всех участников являлись тягостной повинностью.