Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны - Кэтрин Грейс Кац

практически невозможно, так как все озвучивают лишь позицию высшего советского руководства. Кэти была далеко не единственной, кому довелось столкнуться с таким затруднением. За несколько недель до Ялтинской конференции Госдепартамент запросил у американского посольства биографические данные советских деятелей, с которыми предстоит работать. Джордж Кеннан, поверенный в делах Аверелла в посольстве и один из немногих экспертов-советологов на дипломатической службе, ответил, что эту просьбу невозможно выполнить. Советы никогда не предают огласке никакую информацию персонального свойства о своей бюрократии, и посторонние могут почерпнуть мало-мальски конкретные сведения о советских чиновниках разве что из некрологов, когда «они более не представляют пользы для зарубежного мира». Ни дружба, ни проявления взаимного интереса, ни акты доброй воли в этой среде не практикуются. Из разъяснения Кеннана следовало, что если советский бюрократ и «делает доброе или обязывающее к чему-либо дело, то лишь потому, что этого требуют интересы его правительства», что «личные взгляды советского чиновника практически или вовсе никак не влияют на его поведение. <…> Взгляды советского чиновника вырабатывает для него государство». Соответственно, во всём, что касается формирования политики, «личные отношения – кроме, разве что, личных отношений со Сталиным – никак не влияют на подобного рода решения»{8}. Сколько бы ни тщились понять Советский Союз хоть Кэти, хоть тот же Кеннан, область непонимания оставалась столь же необъятной как территория самого СССР.

Когда Кэти была подростком, её мать Китти опасалась, что без должного присмотра со стороны гувернантки, из дочери вырастет «спортсменка» и не более того{9}. (Не лишенное самоиронии опасение, учитывая, что сама Китти была отменной наездницей и метким стрелком.) И в Лондоне, и в Москве жизнь Кэти определенно выходила за рамки верховой езды, стрельбы и лыж. Мачеха всё больше беспокоилась о перспективах Кэти остаться в старых девах, хотя в Лондоне у Кэти недостатка в пылких ухажёрах не было, и календарь свиданий бывал расписан на неделю-другую вперед{10}. В Москве же с достойными женихами было явно туговато. Большинство женщин её социального круга и возраста, включая старшую сестру-погодку Мэри, давно вышли замуж и обзавелись детьми. Но сама Кэти считала, что у неё на это ещё будет уйма времени когда-нибудь в будущем.

Аверелл некогда прочил себе Кэти в ближайшие друзья, но отношения между ними в суровых условиях военного времени из отцовско-дочерних переродились скорее в товарищеские, нежели в дружеские, – как между партнёрами по бизнесу или коллегами по работе. И, хотя жизнь в России была неприятной во всех отношениях, Кэти была твердо намерена оставаться рядом с отцом вплоть до окончания войны. Один из самых настырных её поклонников, командующий ВВС союзников в Средиземноморье генерал Айра Икер даже написал ей пророчески: «Вы застрянете в СССР на долгое время, если и дальше будете при своём папе вернейшим адъютантом»{11}.

Теперь у «вернейшего адъютанта» оставалось всего семьдесят два часа до прибытия в Ливадию американской делегации, а всё вокруг было по-прежнему не готово к приёму гостей, и это тревожило. Икры было столько, что хватило бы на целый город, а вот уборных и для одной большой семьи маловато; простынями, доставленными из роскошнейшего отеля, были застелены жесткие и кишащие клопами матрацы.

Но это же Россия – страна крайностей и противоречий, где видимость часто не имеет ни малейшего отношения к реальности. Где витрины магазинов Москвы искушают прохожих заманчивыми выкладками, а внутри пусто и купить просто нечего. Где излишества, которых ни один американец в военное время не то что позволить, а даже представить себе не может, в резиденции посольства есть – шампанское на завтрак, букеты ирисов и георгинов на тумбочке у Кэти, – а стёкол в окнах, выходящих на южную и восточную стороны, нет вот уже два с лишним года – с тех пор, как их выбило взрывной волной при бомбардировке в дни битвы за Москву{12}. Вот и здесь, на черноморском осколке империи, три могущественнейших в мире человека соберутся в царском дворце, который выбран за эту самую роскошную меблировку и лакировку, иначе подлежал бы порицанию и осуждению.

II. 2 февраля 1945 г.

Сара Черчилль, стоя на палубе линкора «Орион», любовалась на крейсеры, стоящие в бухтах Великой гавани под древними стенами Валлетты, столицы Мальты. Корабли казались вырубленными из известняковой породы этого скального острова-крепости, а стены города уходили вверх по спирали, и на каждом витке здания складывались в подобие трёхмерной мозаики. Впервые Сара посетила Мальту полтора года назад вместе с отцом и была потрясена цветовой гаммой острова. До этого она, как аналитик данных воздушной разведки Женского вспомогательного корпуса (WAAF[6]) ВВС Великобритании, два года изучала результаты аэрофотосъёмки Мальты и Средиземноморья, и поэтому знала их не хуже Лондона. Вот только те снимки были чёрно-белыми, а в реальности все дома, церкви и государственные здания так и светились ярко-розовым заревом в лучах утреннего солнца.

Было всего лишь начало десятого, а возбуждённые толпы уже собрались по обе стороны узкой гавани, чтобы поглазеть на корабли, – люди взбирались даже на крыши домов, невесть как уцелевших после трёх с лишним тысяч вражеских авианалетов. К середине 1942 года Мальта осталась единственной твердыней союзников между Италией и Северной Африкой. Острову этому, площадью в одну пятую часть Лондона, больше всех досталось от вражеских бомбардировок. Британский король Георг VI наградил «остров-крепость Мальту – её народ и защитников» Георгиевским крестом, а президент Рузвельт преподнёс мальтийцам почётный свиток. Теперь на очереди была награда иного рода – шанс воочию, пусть и издали, увидеть личную встречу двух великих лидеров, за которых стойко сражались и многое претерпели мальтийцы. Момент близился. Долгожданное судно должно было вот-вот войти под парами в акваторию порта.

Обычно при виде толпы Сара испытывала смутную тревогу, – что было даже забавно, если учесть, что до войны она была актрисой. Но сегодня зрители её волновали менее всего. Рядом мерил шагами палубу отец, попыхивая длинной сигарой и оставляя за собой белые облачка дыма. Британская делегация вот уже полчаса стояла на рейде в ожидании американского корабля. Получасовое опоздание было простительно при трансатлантическом вояже, но многомесячные перипетии с организацией этой встречи истощили терпение Черчилля. В глубине бухты, за леерами крейсера «Сириус» из той же британской эскадры томились в ожидании начальники британского и американского генштабов, а также Аверелл Гарриман, Гарри Гопкинс, госсекретарь США Эдвард Стеттиниус и его британский коллега Энтони Иден (который встал не с той ноги, поскольку его утренний сон слишком рано и грубо прервал военный оркестр, репетировавший на палубе «Знамя, усыпанное звёздами»).

Бесспорно, утро можно было провести за более полезными делами, нежели тягучее ожидание прибытия корабля, и хорошо ещё, что погода выдалась тёплой. Дома в Англии выпало семь дюймов снега, а здесь средиземноморский климат столь мягок и приятен, что Сара спокойно оставила шинель в каюте. Её точеная фигурка в ладно скроенной униформе WAAF контрастировала с грузной фигурой её отца, представшего, сообразно случаю, в экипировке офицера Королевской яхтенной эскадры.

Хотя в то утро на палубе было много людей в разных униформах, Саре трудно было бы затеряться в море синего и хаки ещё и из-за рыжих волос, аккуратными волнами спадающих из-под кепи. Когда-то у неё была настоящая рыжая грива того же неподражаемого оттенка, что и у Уинстона Черчилля, – хотя тот теперь практически полностью облысел. Когда осенью 1941 года Сара прибыла в пункт записи добровольцев в WAAF, женщину, проводившую с нею