Под покровом небес - Пол Боулз

«Ты должна его отодвинуть», — подумала она, но ощутила слабость и дурноту, как только ее пальцы надавили на холодный металл. Она подняла саквояж и разок стукнула его концом по замку, чувствуя, что он вроде бы малость поддался. Одновременно пошевелилась одна из ближайших фигур.

— Echkoun? — произнес мужской голос.

Она мигом присела и, крадучись, спряталась за гору набитых чем-то тяжелым мешков.

— Echkoun? — вновь произнес недовольный голос. Мужчина немного подождал и, не дождавшись ответа, опять лег спать. Она собралась было попытать счастья еще раз, но ее колотила такая дрожь, так сильно билось сердце в груди, что она прислонилась к мешкам и закрыла глаза. И вдруг, где-то в глубине дома, кто-то забил в барабан.

Она вскочила. «Это сигнал! — решила она. — Ну, конечно. Он бил, когда я пришла». Теперь уже не было сомнений, что она выберется. Она помедлила, собираясь с силами, потом встала и пошла через двор на звук. Теперь к первому барабану присоединился второй. Она прошла через дверь и очутилась в темноте. В дальнем конце длинного коридора открылся еще один освещенный месяцем двор, и когда она приблизилась к нему, то увидела полоску желтого света, бьющего из-под двери.

Она немного постояла во дворе, прислушиваясь к доносившемуся из комнаты нервному ритму. Барабаны разбудили петухов по соседству, и те начали кукарекать. Она еле слышно поскреблась в дверь; барабаны продолжали играть, и тонкий пронзительный женский голос начал выводить часто повторяющийся жалобный рефрен. Она долго ждала, прежде чем найти в себе смелость постучать снова, зато на этот раз она постучала громко и решительно. Бой прекратился, дверь распахнулась, и, щурясь на яркий свет, она ступила в комнату. На полу среди диванных подушек сидели три жены Белькассима и смотрели на нее широко раскрытыми от удивления глазами. Она стояла остолбенев, точно оказалась лицом к лицу со смертоносной змеей. Служанка одним толчком захлопнула дверь и привалилась к ней спиной. Тогда все трое отбросили свои барабаны и наперебой затараторили, жестикулируя и тыча пальцами вверх. Одна из них вскочила и подошла к ней пощупать складки ее ниспадающего одеяния, явно надеясь отыскать там украшения. Она закатала длинные рукава, нащупывая браслеты. Две другие возбужденно показали на саквояж. Кит по-прежнему стояла неподвижно, ожидая, когда кончится этот кошмар. Тычками и понуканиями они заставили ее наклониться и открыть замок с цифровой комбинацией, чье хитрое вращение уже само по себе, при любых других обстоятельствах, приковало бы к себе их внимание. Но сейчас они были подозрительны и нетерпеливы. Когда сумка открылась, они тотчас зарылись в нее с головой, вытаскивая все содержимое на пол. Кит смотрела на них с изумлением. Она едва верила своему счастью: их гораздо больше интересовал саквояж, чем она. Пока они тщательно исследовали вещи, к ней отчасти вернулось самообладание, и вскоре она уже набралась достаточно храбрости, чтобы похлопать одну из них по плечу и жестом показать, что драгоценности наверху. Они все, как одна, скептически уставились в потолок, и одна из них послала служанку проверить. Кит испугалась и попыталась ее остановить. Она разбудит чернокожую женщину. Остальные разгневанно вскочили; последовала короткая рукопашная. Когда свара утихла и все пятеро стояли, тяжело отдуваясь, Кит, состроив гримасу отчаяния, приложила палец к губам, сделала несколько преувеличенно осторожных шагов на цыпочках и неоднократно потыкала пальцем в служанку. Потом надула щеки и постаралась изобразить толстую негритянку. Женщины моментально сообразили и важно закивали головами; они приобщились к духу конспирации. Когда служанка вышла из комнаты, они попытались допросить Кит: «Wen timish?»[98] — сказали они, и их голоса выдали скорее любопытство, чем злобу. Будучи не в состоянии ответить, она беспомощно потрясла головой. Это было незадолго перед тем, как вернулась служанка, объявив, по всей видимости, что драгоценности лежат на кровати — причем не только их, но и много, много больше. Выражение их лиц было озадаченным, но счастливым. Когда Кит встала на колени упаковать свои вещи в сумку, одна из них присела возле нее и заговорила голосом, который, без сомнения, больше уже не был враждебным. Она понятия не имела, что говорила женщина; все ее помыслы были устремлены к запертой на засов двери. «Я должна выбраться отсюда. Я должна выбраться отсюда», — снова и снова повторяла она про себя. Пачка банкнот валялась рядом с ее пижамой. Никто не обратил на них внимания.

Когда все было упаковано, она взяла губную помаду, маленькое карманное зеркальце и, повернувшись к свету, демонстративно накрасилась. Раздались восхищенные крики. Она передала предметы одной из них и предложила проделать то же самое. Когда все трое обзавелись ярко-красными губами и стали восторженно рассматривать себя и друг дружку, Кит показала им, что оставит им губную помаду в подарок, но что в обмен на это они должны вывести ее на улицу. Их лица отразили рвение и испуг: они горели желанием избавиться от нее, но боялись Белькассима. Пока длилось совещание, Кит сидела на полу возле своего саквояжа. Она наблюдала за ними, совершенно не чувствуя, что их спор имеет к ней отношение. Решение было принято задолго до них, далеко за пределами этой неправдоподобно крохотной комнаты, где они сейчас стояли и щебетали. Она отвела от них взгляд и бесстрастно смотрела прямо перед собой, уверенная, что благодаря барабанам она выберется отсюда. Теперь она просто ждала подходящего момента. После долгих переговоров они наконец отослали служанку; та вернулась в сопровождении тщедушного чернокожего старичка, настолько старого, что его спина сгибалась в три погибели, когда он плелся своей шаркающей походкой. В дрожащей руке он держал громадный ключ. Он бормотал возражения, но было ясно, что его уже уговорили. Кит вскочила на ноги и взяла свою сумку. Пока она стояла, все три жены подошли к ней и запечатлели у нее на лбу торжественный поцелуй. Она шагнула к двери, где стоял старик, и они вместе пересекли двор. По дороге он прошамкал ей несколько слов, но она не могла ответить. Он довел ее до другой части дома и открыл маленькую дверь. Она стояла одна посреди безмолвия улицы.

28

Внизу было слепящее море, и оно искрилось в серебристом утреннем свете. Она лежала на узком выступе скалы — ничком, со свисающей головой, следя за тем, как медленные волны двигались вглубь с далеких окраин — оттуда, где изогнутая линия горизонта поднималась к небу. Ее когти вгрызались в скалу; она не сомневалась, что упадет, если не вцепится в нее каждым миллиметром своего тела. Но как долго она сможет продержаться вот так, повиснув между землей и небом? Мыс непрерывно сужался; сейчас он врезался ей в грудь и сбил дыхание. Или это она медленно, ползком продвигалась вперед, сначала самую чуточку приподымаясь на локтях, а потом на дюйм-другой подтягиваясь ближе к кромке? Наконец она свесилась достаточно, чтобы увидеть под собой по бокам отвесные скалы, расколотые на вздымающиеся призмы, которые выпустили жирные серые колючки кактусов. Прямо под ней о стену мыса бесшумно разбивались валы. Здесь, в пропитанном влагой воздухе, еще недавно царила ночь, но сейчас она опустилась под воду. Равновесие в этот миг было идеальным: ровная как доска, она лежала, балансируя на краю обрыва. Она устремила взгляд на одну надвигающуюся издалека волну. К тому времени, когда она ударит о выступ, ее голова начнет опускаться, равновесие нарушится. Но волна не двигалась.

— Проснись! Проснись же! — закричала она. И разжала пальцы.

Глаза ее были уже открыты. Занимался рассвет. Скала, к которой она привалилась, больно врезалась в спину. Она вздохнула и чуть поменяла положение. Здесь, за городом, среди скал в это время суток было очень тихо. Она посмотрела на небо; пространство высветлилось еще больше. Первые слабые звуки, населившие это пространство, казались не более чем вариациями незыблемой тишины, из которой они были сотканы. Очертания ближайших скал и более далекие городские стены медленно проступали из царства невидимости, но по-прежнему лишь как эманация непроглядных бездонных глубин. Чистое небо, кусты чуть поодаль от нее, булыжники под ногами, — все это поднялось на поверхность из колодца абсолютной ночи. И точно так же, окутавшая ее странная летаргия, эти туманные видения, продолжавшие всплывать со дна сознания как-то помимо воли, были всего лишь предварительными обрывками ее собственного восуществления, что смутно вырисовывались на фоне еще не остывшего сна — сна, все еще достаточно могущественного, чтобы вернуться и заключить ее в свои объятия. Но она продолжала лежать с открытыми глазами, впитывая нарождавшийся свет и будучи не в силах стряхнуть сковавшее ее оцепенение; она утратила всякое представление о том, где она находится и кто она такая вообще, как если бы серое вещество у нее в мозгу подернулось коркой льда.