Шерли - Шарлотта Бронте

— И с тех пор мистер Холл всегда был мне другом, — сказала Каролина.

— И всегда садился за ее стол и помогал хозяйничать; в этом состоят мои обязанности при ней. Но скоро, по-видимому, мне придется обвенчать ее со священником или фабрикантом; запомните, Каролина, что я наведу справки о вашем женихе и если он не окажется достойным джентльменом, способным составить счастье той, которая маленькой девочкой гуляла со мной рука об руку по лугу, я не стану вас венчать, так что выбирайте поосторожней!

— Вам незачем меня предостерегать, мистер Холл; я не собираюсь выходить замуж. Я останусь одинокой, как ваша сестра Маргарет.

— Ну что ж, это не так уж плохо, — Маргарет не считает себя несчастной; у нее есть книги для развлечения, есть брат, о котором она заботится, и она вполне довольна своей участью. Но если наступит день, когда вам негде будет приклонить голову, когда домик в Брайерфилде перестанет быть вашим домом, приходите к нам в Наннли. Пока старый холостяк и его сестра будут живы, вы всегда встретите у них самый радушный прием.

— Вот вам цветы, — сказала Каролина, протягивая приготовленный для него букетик. — Если они вам не нужны, отдайте их Маргарет; только — раз в жизни и мне разрешается быть сентиментальной — сохраните на память обо мне вот эту незабудку, полевой цветок, сорванный здесь в траве; и пусть я буду еще более сентиментальной — позвольте мне оставить себе два-три голубых цветочка на память о вас.

Вынув небольшую книжечку в эмалевом переплете с серебряной застежкой, она вложила в нее цветы и написала карандашом: «На память о преподобном Сириле Холле, моем друге, май… 18…».

Сирил Холл также вложил цветок между страницами своего карманного евангелия и написал на полях: «От Каролины».

— Ну вот мы с вами и отдали дань чувствительности, — заметил он, улыбаясь (младшие священники тем временем развлекались на свой лад и не обратили внимания на эту милую сценку). — Боюсь, что вы, мисс Килдар, в глубине души посмеиваетесь над проявлением «восторженности» со стороны седовласого священника. Но я так привык исполнять все просьбы вашей подруги, что не умею отказать ей ни в чем. Казалось бы, в моем возрасте смешно обмениваться незабудками, но вот видите, она пожелала, чтобы я стал сентиментальным, и я повиновался.

— Ну, ну, вы и сами не лишены сентиментальности, — вставила Каролина, я теперь знаю от Маргарет, что именно доставляет вам удовольствие.

— Видеть вас доброй и счастливой — вот что! Да, это и вправду одна из самых больших радостей для меня! И я молю Бога, чтобы он еще долго простирал над вами благодать душевного мира и чистоты! Я, разумеется, говорю о той чистоте, которая доступна в нашем мире, ибо знаю, что перед лицом Господа никто не может быть чистым. То, что нашему слабому разумению представляется чистым и ангельски непорочным, для него не более чем хрупкость, которую нужно было искупить кровью его сына и поддержать силой святого духа. Всем нам следует воспитывать в себе чувство смирения, и мне так же, как и вам, друзья мои; ведь, заглянув в глубину своих сердец, мы видим, что не свободны от таких соблазнов, такого легкомыслия, таких постыдных слабостей, что и сами краснеем. Помните, что ни юность, ни привлекательность, ни изящество, никакая внешняя прелесть не является красотой или добродетелью в глазах Господа. Ах, мои юные барышни, в ту минуту, когда зеркало или мужчины льстят вам, вспоминайте, что Мэри Энн Эйнли, — та, которой ни ее отражение, ни чьи-либо уста никогда не сказали ничего приятного, в глазах создателя и красивее и лучше любой из вас. Это именно так, — повторил он после минутного молчания. — Вы, молодые девицы, заняты только собой и своими суетными надеждами, вы не живете жизнью, близкой к жизни Христа; пожалуй, этого от вас пока еще нельзя и требовать, — ваша жизнь так сладка, и земные радости манят вас! А Мэри Эйнли, смиренная сердцем и благоговеющая перед Господом, идет по стопам нашего искупителя.

В эту минуту резкий голос Донна заглушил тихую, мягкую речь священника.

— Кхе! — откашлялся он, очевидно желая прочистить горло перед важной речью. — Кхе! Мисс Килдар, прошу вас уделить мне минутку внимания.

— Пожалуйста, — небрежно бросила Шерли. — В чем дело? Я к вашим услугам. Я вся превратилась в слух и зрение.

— Надеюсь, что у вас осталась все же рука, а в ней кошелек — вот к ним-то я и хочу воззвать, — продолжал Донн своим обычным самодовольно-развязным тоном. — Я пришел к вам сегодня утром, чтобы попросить вас…

— Вам следует обратиться к миссис Джилл: она у меня ведает раздачей милостыни.

— …попросить вас участвовать в подписке на постройку новой школы. Мы с преподобным Болтби собираемся открыть школу в деревне Эклфиг, что в нашем приходе; в этой деревне распоряжаются баптисты, у них там своя молельня, а мы хотим изгнать их оттуда.

— Но деревня Эклфиг не имеет ко мне никакого отношения.

— Ну и что же? Вы-то, надеюсь, преданны нашей церкви?

— Прелестное создание! Вот тонкий подход, учтивая речь! Можно прийти в восхищение, — вполголоса пробормотала Шерли и затем уж громко добавила: Разумеется, я преданна церкви!

— Тогда вы не имеете права отказываться: народ в этой деревне темный, дикий, мы должны его просветить.

— И кто же берет на себя роль миссионера?

— Я, по-видимому.

— А получится ли у вас что-нибудь? Вы ведь не очень любите свою паству.

— О, непременно получится, я ничуть не сомневаюсь! Но нам необходимы деньги; вот подписной лист, прошу вас, подпишитесь на изрядную сумму.

Шерли не умела отказывать, когда у нее просили денег. Она подписалась на пять фунтов; после того как она пожертвовала триста фунтов, и сверх мелких сумм, раздаваемых ею постоянно, она была не в состоянии дать больше. Донн взглянул на листок, назвал пожертвование «ничтожным» и развязно потребовал увеличить сумму. Мисс Килдар вспыхнула от удивления и негодования.

— Сейчас я больше не дам, — заявила она.

— Больше не дадите? А я-то рассчитывал, что вы первая подпишетесь на добрую сотню! Да при вашем богатстве вы никак не можете жертвовать меньше.

Шерли молчала.

— У нас на юге, — продолжал Донн, — помещица, имея тысячу фунтов годового дохода, постыдилась бы давать пять фунтов на такое важное дело.

Шерли изменилась в лице; не свойственное ей высокомерно-презрительное выражение исказило ее черты; она вся дрожала.

— Странное и весьма неучтивое замечание! Упрек в ответ на благодеяние не совсем уместен!

— Благодеяние! Вы называете пять фунтов благодеянием?

— Да. И если бы я не пожертвовала их на открытие школы, что я одобряю, хотя и не одобряю священника, который нагло выпрашивает, или, вернее, вымогает пожертвования, если бы не это, я тотчас же взяла бы эти деньги обратно.

Донн был весьма толстокож и не понял всего того, что ясно выражал голос, вид и взгляд Шерли; он не понимал, что ему лучше замолчать.

— Жалкий этот Йоркшир, — продолжал он. — Я не сумел бы и вообразить себе такого места, не приведись мне находиться здесь. А люди-то! Что богатые, что бедные — хороши, нечего сказать! У нас на юге посмеялись бы над их грубиянством и невежеством!

Шерли наклонилась над столом; ее ноздри слегка раздувались, тонкие пальчики, переплетаясь, похрустывали.

— Богатые, — продолжал Донн, ничего не замечая в увлечении своей речью, — все скряги; живут не так, как должно жить людям с достатком; вы редко увидите дом, где держат приличный экипаж или, как положено, дворецкого. Ну, а бедные? Взгляните-ка на них, когда они толпятся у дверей церкви по случаю свадьбы или похорон, стуча деревянными башмаками: мужчины в одних рубашках и в фабричных фартуках, женщины в балахонах и чепцах. На эту чернь стоило бы натравить бешеную корову и разогнать их всех. Хи-хи! Вот была бы потеха!

— Вы переходите всякие границы, — негромко сказала Шерли. — Вы переходите всякие границы, — повторила она и гневно посмотрела на Донна. Дальше так продолжаться не может, и в моем доме я вам этого не позволю! добавила она, отчеканивая каждое слово.

Шерли встала. Она кипела негодованием, и никакая сила не смогла бы остановить ее в эту минуту. Подойдя к калитке, она широко распахнула ее:

— Убирайтесь, да поживее! И чтобы нога ваша не переступала больше моего порога!

Донн не мог опомниться от изумления. Ему представлялось, что он показал себя в самом выгодном свете, как утонченный джентльмен из лучшего общества, он воображал, что произвел на всех потрясающее впечатление. Выказав полное презрение к местным обычаям, разве он не доказал с полной очевидностью, что сам он несравненно выше здешних жителей? И вот его как собаку выгоняют из дома, — из йоркширского дома! Где же тут «взаимная связь явлений»?

— Избавьте меня от вашего присутствия, сию же минуту! — повторила Шерли, видя, что он не двигается с места.