Кавказский принц - Андрей Величко

Пора было озаботиться системой отбора кандитатов и их первоначальной подготовки в местах компактного проживания этих двух категорий. Я предполагал создать сеть начальных летных школ – слово «аэроклуб» было уже скомпроментировано начисто. То есть в начальных школах учить народ на планерах, нет у нас столько моторов. В просто школах, которые на самом деле будут средними – на «Святогорах», а Михаиловскую превратить в высшую. Выходит, давно пора было разрабатывать простой учебный планер. Я его давно и пытался сочинить, пока наконец не понял, что «уткой» такую машину не сделаешь – получится или не простой, или не учебный. А раз поджимает время, надо кончать конструкторские потуги и запускать в производство то, на чем учился я сам – БРО-11. По феноменальной простоте эта машина не имела себе равных, а если еще учесть и неплохие летные качества… Причем делать у нас надо было только управление с деталями крепежа и шасси, а в остальном планер легко мог производиться любой столярной мастерской.

Значит, по минимуму: пара планеров, три инструктора, три лошади, несколько резиновых амортизаторов и лебедка – получается начальная летная школа, за один поток обучающая два десятка курсантов и способная пропускать через себя два потока в год. Таких школ нужны десятки. Дальше, инструкторов не три, а десять, планеров тоже около того и один «Святогор» – это большая начальная школа. Такая нужна в Иловле, где базируется Особый казачий отряд, еще пара штук на Урале и одна в Иркутске. Там же, в Иркутске, надо опять-таки под видом авиаполка сделать вторую высшую школу на «Тузиках», потому как сборочный филиал нашего авиазавода там был уже почти готов.

Со вздохом оторвавшись от возвышенных мыслей, я позвонил секретарю и спросил, как там сейчас Ока. Имелся в виду, к сожалению, не мой автомобиль, про который я сам знал все необходимое, а одноименная с ним речка в четырех километрах от моего кабинета. Весна в этом году выдалась ранняя, и ледоход подходил к концу, а, значит, через пару дней придется приступать к испытаниям поплавковой версии «Пересвета»… Ох, как не хочется, там же холодно и мокро, в воде, но ведь не получится спихнуть это дело на кого-нибудь другого! Никуда не денешься, я сам себя так поставил, и теперь в авиации бытовало общее мнение, что инженер Найденов может все. Летать на поплавках в этом мире пока не мог никто, включая и упомянутого инженера, но все же были уверены, что «никто» – это кроме него! Вот и придется мне, почитав теорию, в натуре уподобляться утке. Окунусь – значит, поплавки плохие, найдем, что там не так сделано и даже, может быть, кто в этом виноват… когда от простуды и ревматизма вылечусь.

Практика показала, что волновался я зря. Взлет с поплавков оказался столь же прост, как и с колес, а посадка даже проще, а вот в полете проявилась маленькая, но неприятная особенность – теперь, в отличие от сухопутного варианта, самолет слека тянуло опустить нос. Так что пришлось мне в спешном порядке, прямо на берегу, изобретать триммера и тут же присобачивать их на руль высоты. За два полета я подобрал нужный угол отгиба привинченых к плоскости жестянок, и на этом мои функции были окончены. Сдав самолет трем назначенным для его освоения летчикам и выдав инструкцию по пилотированию, которая заключалась в словах «все делать как на колесах», я сел в «Оку» и отправился домой. Гордо так отправился, весь очень собой довольный… И не успел я отъехать от берега полкилометра, как ливанул проливной дождь, да еще какой! В общем, я таки промок насквозь, и следующие два дня мне пришлось посвятить лечению от тех самых простуды с ревматизмом… Впрочем, время я использовал с толком и закончил наконец проект новейшего бомбардировщика. Я уже давно к нему подступался, и вот наконец мои потуги подошли к концу.

Это был двухмоторный подкосный высокоплан с полностью закрытой кабиной. Способность отвесно пикировать по расчетам не получалась, но градусов семьдесят он, пожалуй, обеспечить сможет. Бомбы у него крепились не на внешней подвеске, а в фюзеляже, что позволяло заметно расширить их номенклатуру. Ну и бомбовая нагрузка в полтонны тоже что-то значила! Поначалу предполагалось оснащать его двумя стошестидесятисильными «Т-4», а по мере готовности четырехтактных звезд – ими. Скорость от своего творения я ожидал чуть за двести. Вот такой самолет, особенно если полетит не один, уже сможет нанести заметный вред и броненосцу, а уж крейсер всяко будет его законной добычей. В честь своей недавно окотившейся знакомой я назвал проект «Кошка». Теперь отдать его в КБ на детальную проработку, потом проверить, чего они там надеталировали – и у ИВВФ появится новый самолет. Успеть бы за полтора года! Правда, «Бобик» уже почти готов и тоже сможет поднять немало, но все-таки он слабоват против серьезных кораблей.

Когда, выздоровев, я принес свои чертежи в КБ, Саша Миронов с выражением скромной гордости на морде сообщил мне, что они с Гольденбергом в инициативном порядке сделали эскизную прикидку сверхтяжелого бомбардировщика. Я с интересом поглядел в их бумаги. Блин, ну прямо как в песне – «ты их в дверь, они в окно»! С эскиза на меня смотрело нечто до боли похожее на «Илью Муромца». Я уже открыл рот, чтобы выразить свое отношение к подсунутой мне картинке, но сдержался, ребята же хотели как лучше…

– Замечательный проект, рад за вас, – сказал я с кислой рожей, – только пару небольших замечаний можно? Вот у вас тут хвост стоит с положительным углом. Я понимаю, что от этого весовая отдача возрастает, но ведь малейшее повреждение стабилизатора – и самолету конец! Да и в болтанку он будет неустойчив. Поэтому… – я быстро поправил угол на нулевой. – Дальше смотрим, зачем нам теперь такая площадь? Урезаем… урезали. Для сохранения центровки сдвигаем крылья на пару метров назад. И, кстати, для чего вам такой тонкий профиль? Процентов двенадцать спокойно можно взять, если не все тринадцать! А при такой толщине прекрасно можно обойтись и без бипланной коробки… В общем, вот так доработайте свое творение, и тогда все будет в порядке. Ну, а я вам чуть поменьше аэроплан принес на деталировку.

В полдень 15 апреля 1902 года Георгиевский аэродром представлял собой не очень обычное зрелище. Не слышно было шума моторов – такое и раньше бывало в нелетную погоду, но сейчас погода была великолепной. Да и народу было побольше, чем в дни самых интенсивных полетов… Но при взгляде на появившуюся на краю поля причальную мачту и расположившийся неподалеку военый оркестр можно было догадаться, что за событие тут ожидается. Впрочем, мы с Гошей и без всяких догадок знали текущие координаты дирижабля с графом Цеппелином на борту с точностью до километра. Сейчас он находился между Малоярославцем и Серпуховом, до нас ему было еще двадцать минут полета. Гоша опустил бинокль.

– Уже видно, – сообщил он. Потом, глянув на спокойно стоящего меня, спросил:

– А ты что не смотришь, тебе неинтересно?

– Очень даже интересно, но глаза-то ломать зачем? Ладно бы он от нас летел, тогда еще посмотрел бы. А так все равно ведь он сейчас тут будет!

Действительно, дирижабль уже приблизился настолько, что его можно было рассмотреть невооруженным взглядом. Еще десять минут – и он, снизившись, начал поворачивать около мачты.

– Один мотор совсем сдох, – сообщил стоящий рядом с нами Тринклер, – отсюда слышно, что там уже не только подшипники звенят, но и колено по картеру бить начало.

Дирижабль тем временем cбросил трос около мачты; несколько человек подтянули его к ней и прикрепили к имеющемуся там кольцу. Воздушный корабль, приглушив моторы, начал снижаться. Вот из гондолы на тросах выпустились два якоря, и специально проинструктированная команда кинулась их крепить – день был безветреный, и дирижабль можно было зафиксировать достаточно жестко. Наконец он застыл, покачиваясь, примерно в в паре метров от земли, если смотреть по низу гондолы.

Открылся люк, оттуда вывалилась веревочная лестница, и по ней быстро спустился граф. Оркестр грянул «Прощание славянки», которое я еще в прошлом году без особых угрызений совести приватизировал под авиационый марш, и под эту музыку произошла торжественая встреча. Цеппелин был по-быстрому обнят сначала Гошей, потом мной, и мы в темпе поспешили под брюхо дирижабля, руководить процессом его закрепления. Цепелин волновался, часто ли у нас тут случаются ураганы, мы его успокаивали… Наконец дирижабль дополнительно встал и на несколько якорей. Теперь слабый ветерок на него не действовал, а при сильном он должен был вертеться вокруг мачты на главном тросе, наподобие флюгера, волоча эти якоря по земле.

При полном одобрении графа мы сразу, еще до торжественного обеда, полезли смотреть чудо сумрачного тевтонского гения изнутри.

Дирижабль представлял из себя сигару длиной почти в полтораста метров, причем нормальной обтекаемой формы, тут Циолковскому удалсь-таки донести до графа важность аэродинамики. Кроме нескольких дополнительных километров скорости это дало приемлемую управляемость, с чем в нашей истории у Цеппелина было не очень.