Кавказская война - Фадеев Ростислав Андреевич

Последняя война англичан с Персией явно показала, как трудно им удаляться от моря, до какой степени они слабы в сухопутной кампании. Даже на своей почве, в Индии, в самых серьезных обстоятельствах, они никогда не могли сосредоточить более 12 тысяч англичан; а вне пределов Индии и вне приморских районов даже такая норма будет преувеличенною. При столкновении с европейцами сипаев нельзя считать ни во что, а потому действительную силу англичан для какого бы то ни было предприятия на азиатском материке, в сколько-нибудь значительном расстоянии от берега европейских морей, никак нельзя считать выше 15 тысяч человек на самый большой конец. Кавказская армия в полном составе одних подвижных старых пятибатальонных полков, с кавалерией, артиллерией и некоторым числом казаков, без прикомандированных дивизий и линейных батальонов, составляет не менее ста тысяч человек; значительная часть этой силы стала теперь подвижною, и скоро наступит время, когда вся армия будет такою же. С заселением западных гор казаками и обезоружением восточных горцев Кавказ может быть защищаем весьма ограниченными силами; трех ныне прикомандированных дивизий вполне будет достаточно для обороны и для занятия края. Я вовсе не знаю наших войск на Сырдарье и Сибирской линии; но, судя по обстановке, их можно считать походными войсками. С ними итог сил, которыми Россия располагает для азиатских войн, не отвлекая ни одного человека от европейской границы, составляет не менее 120 тысяч под ружьем; между тем как Англия имеет их едва ли 15 тысяч, а Франция не более 30 тыс. Владея внутренними азиатскими бассейнами и всеми центральными позициями, сливаясь безраздельно с независимою Азией на пространстве нескольких тысяч верст, протягивая руки одновременно от Трапезонта до Кореи, Россия вместе с тем располагает на своей азиатской границе действующими силами, втрое превосходящими соединенные силы ее соперников. Вот положение, созданное России покорением Кавказа.

Прошу читателей не приписывать этим словам смысла, которого они не имеют. Я вовсе не желаю моему отечеству завоевательных планов Александра Македонского. Я представляю только положение вещей, как оно есть. До покорения Кавказа европейские дипломаты оказывались правы: со стороны Азии Россия была прикована к Кавказу и не могла разорвать своей цепи. Ничтожность сил, которые мы могли отделить в последнюю турецко-азиатскую войну, слишком очевидно доказывала этот факт. Но теперь положение дел совсем иное. На азиатской почве сила туземных государств даже с помощью, которую могут дать им европейские союзники, совершенно ничтожна против силы кавказской армии, свободно располагающей всеми своими средствами. Никакие перевороты не могут более изменить этого отношения, окончательно установленного судьбою в нашу пользу. Азиатские же вопросы имеют для держав морских, или сопредельных с восточным миром, как Австрия, т. е. для всех самостоятельных представителей Европы, не менее важности, чем самые первоклассные вопросы европейские. Начиная хоть с Турции, которая держится в Европе тем только, что она сильна в Азии; три четверти ее армии состоит из азиатских подданных, без содействия которых европейские области не остались бы под турецкою властью 24 часов. Вся Азия находится более или менее в таком же отношении к Европе. Каждая страна этого великого материка связана, как клавиш со струной, с каким-нибудь значительным европейским интересом; в настоящее время, если потребуют обстоятельства, Россия может наложить руку на эти клавиши. Новое положение, созданное России завоеванием гор и превращением самой боевой в свете армии из местной в подвижную, из кавказской в азиатскую, есть очевидная действительность. О ней можно сказать то же, что сказал Наполеон о французском знамени: II, est comme le soleil, tant pis pour celui qui nele voit pas[64]. Покорение Кавказа составляет великое приращение русской силы; помимо всяких завоевательных замыслов, Россия должна понять его истинный смысл.

Как боевое войско, кавказская армия незаменима во всякой войне, азиатской и европейской. Понимающие французские офицеры откровенно сознаются теперь, что успехом крымской войны они почти исключительно обязаны двадцати тысячам испытанных походных войск, взятых ими из Алжирии. Войска эти были всегда впереди; они нанесли нам главные удары. Мы могли бы разбить линейное французское войско; у нас было много храбрых полков, готовых на отчаянную битву; но храбрыми полками нельзя заменить полков боевых; а этого элемента у нас не было на театре войны. Россия имела в то время на Кавказе тысяч семьдесят старых солдат, по нашему убеждению, превосходящих алжирцев; но они были поглощены местною войной, ни один кавказский батальон не принял участия в решении европейского спора под Севастополем. Только одиночные лица переходили из кавказской армии в крымскую и сейчас же заслуживали известность.

Я пишу эти письма не для военных читателей; но о характеристике кавказской армии, о тех особенностях, которые отличают ее от других войск, я должен сказать несколько слов. В военном деле есть вещи, которые должны быть известны всякому гражданину, потому именно, что он гражданин, соучастник общественного интереса, а не оторванная личность. Военное же могущество для великой нации, ограждаемой только собственною силой, то же в нынешнем состоянии света, что для отдельного человека личная самостоятельность, та сила воли и положения, при которой он не даст себя в обиду, постоит за свои права и права своих близких и не склонит головы против убеждения. Как в прижатом человеке заглохнет всякий талант, так и в запуганной нации, которая в серьезном международном случае побоится кого-нибудь, не разовьется ничего высокого. Божьи дары расцветают только в тех людях и у тех народов, которые смеют высоко держать голову. Я полагаю, что основания, на которых лежит военное могущество государства, составляют один из первых общественных интересов для каждого гражданина. Полагаю также, что в главных чертах это дело далеко не так специально, чтоб общественное мнение не имело к нему такого же доступа, как и ко всем вопросам народной жизни. Наилучшее устройство народных сил есть дело чисто практическое, истекающее прямо из свойств и особенностей народа, к которому оно прилагается; в главных чертах оно сливается с самою сущностью народного быта; правильное отношение военной организации к формам жизни и характера народа влияет, с одной стороны, на все отправления национальной деятельности, с другой, от него зависит степень могущества государства. Поэтому общественное мнение не должно чуждаться обсуждения этого великого дела и оставлять его исключительному кружку специалистов, слишком расположенных смотреть на него теоретически, забывая иногда личность народа, из которого образуется войско; общество должно относиться к этому делу сознательно. Все главные военные вопросы, которые общество считает чисто специальными, темны для него по большей части оттого только, что не поставлены перед его глазами или не освещены надлежащим образом.

Упоминая об особенностях кавказской армии, хотя они действительно очень резки, я вовсе не подразумеваю местного цвета. Оригинальная страна, в которой эта армия развилась, отпечатлелась на ней многими мелкими наружными чертами. Но в том, что составляет существенное отличие этой армии от других войск, в ее военных понятиях, в ее духе, сказались не особенности страны, в которой она развилась, а наклонности русской природы, предоставленной самой себе. В кавказской армии русская душа вылилась со всею полнотой, и в этом главная ее сила. Вторая сила ее — боевой опыт, идет потом. По моему понятию, первая гораздо важнее. Эти два качества относятся одно к другому как способность и знание. Способный человек всему выучивается легко.

Резкий переворот в воспитании войск, предпринятый в начале нынешнего царствования, ведет к той же цели. В одной чрезвычайно интересной статье генерал Лебедев рассказал, каким образом известный гатчинский гарнизон был рассадником той механической выправки, взятой из школы Фридриха II, которая как бы обесцветила нашего солдата. Войска Петра Великого, Елизаветы и Екатерины были иного характера, они были характера русского, весьма близко подходящего к нынешней кавказской армии. Через несколько лет по смерти великой императрицы, Жомини, мог уже написать о нашем войске, говоря от лица Наполеона[65]: Beaucoup de gens ne voyaient dans cette troupe qu’une raideur desagreable. Je n’ai jamais aime les armees automates; cependant j fus surpris de la precision et de l’aplomb de cette infan-terie[66], точно будто дело шло о немецком или английском войске. Такое понятие о нашей армии господствует в Европе. Между тем, кто только видел кавказского солдата или моряка бывшего черноморского флота, кто понял характеристику румянцевских и суворовских войск, тот знает, что нет ничего на свете более противоположного русской натуре, как автоматичность и машинность, свойства исключительно немецкие. Русский солдат в своей настоящей природе не так жив и скор, как французский, но не только более упорен, а еще гораздо более самостоятелен. Он делает всякое дело сознательно, на войне применяется к каждому новому обстоятельству необыкновенно верно и скоро, понимает противника удивительно метко. С этим вместе, во всем, что касается военного отличия, он очень честолюбив, дорожит мнением товарищей и начальников и высоко ценит славу полка. Нашего солдата можно сделать машиной только ценою большей части его качеств, которые он при этом утрачивает. Вся Россия знает понаслышке характер екатерининских войск. То были самые стремительные, самые решительные, всегда нападавшие войска. Все сражения Суворова, хоть, например, против французов, были наступательные. Как только, с введением прусской школы, частные начальники стали у нас хвалиться тем, что по слову смирно воробьи садятся на штыках, этот характер начал ослабевать в русских войсках. Они остались столь же отважными, потому что русскому человеку не учиться — стать глядеть в глаза смерти; но в значительной степени утратили предприимчивость, стали исключительно позиционными войсками. Весь ряд наших войн против тех же французов, на которых Суворов всегда нападал, представляет преимущественно ряд оборонительных сражений. Этот факт можно оспаривать, но нельзя оспорить. В продолжение этих войн все попытки наступления с нашей стороны постоянно обращались в оборону, как только дело доходило до серьезной развязки, даже в 1814 году, когда союзные войска несравненно превосходили неприятеля числом; для подтверждения можно назвать все большие сражения с Аустерлица, где мы в последний раз наступали до 1815 года. Крымская война подтвердила то же самое, мы были преимущественно сильны в обороне. В турецко-кавказской войне, стоя рядом с присланными из России полками, мы видели то же самое. Кавказские пехотные полки были вооружены кремнями, полки, вновь присланные изнутри России, были все с пистонами[67], и, однако ж, опыт показал, что эти последние, твердые на позиции, были не так надежны для наступления. В оборонительном сражении можно также разбить неприятеля и преследовать его, и мы одержали довольно побед в нынешнем веке. Но необходимость ограничиваться оборонительным боем доказывает, что войску многого недостает. И это очень понятно. В наступлении против серьезного неприятеля, когда обе стороны напрягают все силы и всю изобретательность, чтобы взять верх, машинный полк собьет противника разве один раз изо ста. Стройные батальоны, марширующие и равняющиеся под картечью, ломящие врага гранитною стеной, принадлежат изобретению кабинетных тактиков. Подходя к неприятельскому фронту, всякая часть обращается в толпу; подходя к неприятельскому фронту, даже на довольно значительном расстоянии, войсками уже нельзя командовать, каждая рота предоставлена себе, а машинные войска без команды — неодушевленное тело. Для удачи натиска, встречающего стойкое сопротивление, нужно поголовное уменье, то есть личная предприимчивость, самостоятельность суждения и воли, готовность предпринять без положительного приказания все, что может служить к успеху, — и это нужно со стороны каждого ротного командира, даже каждого унтер-офицера. Отбиваться же стоя на месте можно при одной храбрости и дисциплине.