Следующие шаги природы - Харл Орен Камминс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От рассказа Гейджа у меня, честно говоря, закружилась голова. Я признал, что это сбивает с толку! Я не знал, что и думать. Я даже бросил тревожный взгляд на часы над камином, чтобы убедиться, что их стрелки по-прежнему движутся слева направо. Когда я встретился с ним взглядом, Ламисон посмотрел на меня своим веселым, но сочувствующим взором.
– Я надеюсь, что мне удастся в значительной степени интерполировать себя в ваш мир, Гейдж, – сказал он. – Тебе пора остановиться в своей безумной деятельности, чтобы становиться моложе. Я не хочу, чтобы ты оказался у меня на руках, когда станешь проблемным мальчишкой или даже когда тебе придется отказаться от обучения в колледже.
Гейдж рассмеялся.
– Это будет довольно трудно, но мне нравилось учиться в Гарварде, пока я не поссорился с семьей. Ух! Как старик меня достал! И когда я думаю, что мне придется выслушать все это заново, мне становится не по себе.
Он снова облизнулся и помог своему мужеству с помощью кувшина с бодрящим напитком.
– Еще одна вещь, которая меня беспокоит, – продолжал он, – заключается в следующем – вы заметили, что, хотя все события моей жизни, кажется, следуют в хорошо упорядоченной обратной последовательности, то, что я произношу, этого не делает? Например, по всем правилам я должен повторять свои фразы дословно в обратном порядке. "Я рад тебя видеть" в обратном переводе звучало бы так: "видеть тебя рад я". Теперь, за все годы моего обратного опыта, хотя порядок разговора идет в обратном направлении, сами предложения имеют идеальный прямой смысл. Это приводит меня в смятение.
Все это бесстрастное изречение заплясало передо мной, но Ламисон был явно в восторге.
– Отлично! Гейдж, великолепно! Вы делаете успехи – ваша логика возвращается. Я несказанно рад.
Гейдж удивленно посмотрел на него.
– С чего бы это? Это только еще больше запутывает. Ах, ну, я не был бы так несчастен, если бы не ужасная перспектива снова стать ребенком. Меня это возмущает, как и старческий маразм. Это так ужасно – стать извивающимся, бестолковым младенцем – это заставляет меня содрогаться, это мешает мне спать, это угроза, слишком отвратительная и мерзкая, чтобы ее можно было вынести. Представьте себе, господа, какой это унизительный позор – отвратительная беспомощность.
– Мы найдем способ предотвратить это, – успокаивающе сказал Ламисон. – Вам уже лучше. Пройдет немного времени, и мы все расставим по своим местам. Ну же, ну же, будь мужчиной…"
Ибо Гейдж внезапно бросился на стол, уткнулся лицом в руки и тихо заплакал.
– Я не хочу быть ребенком, я не хочу быть ребенком.
Эта демонстрация была настолько жалкой, что я повернулся к Ламисону, почти со слезами на глазах.
– Есть ли для него надежда? – спросил я.
Ламисон кивнул.
– Да, он выкарабкается. Это состояние вызвано переутомлением и внезапной смертью его жены, которую он преданно любил. Вы видите, как он начинает осознавать несоответствия в своей воображаемой жизни. Со временем он придет в норму.
Гейдж теперь контролировал себя и сидел с пристыженным лицом.
– Не обращайте на меня внимания, мистер Робертсон, – сказал он. – Я не часто так срываюсь, и я не хотел бы, чтобы вы хоть на мгновение подумали, что я жалею о своей жизни. Я не мог бы просить у судьбы большей милости, чем те счастливые годы, которые вернулись ко мне, когда время повернуло вспять.
Он тяжело поднялся, извинился и покинул нас, а мы сидели в молчании и глубокой задумчивости, глядя на красные угли камина.
1901 год
В Сьерра-Мадресе
Ньютон Ньюкирк
Терстон полагает, что обладает необыкновенной интуицией, которая позволяет ему с удивительной точностью выбирать тех людей, в чьих жизнях переплетаются странные истории. Выбрав своего человека, он с огромным удовольствием выуживает из него историю, и в случае с Эмильо Валькесом был вознагражден по достоинству.
Валькес приехал в Нью-Йорк из Мексики, чтобы изучить жидкий воздух в его практическом и научном применении. Одного этого было достаточно, чтобы пробудить любопытство Терстона, которое еще больше разгорелось благодаря редкому интересу мексиканца к его лабораторным экспериментам с таинственной жидкостью. Когда Валькеса пригласили в дом Терстона, тот принял приглашение с детской радостью, но когда хозяин с осторожностью подошел к изложению истории его жизни, он с такой же осторожностью уклонился от вопросов, не давая собеседнику дождаться более подходящего случая.
Он наступил довольно неожиданно после того, как они уже были знакомы несколько недель. Однажды вечером, когда Валькес отдыхал в апартаментах Терстона, бокал отменного старого вина развязал ему язык и разбавил его настроение воспоминаниями.
– Я предсказываю, что возможности нового жидкого воздуха превзойдут все, что когда-либо знал мир Луис, даже пар и электричество, – сказал Терстон.
Валькес стряхнул пепел со своей сигареты и недоуменно поднял голову.
– Нового?
В его тоне был слабый оттенок усмешки.
– Нового? Жидкий воздух отнюдь не нов, я знаю о нем уже шестьдесят лет!
На мгновение Терстону показалось, что вино немного повлияло на его гостя, но ясный взгляд и серьезные интонации опровергли это подозрение.
– Но, Валькес, – сказал он, улыбаясь, – твой возраст категорически противоречит истинности твоего заявления; ты, безусловно, не был грудным ребенком шестьдесят лет назад; да что там, ты даже не был рожден; сейчас тебе не больше сорока лет.
Мексиканец рассмеялся. Затем его лицо погрустнело, и он задумчиво затянулся сигаретой.
– Вы слишком комплиментарны, сеньор, но факт остается фактом – если я доживу до следующего дня рождения, мне будет девяносто лет.
Терстон посмотрел на Валькеса с жалостью. Такое нелепое заявление нельзя было списать даже на вино. Это был скорее упрек его гордой способности различать, что он не смог обнаружить безумие этого человека до этого момента. Он посмотрел на черные волосы, которые, по утверждению мужчины, должны были быть белыми как снег, затем его взгляд вернулся к лицу, на котором отражались бодрость и сила хорошо сохранившегося зрелого возраста. Во всяком случае, услышь он эту причудливую историю – выразил бы недоверие и тем самым спровоцировал бы разговор. Поэтому он сделал акцент на одном волшебном слове:
– Чепуха!
– О, вы не верите, – ответил
