Браслет из города ацтеков - Екатерина Лесина

Длинным прыжком он оказался рядом с человеком. Раздулись ноздри, втягивая аромат, раскрылась пасть. И снова рев ягуара оглушил нас.

Всех, кроме Тлауликоли.

Он выступил навстречу зверю, разведя руки в стороны и опустив оружие. И эти двое стали друг напротив друга. Были они равны по силе. А еще я узрел невидимую нить, связавшую обоих.

Тлауликоли обратился к ягуару на языке, которого я не понял. Зверь же, выслушав, коротко рыкнул и перескочил через тлашкальца.

Тлауликоли встал на одно колено.

Ягуар сел.

Человеческая ладонь коснулась морды, а лапа зверя нанесла пять кровящих полос на плечо.

– Здравствуй, брат, – сказал Тлауликоли и обнял ягуара, тот же нежно лизнул человека в щеку.

Этот зверь, которого все индейцы сочли живым воплощением бога, и вывел нас на дорогу. Пусть была она заброшена и частью разрушена, но все же представлялась более удобным путем, чем тот, который прокладывали мы сквозь джунгли.

И вот наступил день, когда проклятый город Ушмаль предстал пред нами. Был он огромен и величественен. Плененный джунглями, сохранил он стать и прежнюю красоту. Я восторгался строениями, покрытыми резьбой, и ужасался статуями, еще более уродливыми, нежели те, которые мне доводилось видеть.

Я чувствовал, что глаза чудовищ смотрят на меня и видят целиком, слабого мерзкого человека. Непостижимым образом вытягивали они мои страхи и сомнения, раздирая душу в клочья.

Кто я есть? И кем я был?

Не знаю.

Я захожу в опустевшие дома. Они некогда были богаты и полны жизни, как несчастный город Мешико. Я трогаю вещи, оставленные людьми, и смотрю в лица на фресках. Им бы выцвести за столько лет, но нет, они сохранили прежнюю яркость.

Я побывал на площади, способной вместить многие сотни индейцев. Я подходил к башне, которая была столь великолепна, что у меня нет слов, подходящих для описания ее. Я заглядывал в колодец, глубокий, будто бы идущий в преисподнюю, и чудилось, что вижу кости людей, лежащие на дне его. Был я и в здании, где некогда обитал касик города, поражаясь комнатам и удивительным статуям. Был и на вершине пирамиды, куда не добрался даже лес. И лишь кровяные пятна прочно вросли в камень. Этот город был мертв для людей, но иная жизнь в нем ощущалась ярко.

Ее чуяли и мешики, а Тлауликоли больше не улыбался, даже глядя на свою жену. Желтоглазый зверь, следовавший за ним, теперь сторожит меня. Он знает, что я не сбегу, однако же не отходит ни на шаг. И я, не зная, как еще одолеть страх, разговариваю с ним, как с равным. А может, правы мешики, и ягуар – это воплощение божества? Идола, которого изгнали из страны, как изгоняют демонов из больного тела? Я чую, как слабеет оно, готовясь исторгнуть дух, и точно так же чую, как иссякает моя жизнь. Скоро оборвется она под ударом ножа, и сердце, которому тесно в груди моей, получит свободу.

Мешики строили убежища, используя тайные места, каковых в городе было преизрядно, а ягуар подсказывал, какие из них верны. Не знаю, в котором я найду свою смерть и как скоро это случится, но пусть Господь примет грешную душу мою.

Сегодня Тлауликоли сказал, что строительство закончено.

– Если хочешь, – предложил он, – я сделаю напиток, который убьет страх. Твой разум будет видеть сны, а тело не ощутит боли.

– Отпустить ты меня не отпустишь?

Я знал ответ, но не мог не задать вопроса.

– Нет. И не потому, что желаю твоей смерти. Ты не сумеешь вернуться.

Это тоже было правдой. Я кивнул и снова спросил:

– А ее ты тоже не отпустишь?

Он сел и, взяв глиняную чашу, налил в нее из фляги. Протянул мне.

– Я никогда бы по воле своей не причинил ей боль. Я благодарен богам за счастье, которое они дали мне.

– Счастье было недолгим, – пригубив напиток, я убедился в верности догадки: Ягуар припас для меня доброе испанское вино.

Зверь, ложась между нами, заурчал, как будто был домашним котом. И я, решившись, прикоснулся к жесткой шерсти, провел по загривку и тронул пятна. Ягуар лежал смирно.

– Посмотри на цветы, – ответил Тлауликоли. – Их век недолог. Но разве думают они о смерти, встречая рассвет? Разве пеняют солнцу, что день короток? Они любят жизнь и каждую минуту ее.

Я не допил вино, отдав половину чаши моему врагу. Он принял и спросил:

– Ты жрец. Ты видишь больше, чем вижу я. Так скажи, отчего я боюсь смерти?

– Все боятся смерти.

Он усмехнулся.

– Сегодня я видел сон. Из тех снов, которые не просто видения разума. Я знаю, что все исполнилось: Малинче вошел в город и вышел, не в силах оставаться среди смрада разлагающихся тел и боясь болезней. Ты говорил, что Малинче держит слово. Но в моем сне он обещал милость и прощение. Однако люди его стояли на дорогах. Они высматривали среди тех, кто бежал из Теночтитлана, красивых женщин и сильных мужчин. И тех и других забирали.

– Ты мог ошибиться.

– Ты сам в это не веришь. Во сне я дышал запахом паленой плоти. Раскаленное железо выжигало клейма на лицах, шеях, руках и грудях. Я слышал крики женщин, взывавших о помощи. Я смотрел в глаза Текуичпо, жены моего друга, которую некогда клялся защищать. Я могу рассказать тебе, что сделал с ней Малинче и его солдаты. Но лучше расскажу о том, что сделали они с Куаутемоком. Они привязали его к креслу и, возложив ноги на жаровню, жгли. И так же пытали иных. Но мой друг не сказал ни слова…

– Кортес не станет убивать его, – уверенности в моем голосе не было, а ответ читался в желтых глазах ягуара.

– О да, не станет. Оставит жить калекой. Повелителем рабов. Мужчиной, что не сумел защитить свой дом и свою жену. И не найдется никого, кто бы освободил его от мучений.

Допив вино, Тлауликоли поднялся, сказав одно-единственное слово:

– Завтра.

Всю ночь я провел в молитве, пытаясь в прежних словах найти успокоение. И злые духи Ушмаля слетелись ко мне. Безликие и темные, птицы иного мира, они пялились в мою душу черными глазами.

– Я не ваш, – сказал я им.

И на востоке взошло солнце.

Часть 9

Рассвет

Проклятый ублюдок был хитер. Дашка проверила все адреса. Дашка установила знакомых. Дашка обратилась в психушку, столкнувшись с вежливым противостоянием докторши. Если бы не похороны, Дашка бы к докторше съездила, вцепилась бы в глотку и высказала все, что думает про ее докторшины профессиональные тайны и умственные способности.

Переславин поддержал бы.

Ниточки следов рвались легко, словно паутина. И оставалось лишь липкое ощущение неудачи.

Квартира матери? Продана.

Квартира отца? Временно нежилая.

Дача? Не имеется.

Прочая недвижимость? Не установлена.

Да и вообще не существует такого человека, как Иван Дмитриевич Осокин. Умер он. Похоронен. И памятник наличествует. Не верите, Дарья Федоровна? Ваше полное суверенное на то право. Но вы бы лучше делом занялись…

Она и занималась. Похороны оказались пустым номером. И девчонка-свидетельница, которую Дашка уговорила появиться, не опознала убийцу. Она клялась, что смотрела во все глаза, но человека с исшрамленной спиной среди пришедших на кладбище не было.

И Адам подтвердил: не было. Адаму Дашка поверила больше, хотя головой понимала, что его-то свидетельства аккурат и пусты. Фантики воображения.

Фантики Дашка раскладывала на столе. Синие, красные, зеленые и золотистые, нарядные и легкие, чуть потянет сквозняк, и фантики разлетаются по всей комнате. Один в один Дашкины пустые мысли.

Но ведь должен же был Ягуар остановиться где-то?

Должен. И остановился. Вариантов масса. Вон, стоит газету открыть на страничке «сдается». На час, на сутки, на недели и месяцы… были бы деньги. У Ягуара, судя по всему, деньги имелись.

В больнице дежурили. За квартирой наблюдали. Фоторобот, составленный по Дашкиному рисунку и показаниям Маргариты, расклеили по городу. Только действия эти – суета сует.

Сети, окружающие пустоту.

И Дашка мучительно пыталась понять, где именно она совершила ошибку.

Раз-два-три-четыре-пять… шаг за шагом. Действие за действием. Татуировка. Встреча в кафе. Птица-колибри. Переславина училась в том же университете, в котором работал погибший Павел Егорович. Совпадение? Или знаковый момент? Не прочесть.

Он – рисунок на стене мертвого Ушмаля, возрожденного стараниями археологов на потеху туристам. Смотрите. Трепещите. Восхищайтесь духом ушедших.

На фресках – Дашка специально нашла их в Сети – яркие люди убивали людей. И звери взирали на них с восхищением и ужасом, а боги были равнодушны. Боги всегда равнодушны.