Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы - Абрам Рейтблат

Сего 5 декабря

1821[578].

В результате 19 декабря Сенковский был принят в Общество[579].

В 1822 г. Булгарин начал издавать журнал «Северный архив», в котором с первого номера печатался Сенковский: «Краткое начертание путешествия в Нубию и верхнюю Эфиопию» (1822. № 1), «Возвратный путь из Египта через Архипелаг в Константинополь…» (1822. № 5, 7, 16). Сотрудничал там Сенковский и позднее. Так, в 1826 г. он поместил в № 1 перевод с турецкого «Посольство дервиша Мухаммед-Эффендия в Россию».

Сенковский нередко печатался и в газете «Северная пчела», которую Булгарин и Греч начали издавать в 1825 г. Он помещал там статьи и рецензии востоковедческой тематики, в том числе нашумевший памфлет на венского ориенталиста И. Гаммера «Письмо Тютюнджю-Оглу-Мустафы-Аги, настоящего турецкого философа, к одному из издателей Северной пчелы» (1827. № 129–133). В 1833 г. Сенковский опубликовал в газете (под псевдонимом ССС) ряд нравоописательных очерков: «Петербургская барышня» (№ 4), «Личности» (№ 17), «Человечек» (№ 137), «Моя жена» (№ 152).

Сенковский ценил Булгарина как журналиста и литератора и охотно сотрудничал с ним. Так, в 1822 г. Сенковский помогал готовить к печати осуществленный Булгариным перевод рецензии Лелевеля на «Историю» Карамзина и написал предисловие к переводу[580].

Находясь на службе в Петербургском цензурном комитете (1828–1833), Сенковский цензурировал несколько книг Булгарина: Сочинения. СПб., 1830. Ч. 12; Димитрий Самозванец. СПб., 1830; Картина войны России с Турциею в царствование императора Николая I. СПб., 1830; Петр Иванович Выжигин. СПб., 1831.

18 октября 1822 г. он писал Лелевелю о том, что «Булгарин – прекрасный парень и, что удивительно, будучи иностранцем, издает тут лучший в России журнал»[581]. Когда в 1829 г. вышел роман Булгарина «Иван Выжигин», «Сенковский с восторгом прочел его и превозносил до небес ум автора»[582]. Булгарин тоже ценил его литературный дар. Например, он писал, что считает написанные Сенковским «Фантастические путешествия Барона Брамбеуса» (СПб., 1833) «явлением необыкновенным не только в русской, но и в современной европейской литературе», поскольку «нигде не находил столько ума, столько остроты, столько глубокой учености, в таком малом объеме и в таких легких, красивых формах, в таком привлекательном наряде веселости»[583].

В сознании современников в 1821–1823 гг. именно Булгарин и Сенковский, как поляки, входящие в русскую литературу, составляли пару, о чем свидетельствует, например, следующая главка мемуаров И.Н. Лобойко:

За год до выезда моего из Петербурга познакомился я с двумя молодыми образованными поляками[584], которые, заняв потом в русской словесности почетное место, сделались высшими судьями и сильнейшими ее двигателями. Они при самом появлении своем в столицу были уже люди достопамятные. Первый воспитывался в Петербурге и, перешед потом в французскую армию, был в Испании; другой, вышед из Виленского университета, отправился в Константинополь, тут причислен по русскому посольству, там поучился по-русски и, совершив путешествие по Востоку, утвердился в познании восточных языков.

Булгарин имел всегда склонность к авторству, на память беспрестанно декламировал польские, русские и французские стихи. Находясь в Вильне, он печатал в польских журналах свои прекрасные стихи и остроумные статьи.

Переехав в Петербург, он тотчас познакомился со всеми русскими писателями и поэтами и захотел сам быть автором. Но при первых опытах своих он был нетверд в русском слоге и имел нужду в поправках. Я оказывал ему эту услугу.

Сенковский не принимался тотчас за авторство, не спешил подавать свои статьи в русские журналы[585], но не менее хотел знакомиться со всеми русскими писателями и учеными. Я также оказал ему эту услугу.

Желая доставить Воейкову удовольствие, которое каждый поэт испытывает, когда неожиданно декламируют ему лучшие его стихи, я представил ему Булгарина, который тотчас продекламировал ему сатиру его о благородстве. Это восхитило его, тем более, что от поляка, возвратившегося из Франции, этого ожидать нельзя было[586]. Воейков познакомил его с Н.И. Гречем[587], хотя и я мог бы это сделать. Живость характера, французское остроумие, ловкое и приятное обхождение, благородное открытое и выразительное лицо, военная точность, которыми отличался Булгарин, очаровали Греча, упрочили их дружеские связи, а этот союз, это редкое постоянство Булгарина в привязанности к своему руководителю возвели его самого на высшую ступень славы и счастия[588].

Другой характерный пример их «соупоминания» – письмо А.А. Бестужева К.А. Полевому 1834 г.: «Поляк Булгарин, поляк Сенковский – оба которые с утра до вечера смеялись над русскими и говорили, что с них надобно брать золото за то, чтобы их надувать!»[589]

Однако заинтересованность друг в друге и тесное сотрудничество Булгарина и Сенковского отнюдь не означали, что у них возникла задушевная дружба. Слишком разными и слишком сложными людьми они были.

Булгарин в жизни сближался со многими, но часто это приводило к конфликтам, а то и к разрыву (так складывались его отношения с Воейковым, Бестужевым, Грибоедовым, Гречем и многими другими). Сенковский же ни с кем не сближался, он был склонен к язвительности и высмеиванию знакомых. Два таких самоуверенных, амбициозных и конфликтных человека не могли, разумеется, жить в полном согласии. С. Моравский вспоминал, что «Греч, ядовитый, остроумный и острый на язык каламбурист, которого боялись все в Петербурге, сам дрожал, как лист, перед Сенковским. Это в полной мере касается и Булгарина, они язвили по поводу Сенковского только тайком от него»[590].

18 (30) июня 1825 г. Сенковский писал Лелевелю: «Хотя у меня есть много поводов быть недовольным его [Булгарина] поступками и характером, я никогда однако не переставал думать, что он является чрезвычайно порядочным человеком; он всегда является и старается показать себя поляком среди русских, что делает ему честь и в чем сами русские умеют отдать ему справедливость. Один у него главный порок – невыносимый эгоизм, естественное следствие тучности тела. Это гарпагон, который демонстрирует полное безразличие к несчастьям других, но когда у него самого украдут шкатулку, тогда он яростно кричит <…>. Таков наш пан Тадеуш, и я ему часто говорю, что он является отвратительным эгоистом <…>, но в основе он порядочный человек, с добрым сердцем, и каждый раз, когда способен преодолеть свою тучность, может быть даже полезен другим.