Книга 5_Слезы на камнях - Юлиана Суренова

Уходите скорее! – они лишь остановились на миг, подняв на чужака удивленные взгляды, не понимая, что на того вдруг нашло, а затем, проворчав друг другу что-то вроде: -Безумец! – уже готовы были вернуться к прежнему занятию.

Рур принялся расталкивать их, отпихивать в сторону, подальше от злополучных повозок. И откуда только у него взялись такие силы?

Его не заботило, что, падая, женщины и лишенные дара взрослого человека подростки бились о ледяную корку снежного полога, царапая голые замерзшие руки.

Мужчины бросились к нему, стремясь удержать потерявшего на их глазах рассудок человека на месте, но тоже оказались отброшены неведомой силой прочь.

– Снежное поветрие! – в ужасе глядя на него широко открытыми глазами начали бормотать люди, сторонясь, в страхе заразиться.

– Мам! – нависшую было над всеми тишину нарушил голос одного из близнецов, звавшего из чрева сломанной повозки находившуюся снаружи Лине. – Тут кувшины с огненной водой… Кажется, они треснули. Что нам с ними делать?

– Уходите, уходите скорее! – что было силы закричала женщина.

– Хорошо, – послушно отозвался паренек.

– Боги,боги, помогите им! – взмолилась Лина.

Но шло время – мгновения, казавшиеся дольше столетий – а полог оставался неподвижен.

– Где же вы? Где? – прошептал Атен. На лбу караванщика выступил пот.

– Лит, Ла, давайте быстрее! – крикнула, торопя их мать, нервы которой были на пределе.

– Мам! У Ла нога застряла! Мы сейчас!…

– Уходи, Лит! – крикнул Атен, стараясь не смотреть на Лину.

– Сейчас! Только ногу освободим!

– Уходи, я приказываю тебе!

– Но не могу же я бросить брата! Сейчас…! Еще немножечко… М-М, не получается!

– А-а! – полный боли вскрик сорвался с губ Лины. Она уже хотела броситься к повозке, стремясь помочь своим детям. Но хозяин каравана оставил ее, с силой схватил за руку, удерживая.-Отпусти меня!

– Нет! – его голос был тверд, словно камень, а глаза полны морозного холода. – Я не позволю тебе отдать свою жизнь не за что, просто так!

– Как это "не за что"?! Там же мои дети!

– У каждого свой путь! Твой – по эту сторону повозки!

– Но они… Они… Может быть, богиня смерти согласится изменить свой выбор, принять меня вместо…

И тут раздался голос горожанина.

– Я выведу их! – он метнулся к повозке.

Никто не стал его останавливать. Чужак, его путь был лишь его дорогой.

Когда Рур подбежал к повозке, над ней уже вился дымок, полня воздух едким духом гари.

"Великие боги, защитите меня! Не жизнь, но цель! Да снизойдет Ваша милость к моим мольбам и позволит всему совершится так, чтобы мой путь, моя жертва не были напрасны!" – прошептал он словно слова последней молитвы и вскочил внутрь.

В повозке было непроглядно темно. Лишенный света мрак полнился белой пожарной дымкой, застилавшей все вокруг, пряча те очертания, что сохранила темень. Едкое дыхание тлевшего, набирая силы в ожидании своего часа огня резало глаза, заставляя их плакать, отравляло вздох, обрывая его сухим кашлем.

– Где вы? – позвал Рур юных караванщиков, в надежде, что те откликнутся, облегчая поиски.

Но те молчали, пряча кашель в вороты полушубков, ни звуком, ни движением не выдавая себя. Может быть, они боялись чужака, во власти которого вдруг оказались.

Может быть… Не важно. Когда, пугаясь чего-то одного, впускаешь в сердце страх, тот не останавливается на месте, перекидываясь на все остальное. А дети, несомненно, боялись. Они были достаточно большими, чтобы понимать, перед лицом какой опасности оказались и какая ужасная смерть их ждала, если они не смогут выбраться вовремя из западни, в которую попались.

Смерть в огне – что может быть страшнее? И не потому, что ей предшествовали ужасные мучения. Нет, это было бы еще ничего. Но вот другое… От одной мысли об этом холод волной проходил по спине и зубы сжимались с такой силой, что, казалось, еще немного, и раскрошатся на мелкие кусочки.

Огонь не оставлял надежды. Никакой. Ни на что. Он съест тело – и душе будет некуда вернуться в миг пробуждения от вечного сна. Ей придется жалкой бесприютной тенью скитаться по земле, в то время, когда все вокруг будут праздновать величайший праздник возрождения. Да и сама эта душа… Кто знает, может быть, и она не выдержит жара всепоглощающего огня и обратится пеплом, лишенным памяти о прошлом и снов о будущем. Не останется ничего, лишь пустота, от которой веет ужасом потерь и слепого безличия, которая не укладывалась в голову: как такое возможно, что все будет, мир будет, но в этом мире не будет их?

Один страх стараются заглушить другим. Чтобы не думать об одном, беспокоятся о другом.

Кто такой этот чужак, пришедший в караван посреди пустыни? Может быть, он и не человек вовсе, а дух, кто-нибудь из слуг Губителя, которого хозяин прислал, чтобы ограбить смертных, украсть у них то единственное, что им принадлежало – душу. Украсть и заточить на века, на целую вечность в каком-нибудь камне мостовой в жутких чертогах Куфы, камне, который будут топтать ногами стада демонов, обрекая на бесконечные мучения…

А, может, все было совсем иначе. Куда проще и, вместе с тем, невыносимо больнее.

Не было никакого страха. Мальчики, еще не переступившие грань того возраста, когда начинали задумываться о смерти, дети, полагавшие, что жизнь бесконечна, что все опасности – льдинки в ладонях, что могут ранить, обжечь своим холодом, но рано или просто все равно растают, стекут с пальцев капельками воды и забудутся навеки, могли не знать, не думать о нем. И тогда молодые караванщики, гордые тем, что они родились странниками, что им выпало счастье стать спутниками величайшего из небожителей, просто не хотели принимать помощь от чужака – какого-то там горожанина. Они были готовы скорее умереть, но только не переступить через свою гордость.

Рур качнул головой, не переставая кашлять. Право же, у него не было времени на то, чтобы выяснять, какое из двух предположений верно и в чем ему нужно было убедить детей: чтобы те откликнулись и позволили им помочь, когда он куда менее опасен для них, чем огонь, или что нет ничего зазорного в том, чтобы принять помощь от того, кто сам протягивает руку в надежде, что и ему потом помогут.

Горожанин пошарил перед собой. Вокруг валялись какие-то тюки, кувшины, пузатые бока которых показались Руру горячими. И, обожженный запоздалым страхом он отдернул руку.

"В них огненная вода! – мелькнуло у него в голове. – И она готова вспыхнуть – не по воле людей, а вопреки ей, освобождаясь от власти тех, кто держал ее взаперти в маленьком мирке сосуда, не позволяя выпрямиться, расцвести, так долго…" – ему показалось, что он почувствовал ярость, накопившуюся в ней, и, вместе с тем, торжество, которое она испытывала перед близостью освобождения – того мига, когда, вспыхнув отражением солнца в зеркале мира, ей будет дано все, о чем она так долго мечтала – зажечь пламень, который никто не потушит, который погаснет лишь когда завершится его век.