Книжный вор - Маркус Зузак

Первой вышла Мама:

— Что за крик, свинюха? Кто это здесь?

— Гестапо!

— Ганси!

Тот был уже там — вышел из дому встречать. Лизель хотела догнать Папу, но Роза удержала, и они вдвоем смотрели из окна.

Папа вышел к калитке. Беспокойно мялся.

Мама сжала Лизель за плечи.

Плащи прошли мимо.

Папа обернулся на окно и, встревоженный, вышел за ограду. И крикнул вслед тем двоим:

— Эй! Я здесь. Это я вам нужен. Я в этом доме живу.

Люди в плащах задержались лишь на миг и сверились с блокнотами.

— Нет-нет, — сказали они ему. Голоса у них были низкие и дородные. — Увы, ты для нас староват.

Они двинулись дальше, но не ушли далеко — остановились у дома № 35 и свернули в открытую калитку.

— Фрау Штайнер? — спросили они, когда им открыли дверь.

— Да, я.

— Нам нужно с вами поговорить.

Двое в плащах стояли на крыльце утлой коробки Штайнеров, как зачехленные колонны.

Зачем-то им нужен был мальчик.

Мужчины в плащах пришли за Руди.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

«ОТРЯСАТЕЛЬНИЦА СЛОВ»

с участием:

домино и темноты — мысли о голом руди — наказания — жены сдержавшего слово — сборщика — едоков хлеба — свечки в лесу — тайной книги рисунков — коллекции костюмов анархиста

ДОМИНО И ТЕМНОТА

По словам младшей из сестер Руди Штайнера, на кухне сидели два чудища. Их голоса методично месили дверь, по другую сторону которой трое других Штайнеров играли в домино. Остальные трое, ни о чем не ведая, слушали радио в спальне. Руди надеялся, что разговор на кухне никак не связан с тем, что случилось на прошлой неделе в школе. Там произошло кое-что, чем он не стал делиться с Лизель и о чем не говорил дома.

* * * СЕРЫЙ ДЕНЬ, МАЛЕНЬКАЯ ШКОЛЬНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ * * * Трое мальчиков стояли в ряд. Их формуляры и тела подвергались тщательному осмотру.

Когда закончили четвертую партию в домино, Руди принялся составлять костяшки рядами, выкладывая по полу гостиной извилистые узоры. По своему обыкновению он оставлял в рядах пропуски, на случай, если вмешается бандитский палец кого-нибудь из младших, как оно обычно и бывало.

— Руди, можно мне щелкнуть?

— Нет.

— А мне?

— Нет. Все вместе будем.

Он составил три строя, которые тянулись к одной доминошной башне в центре. Сейчас они увидят, как все, что было так тщательно спланировано, рухнет, и улыбнутся красоте разрушения.

Голоса с кухни стали громче, один громоздился на другой, желая быть услышанным. Разные фразы сражались за внимание, пока между ними не встал один человек, до того молчавший.

— Нет — сказала она. И повторила: — Нет. — И даже когда остальные возобновили спор, их опять заставил смолкнуть тот же голос, только набравший силу. — Пожалуйста, — взмолилась Барбара Штайнер. — Только не мой мальчик.

— Руди, мы зажжем свечку?

Они так часто делали с отцом. Выключали свет и при свечах смотрели, как падают доминошные кости. Это как-то придавало событию величия, делало зрелищнее.

У Руди все равно затекли ноги.

— Пойду найду спички.

Выключатель был у двери.

Руди тихонько прошел к ней с коробкой спичек в одной руке, свечкой в другой.

С той стороны еще немного — и трое мужчин и одна женщина сорвутся с петель.

— Лучшие результаты в классе, — сказало одно чудище. Так гулко и сухо. — Не говоря уже о спортивных способностях. — Черт побери, зачем ему понадобилось выигрывать все эти забеги на фестивале?

Дойчер.

Черт его дери, этого Франца Дойчера!

И тут до него дошло.

Не Франца Дойчера то была вина, а самого Руди. Он хотел показать своему прежнему мучителю, на что способен, но кроме того, он хотел показать это всем. И вот теперь все — у них на кухне.

* * *

Руди зажег свечку и выключил свет.

— Готовы?

— Но я слышал, что там делается. — Дубовый голос отца нельзя было не узнать.

— Давай, Руди, ну когда уже?

— Да, но поймите, герр Штайнер, это все — ради высокой цели. Подумайте о возможностях, которые будут у вашего сына. Это на самом деле привилегия.

— Руди, свечка капает.

Он отмахнулся от них, дожидаясь опять Алекса Штайнера. И услышал его.

— Привилегия? Это бегать босиком по снегу? Прыгать с десятиметровой вышки в воду метровой глубины?

Руди прижался ухом к двери. Свечной воск таял ему на руку.

— Болтовня. — Сухой голос, негромкий и деловой, на все имел готовый ответ. — Наша школа — одна из лучших, какие только есть. Выше чем мирового класса. Мы создаем элитный слой немецких граждан во имя фюрера…

Руди больше не мог слушать.

Он соскреб воск с руки и отпрянул от сростка света, пробившегося в щель под дверью. Когда он сел, пламя погасло. Слишком много движения. Нахлынула темнота. Единственный доступный свет — белый прямоугольный трафарет по форме кухонной двери.

Он чиркнул новой спичкой и снова затеплил свечу. Сладкий запах огня и угля.

Руди с сестрами толкнули каждый свою доминошину и стали смотреть, как валятся костяшки и башня в середине падает на колени. Девочки радостно заверещали.

В комнате появился Курт, старший брат.

— Похожи на трупы, — сказал он.

— Что?

Руди уставился в темное лицо, но Курт не ответил. Он заметил спор на кухне.

— Кто там у нас?

Ему ответила одна из девочек. Младшенькая, Беттина. Ей было пять.

— Там два чудища, — сказала она. — Они пришли за Руди.

Опять — человеческое дитя. Насколько проницательнее взрослых.

Позже, когда люди в плащах ушли, двое мальчишек, семнадцати и четырнадцати лет, нашли в себе смелость встретиться с кухней.

Они стояли в дверях. Свет сек им глаза.

Заговорил Курт.

— Его забирают?

Локти матери лежали на столе. Ладони смотрели вверх.

Алекс Штайнер поднял голову.

Тяжелую.

Лицо у него было четкое и определенное, свежевырезанное.

Деревянная рука отерла лучинки волос надо лбом, и он несколько раз попытался заговорить.

— Папа?

Но Руди не подошел к отцу.

Он сел за стол и взял повернутую ладонью кверху руку матери.

Алекс и Барбара Штайнер не откроют, что было сказано, пока доминошки в гостиной падали, как трупы. Если бы только Руди остался подслушивать у двери еще несколько минут…

В следующие недели он говорил себе — или, вернее, умолял себя, — что если бы только в тот вечер он услышал остаток разговора, то вошел бы на кухню намного раньше.

«Я поеду, — сказал бы он. — Пожалуйста, заберите меня, я уже готов».

Если бы он вмешался, все могло быть иначе.

* * * ТРИ ВОЗМОЖНЫХ СЛЕДСТВИЯ * * * 1. Алекс Штайнер не подвергся бы такому же наказанию, как Ганс Хуберман. 2. Руди уехал бы в школу. 3. И как знать — может, и выжил бы.

Жестокий рок, однако, не позволил Руди Штайнеру зайти на кухню в нужный момент.

Он вернулся к сестрам и к домино.

Сел на пол.

Руди Штайнер никуда не ехал.

МЫСЛЬ О ГОЛОМ РУДИ

Там была дама.

Стояла в углу.

С такой толстой косой, каких Руди никогда не видел. Коса вилась у дамы по спине, а когда время от времени дама перебрасывала ее через плечо, коса нежилась на ее колоссальной груди, как перекормленный домашний зверек. И вообще у нее все было увеличенное. Губы, ноги. Булыжные зубы. И голос у нее был крупный и прямой. Зачем тратить время?

— Komm, — велела она мальчикам. — Сюда. Встаньте здесь.

Врач, напротив, был похож на лысеющего грызуна. Маленький и шустрый, он расхаживал по тесной школьной канцелярии, заполняя ее своими маниакальными, но деловитыми движениями и манерностью. И еще он был простужен.

Трудно было решить, какой из трех мальчиков с большей неохотой снимал одежду, когда им приказали. Первый водил глазами с лица на лицо: с пожилого учителя на огромную медсестру, потом на недомерка-врача. Мальчик в середине смотрел только на свои ботинки, а крайний слева не успевал благодарить небеса, что находится в школьной канцелярии, а не в темном переулке. Медсестра, сообразил Руди, была в этой компании пугалом.

— Кто первый? — спросила она.

Ответил ей герр Хекеншталлер, наблюдавший за осмотром. Черный костюм, а не человек. Вместо лица — одни усы. Оглядев мальчиков, он выбрал быстро.

— Шварц.

Незадачливый Юрген Шварц, смущенный до невозможности, стал расстегиваться. Остался только в ботинках и трусах. На его немецкое лицо приливом вынесло бессчастную мольбу.

— Ну? — спросил герр Хекеншталлер. — А ботинки?

Мальчик снял ботинки и носки.