Инга - Елена Блонди

В сарайке скрипнула дверь. И Горчик резко сел, откидывая ставшие жаркими одеяла.

— Сережик? Ты спишь?

Лика вплыла, как большое привидение, прихрамывая, двигалась к стене, где сидел в темноте Горчик.

— Не волнуйся, — она, видимо поняв, вдруг совершенно по-девичьи хихикнула, и, остановив себя, махнула светлой рукой в широком рукаве мужниной рубашки, — мне нужно спросить.

— Я думал, с Иваном что, — соврал Горчик, садясь прямо и укладывая одеяло на колени. Согнул ноги, чтоб Лике было куда усесться. И вдруг понял, по тому, как заныло сердце — соврал, да не совсем. Следом за словами пришла тревога и стала расти. А вдруг он умрет? Черт и черт. Сейчас вроде бы ничего, но попрется осенью в свою Москву, где сыро, грязь, куча машин и нет солнца. И сдохнет там, тихо вспоминая, как провел дивное лето. Оставит без себя, рыжего большого старика — жену свою Лику, детей и вот теперь еще и Горчика?

— Все с ним нормально? — спросил, уже беспокоясь всерьез.

Лика кивнула. Ответила шепотом:

— Спит. И дышит хорошо так, тьфу-тьфу, даже не крутится, просто спит. Давно уже не было так. Сережик, ты извини. Но я хочу знать.

— Что? — он обдумывал, что именно говорить Лике.

— Все. И конечно, почему ты тут, с нами, а не с Ингой.

Горчик опустил голову. Все правильно. Удивительно, что они до сих пор молчали и не спросили, чего он в бегах. Но вот она взяла и сразу его повязала по рукам и ногам. Все скажи, и почему ты не с ней. Значит, все связано, и рассказать придется все.

И он рассказал. Про мать не хотел сперва, но если все, куда деваться, и про нее сказал, стараясь, чтоб не вышло — вроде она виновата. А сам виноват. Дурак потому что.

— Знаешь, мы в восьмом когда были, на экзамене физик Ингу поднял и обругал, прям в смерть. За то, что она пятерку получила. Другой бы похвалил, да? А он сказал, вот за год не нахватала бы троек, сейчас вышла бы в аттестат тебе чистая пятерка. А так — эх. Садись, Михайлова. Так что у меня вся жизнь, как тот ее год с тройками. Если бы я, Лика, знал наперед, что наступит такое время, она у меня будет. Моя будет, понимаешь?

— А она твоя? — голос был ласковым, но Горчик дернулся, как от подзатыльника. Но тут же увидел черные глаза, и всю ее, и то, как пахнет, и как стоял в воде и держал ее под попу, а она обнимала за шею, целуя возле уха.

— Моя! — ответил с вызовом.

Лика опустила круглое лицо. И снова подняла, кладя руку на спрятанную под одеялом ступню мальчика.

— Я, к сожалению, ничего не могу для вас сделать. И Иван не может. Математик он, и никаких там связей, да и что связи российские, вы теперь в новом государстве. Мы даже в гости вас пригласить жить не сможем, у нас Ленка с мужем беременная, а квартира три комнаты всего.

— Да ты что, Лика, я ж не о том совсем.

— А я — о том.

— И не уедет она. У ней тут бабушка, она хоть молодая совсем, но что же — будет одна. Души ж не чает.

— Сережик… Ты правильно казнишься, влез не в ту жизнь, и теперь висит она камнем на тебе. И на ней повиснет, если не вырвешься.

— Я вот лежу тут, — глухо сказал Горчик, — и мне кажется, никогда уж не вырвусь.

— Никогда не говори никогда, — задумчиво возразила Лика, — эх, Сережик, не те попались тебе столичные друзья. Денег бы нам много, чтоб тебя как-то открутить, или как говорят — отмазать? Всех вас забрать и где-то устроить. Вместе с бабушкой ее. А так могу только сказать, что мы с Ваней всегда тебе желать будем только хорошего. А это значит, если сможем чем помочь, то обязательно поможем.

— Да. Спасибо тебе.

— И много тебе светит, Сережик?

— Трешку могут дать, — он прокашлялся, так не хотелось говорить это, но сказал и вроде как легче, — та если бы за дело, а то, так…

— Понимаю. У нас у хороших знакомых сын отсидел, два года. За то, что видеокассету взял посмотреть у друга и переписал. Хороший ведь мальчик и так попал.

— Если б эти три. А потом? Я ж их вижу, Лика, тех, кто откинулся. Вернулся, значит. С них мало кто снова человеком становится. Та если бы я сам!

Он снова в одну секунду будто перетек в нее, вот стоит у двери, смотрит в глазок, а там снова — к Сереге пришли, открывай, малая, к мужу твоему дело есть.

— Двадцать восьмого точно решил вернуться? К ней?

— Да. Я на день всего. И чтоб никто не увидал. Я только ее увижу и уеду сразу.

Он замолчал, тяжело ожидая, сейчас она начнет мудро качая головой, спрашивать — и что, а дальше-то, а о ней подумал ли…

Но Лика снова кивнула, он понял это по движению руки и большого тела.

— Правильно. Но обязательно, чтоб никто не видел, ты прав. Будто тебя там и не было. А жизнь всяко поворачивается. Еще полтора месяца. И когда увидитесь, мало ли что случится.

— Так думаешь, я верно решил?

Она встала. Проходя, взлохматила отросшие волосы.

— Да. Я уверена. Спи. У вас все будет. И все будет хорошо.

В каменном доме, осторожно укладываясь рядом с Иваном, подумала грустно, вот же какая трагическая и одновременно сильная творится на глазах история любви. Всего-ничего было у этих детей встреч. А он готов ее ждать, и она, похоже, такая же. Схлестнутся разок, и когда им снова встретиться предстоит?

— Иван, — шепотом позвала, приваливаясь к большому плечу мужа, — ты страшный старый спун. Нет, ты спец. Нет, спиячец. Я так тебя люблю, Иван.

— Мнэ-э, — Иван заворочался, и Лика притихла, лежа неподвижно. Шепнула еле слышно:

— Спи.

27

Июнь выдался очень нервным по погоде месяцем, и Инга, откидывая ночами одеяло, смотрела в темноту, удивляясь тому, как мир реагирует, казалось на ее, ингины переживания и проблемы. Хотя, что она — Инга, этому огромному миру. По утрам проливались быстрые, но очень сильные ливни, собирая себя в тугие, свернутые сверкающими трубами ручьи, стекали в море, и через пару часов все высыхало, воздух парил, набирая зноя, а к вечеру могло сильно похолодать. Иногда приходил северный ветер, злился, как непрошеный гость, прогрызал в жаре дыры и хватал ледяными пальцами плечи, уже подпаленные солнцем.

Они с Вивой смеялись, перетаскивая чайник, сахарницу и всякие мелочи то на веранду, то снова в кухню с распахнутым окном, вот же — лягушки-путешественницы.

Но смеялись, и хорошо, думала Инга. Потому что когда кончался май, они сильно поругались. И она боялась, бабушка так и будет — в обидах на все лето.

— Ты уже посмотрела расписание вступительных? — Вива мазала на хлеб импортный маргарин, подцепляя из пластмассовой коробочки с яркими надписями. Покупали его, он дешевле, а хорошего масла совсем не достать.

Инга вздохнула. Когда начались неприятности с Ромом, ей казалось, совсем тупик. И тогда уцепилась за мысль, ведь все равно уедет. Осталось всего-ничего, дожить до июня, рвануть в Москву, и этот изматывающий учебный год будет не зря. Не зря все вечера в библиотеке, тяжелая работа в оранжерее. Решение помогло, отодвинув страхи, просто продолжила жить, тяжело и упорно трудясь, и вдруг выяснилось — это работает. Еще как. Ромалэ с его планами и угрозами выцвел, отошел на дальний план, будто она сама — Инга, держала его там, не давая приблизиться. А еще оказалось, в Судак он переехал не навсегда, и с середины мая снова обосновался поближе к Оленевке, где зарабатывал быстрые летние деньги и вел свою опасную летнюю жизнь. Лишь пару раз она видела его после апреля, в городе, где шел с гордой Олькой, и потому ухмыльнулся Инге тайно, еле заметно кивнув, мол, помни о нашем разговоре.

Инга тогда страшно обрадовалась, что не стала мучить Сережу мысленными жалобами на Ромалэ. Ему и так там несладко. Наверное, несладко, где он там, тощий черт с карманами, где его носит…

И вдруг однажды села на постели, ударенная мыслью. А вдруг он приедет? Не в конце июля, а — раньше? Ведь он может пробраться к ее окну ночью, или прийти туда, в тайную комнату с диваном. Или позвонить, как ей мечталось. И что, увидит пустую спальню? Виву с Санычем на веранде? Услышит от Вали Ситниковой — а нет нашей Иночки, уехала она. И сумеет ли Инга вернуться в июле, если поступит?

Она тогда хотела заплакать, но слезы не шли, и мрачно подождав, снова легла, по недавней привычке суя руки между колен. Решила заснуть и увидеть там, во сне, как ей быть.

Ей приснился Ром. Скотина Ромалэ, голый и гладкий, как коричневый дельфин, нагибался, заглядывая в лицо, толкал плечом, смеялся, так близко, и потом взял ее локти, разводя в стороны, прижался всем телом. Поцеловал так, что она проснулась, как от затрещины, села рывком, тяжело дыша и в ужасе сдвигаясь на самый край постели. Казалось — он пришел, как тогда в апреле, и тайно лег, сейчас засмеется над ней из темного угла у стены.

Понимала, это просто сон. Мало ли кто снится жаркими, уже летними ночами. Но пусть бы кто угодно, только не этот…

Постаралась выбросить из головы, побыстрее, злясь на себя. И вдруг разозлившись на Горчика. Чем он там себе думает, скитаясь? Ну хоть бы что о себе сообщил. И Мишка злодей в ее сторону даже не смотрит, разок пожал плечами, мол, та не знаю.