Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 - Саша Токсик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В десять вечера свет в палате отключают. Вместе с ним замолкает и радиоточка, по которой я до этого определял время. Больница погружается в тишину, лишь изредка по коридору слышны шаги медсестры. К сожалению, она не цокает каблучками, а шаркает тапками, не давая почвы даже для фантазии.
Глаза быстро привыкают к темноте. Погода ясная и луна заливает всё странным монохромным светом, словно на черно-белой плёнке. Я лежу головой к окну и лишён возможности смотреть наружу, должно быть, для того, чтобы не нарушалось моё состояние “полного покоя”.
Зато, как в театре теней наблюдаю на противоположной стене чёрные, словно нарисованные тушью контуры ветвей и листьев. Их плавное покачивание гипнотизирует. В наступившей тишине и темноте сонливость подкатывает с новой силой.
Четыре умножить на четыре, будет шестнадцать. А если шестнадцать умножить на шестнадцать? Сто шестьдесят и еще шестьдесят и ещё тридцать шесть. Двести пятьдесят шесть. А если двести пятьдесят шесть умножить на шестнадцать? О боги, как же я ненавижу математику!
Представляю себе в уме числа, написанные столбиком, и понимаю, что сна ни в одном глазу. В этот момент ветки за окном дёргаются совсем не от ветра, судорожно и резко.
Тихо скрипит оконная рама и тёмная фигура, кряхтя подтянувшись к подоконнику, забрасывает тело внутрь. Можно было бы смело засыпать, от такого шума я бы точно проснулся. На ниндзя или ассасина совсем непохоже.
— Ну здравствуй, — говорю, приподнимаясь в кровати, — душегуб.
Глава 24
Никакой сложности в том, чтобы попасть ко мне в палату нет. Окно находится на первом этаже, тем более что других просто не существует. Больница в Берёзове одноэтажная, хотя и построена из бетонных блоков, судя по всему, не так давно.
Щеколду на моём окне изнутри открыла Лиходеева. Я сам её об этом попросил после нашего разговора.
Фигура молча движется ко мне. А если я просчитался? Если он сейчас довершит начатое? Возьмёт подушку с соседней кровати и удавит как слепого котёнка. Я сейчас не особо сильнее.
Сжимаю в правой руке прихваченную за ужином вилку. Оружие “последнего шанса”, если что-то пойдёт не так. Она мягкая, алюминиевая, с гнущимися зубцами. Но в крайнем случае загоню в бок, подниму шум, на него прибежит дежурная медсестра…
Если она не спит где-нибудь в ординаторской или в процедурной на свободной кушетке. С каждой прошедшей секундой понимаю, что план мой шит белыми нитками и основан на интуиции и знании человеческих характеров.
— Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? — говорю, подталкивая его мысли в нужном направлении. — Сантиметром выше, и ты бы на Колыму отъехал лет на пятнадцать. Умышленное убийство — это тебе не шутка. Весь Берёзов перевернули бы, и тебя из-под земли б достали.
Именно так я расставляю акценты. Ему повезло, то что я выжил. Не мне.
— Я не хотел, — отвечает Копчёный.
Лица я не видел, но не узнать его джинсы, со вшитыми тканевыми клиньями по бокам не мог. Как только пришёл в себя, как сразу вспомнил, где я видел эти пижонские клёши.
— Зачем тогда нож взял? — спрашиваю.
При этом тщательно игнорирую тот факт, что он этим самым ножом меня пырнул.
— Пугнуть тебя собирался, — говорит, — чтобы ты от Лидки отстал.
— Ты присаживайся, — киваю на соседнюю койку, — Чувствуй себя как дома.
Он садится на край кровати, и я вижу, насколько он напряжён. Словно зверь, который боится ловушки и в любой момент готов убежать. Время от времени косится на входную дверь. Он что, думает, что за ней ментовская засада дежурит?
— Ты же умный парень, Валера, — говорю, — ты сам не видишь, что она с нами со всеми делает? Ни ты ей не нужен, ни я, ни Макс из Заречья, — при этом имени Копчёный заметно дёргается. — Ей нужна исключительно Лида Лиходеева, единственная и неповторимая. От меня она хочет фото на обложке журнала, от тебя — чтоб не приставал никто, а от Макса — хрен его знает что, но наверняка тоже что-то хочет.
— У него мопед есть, — встревает Копчёный, — он Лидку на мопеде катал.
Вот как оно выходит. Оказывается, у меня теперь на руках сразу два ключа к Лидкиному корыстному сердцу. Но об этом я ревнивому сопернику, конечно, не сообщаю.
— Она нас за дураков держит, а мы как дураки себя ведём, — продолжаю, чувствуя, что мои слова падают на благодатную почву. — И я не лучше, драться с тобой полез.
— Я ей убежать предлагал, — признаётся он, — на БАМ, на комсомольскую стройку. Там люди нужны… получили бы комнату в общежитии… никто б нас там искать не стал бы… я ж думал, я тебя совсем… того… — Копчёный опускает глаза.
Картинка, которая нарисовалась у меня в голове, в целом оказалась правильной. Пырнув меня ножом, Копчёный тут же помчался домой к Лиде, где, в лучших традициях жанра, предложил ей бежать в Мексику, ну, то есть, на БАМ.
Обалдевшая Лиходеева быстро вытрясла из парня подробности и кинулась к месту преступления. Там она обнаружила меня, мирно храпящим в луже собственной крови. Надеясь запутать следствие, Лида засунула мой рюкзак под ближайшие кусты, чтобы перепрятать утром. После чего с криком “Алика убили!” предала события всеобщей огласке.
— Лидка сказала, что ты меня узнал, — задаёт главный вопрос Копчёный, — почему тогда не выдал?
— Не хочу тебе из за этой стервы жизнь ломать, — отвечаю совершенно честно, — ты нормальный парень, я слышал, рисуешь хорошо. Да и не хотел ты этого делать, не зря у тебя рука дрогнула.
— Не хотел, — кивает он. — Увидел тебя ночью, шагаешь себе, улыбаешься… как представил, что от Лидки… и такая на меня обида накатила… такая злость… — Копчёный старательно смотрит себе под ноги. — Я уже потом понял, что натворил. Страшно стало до усрачки. Как будто зимой по реке идёшь, и под тобой лёд трескается. И понимаешь, что ничего исправить нельзя.
— Со свадьбы я шёл. Работал, фотографировал…
— Да знаю я уже, — Копчёный ещё ниже опускает голову. — И что теперь?
— Живи, — говорю. — Езжай в город… поступай в техникум. Здесь, с твоим характером, или сопьёшься от тоски, или начудишь чего-то
