Фридрих Шиллер - Лия Лозинская

«Натуры Гете и Шиллера были диаметрально противоположны одна другой, и, однако ж, самая эта противоположность была причиною и основой взаимной дружбы и взаимного уважения обоих великих поэтов: каждый из них поклонялся в другом тому, чего не находил в себе», — в этих словах Белинского ключ к пониманию творческого и дружеского союза Шиллера и Гете.

Как теоретик искусства, Шиллер особенно отчетливо видел отличие своей поэзии от гетевской. В статье «О наивной и сентиментальной поэзии» он противопоставляет два принципа художественного творчества, два типа писателей — тех, которые воссоздают материальный мир, «природу», и тех, кто изображает прежде всего мир идей. К первым, «реалистам», или «наивным» художникам, как он их называет, Шиллер причисляет античных поэтов, а из современных — Шекспира и Гете. Ко вторым, он называет их «сентиментальными» художниками или «идеалистами», — большинство современных писателей, в том числе и самого себя. У «наивных» поэтов сердце «подобно драгоценному металлу, не лежит тут же у поверхности, но хочет, чтобы его, как золото, искали в глубине». Поэт-«идеалист» видит цель в ином. Он стремится прежде всего открыто выразить в творчестве свои представления об идеале.

Соединить оба метода — к этому Шиллер будет стремиться во всех своих поздних драмах.

Уже первая беседа поэтов, признается Шиллер, привела в движение всю груду его идей. Вскоре он пишет Гете письмо — целый маленький трактат, где прослеживает путь духовного развития поэта, во многом ему родственный и во многом от него отличный.

«Ко дню моего рождения, который наступает на этой неделе, я не мог бы получить более приятного подарка, чем ваше письмо, в котором вы дружеской рукой подводите итог моему существованию и своим участием ободряете меня к более усердному и более оживленному употреблению моих сил», — отвечает ему Гете.

Все более неофициальный и дружеский характер принимает переписка обоих поэтов — поразительный литературный документ, каких немного сохранила нам история культуры. Письма посвящены вопросам художественного творчества — разговору об античном искусстве, дружеской взаимной критике; щедро и радостно одаривают друг друга Гете и Шиллер темами, образами, деталями. Особенно часто получающим был Шиллер, младший в этом союзе. Гете «подарил» ему тему «Вильгельма Телля», сюжет баллады «Ивиковы журавли». Даже о том, что журавли летают стаями — деталь, которую сразу же использовал Шиллер в этой балладе, он узнает от Гете; жизнь питомца Карловой школы сложилась таким образом, что ему мучительно не хватало тех конкретных наблюдений, которыми по-королевски богат был Гете.

Как никогда раньше, Шиллер остро чувствует теперь, «какое бесконечное расстояние отделяет жизнь от умничанья о ней». Но что может он изменить в своем кабинетном, замкнутом, печальном существовании!

Единственная сфера деятельности, ему доступная, — работа мысли, «жизнь духа».

«Мне часто кажется удивительным, что мы с вами — вы, захваченный водоворотом света, и я, сидящий между своими окнами, затянутыми бумагой, и окруженный тоже лишь бумагами, — что мы могли сблизиться и понять друг друга. На каждый час бодрости и веры в себя приходится десять таких, когда я падаю духом и не знаю, что о себе думать. Тогда мнение окружающих, подобное вашему, является для меня истинным утешением», — пишет он через год после их сближения Гете в Эйзенах. Отсюда веймарский министр собирался поехать на родину, во Франкфурт-на-Майне, но вынужден был отказаться от своего намерения: к Франкфурту приближались французские войска. Через несколько месяцев война перекинется и на юг Германии, на родину Шиллера.

На политическом горизонте всходила новая кровавая звезда — Наполеон Бонапарт. Разбив наголову во время первой, прославившей его итальянской кампании имперскую австрийскую армию, этот поклонник Гете совершит свой знаменитый египетский поход с томиком «Вертера» в кармане.

О многих событиях того времени Шиллер узнает из писем Гете. Дружба с ним была для поэта окном в большой мир, от которого все более жестоко отгораживала его болезнь.

Они видятся часто. Уже в сентябре 1794 года Шиллер получает от Гете приглашение погостить в его веймарском доме.

«Я с радостью принимаю ваше предложение с одной только просьбой: ни в коем случае не менять ради меня ваших домашних привычек. Мои мучительные боли заставляют меня часто спать днем, потому что ночью они обычно не дают мне покоя. Смотрите на меня, как на совершенно постороннего человека, на которого не обращают внимания, так, чтобы мое присутствие не стесняло никого…»

И вот они впервые «по целым дням непрерывно вместе», как сообщает Шиллер жене в Иену. Дня не хватает… Беседы затягиваются до ночи. «Мы много говорили о его и моих произведениях, задуманных и начатых трагедиях и т. п.».

Но ненадолго отпускала поэта болезнь. Все чаще целыми месяцами не выходит он из комнаты. В скромной квартире Шиллера собираются по вечерам иенские писатели и ученые. Среди них — талантливый языковед, критик и философ, выдающийся знаток античности Вильгельм Гумбольдт, брат знаменитого путешественника и естествоиспытателя Александра Гумбольдта, с которым тоже был дружен Шиллер.

Одно время среди близких к поэту людей были философ Фихте и писатели складывающейся в те годы романтической школы — братья Шлегели, Людвиг Тик, Новалис, Брентано. С ними Шиллер и Гете решительно разойдутся, когда станут очевидны реакционные установки так называемого «иенского романтизма».

«Шиллер здесь, как и всегда, остается верен своей возвышенной натуре, — вспоминал впоследствии Гете дружеские беседы о литературе, философии и искусстве в доме больного поэта, — он так же велик за чайным столом, как мог бы быть велик в государственном совете. Ничто его не стесняет, ничто не суживает и не принижает полет его мыслей; великие идеи, которыми он жил, он всегда высказывает с полной свободой, без всякой оглядки и сомнения. — Гете заканчивает эту характеристику знаменательным заключением: — Это был настоящий человек, и таким надо быть».

Теперь Гете, приезжая в Иену, часто проводит у Шиллера всю вторую половину дня. Обычно он входит молча, садится, подперев голову, берет какую-нибудь книгу, карандаш, читает или рисует. Он не хочет отрывать друга от работы. Гете знает: Шиллер в состоянии непрерывного напряжения всех своих духовных и физических сил.

«При образе жизни Шиллера, — писал Кернеру его приятель Функ, посетивший Иену в начале января 1796 года, — он будет действовать до тех пор, пока однажды, за письменным столом, не случится так, что последняя капля иссякнет в этом светильнике и свет погаснет навеки».