Полярная фактория - В. Козлов

Когда Серый ест, мимо него не должен проходить ни один пес — будет драка. Если всегда привязанный к ножке стола Барбос вдруг отвязался, то происходит панический переполох — драка обязательно, так как Барбос хоть и слабее Серого, но храбрости непомерной и сразу набрасывается, стремясь ухватить за горло.

Серый не равнодушен к еде. За пищу — кость, кусок мяса, горбушку хлеба — он перервет горло и изуродует любую собаку фактории даже и в том случае, если та сильнее его.

Вообще в жизни, так сказать в мирном быту, Серый словно признает силу и первенство „Роберта“ — огромного черного пса, великолепного в упряжке. Но если уборщица вылила из ведра помои и все собаки бросились разнюхивать и искать в луже пищу, то никто не подходи. Серый у лужи первый и пока он все не обнюхает, не с’ест случайных отбросов мяса, не завладеет лакомой костью, он никого не допустит к этой луже. „Роберт“ силен и очень опасен в драке, но он не боец. „Роберт“ не трогает даже самого слабого пса, когда тот роется рядом с ним в отбросах. Серый, наоборот, не терпит никакого дележа и не признает ничьих прав. Его не любят и боятся все остальные собаки фактории.

Маяк — самая большая из собак фактории — сеттер-гордон. Он очень красив и, вероятно, силен, но он окультуренный пес и ни в каком случае не боец. Ему приходилось схватываться с Серым, и было ясно, что он сильнее. И все же из драки он выходил более потрепанным, чем наш старик.

Таковы наши старые псы.

За год „Сонька“ — единственная сука — два раза щенилась.

Первым щенкам теперь 10 месяцев. Кобелей три и все они будут здоровые ездовые собаки, ценные и, действительно, полярные — родились на Ямале.

Сучек четыре. Их, вероятно, приспособят для окарауливания оленьих стад или истребят.

Второй приплод — гладкошерстные, помесь дворняжки с гордоном — они, конечно, негодны для полярного климата.

А всех собак с молодыми у нас девятнадцать.

„Соньку“ стерегли и оберегали. За сроками следили и за несколько дней до щенения Удегова устраивала ее у себя под кроватью. Ни один щенок не пропал.

Девятнадцать — фактории совершенно ненужное количество. Если зимой на собаках будут возить только воду, то достаточно четырех.

Собаки нередко был причиной перекоров и даже ссор в нашем быту. Собаку никто не имел права наказать или выгнать из комнаты в сени.

Вообще в нашем быту установилось очень человечное отношение к своре псов, а вот со свиньями мы поступили по-свински.

Никаких сроков поросности свиньи-машки никто не знал и никто этим не интересовался. И уже, конечно, никому не пришло в голову, что и машку, как „Соньку“, можно взять под кровать.

Машка опоросилась ночью в холодном хлеву. Принесла восемь штук породистых поросят, но пятерых утопила и придавила в жидкой грязи хлева. Живыми утром нашли только трех. Двухмесячным поросенком одного продали на Гыдоямскую факторию за 50 рублей, и я нахожу, что продешевили. К декабрю-январю это будут шестипудовые молодые боровки — то, что надо для наилучшего бекона. А через год они без откармливания дадут 12 пудов товарного веса, как их недавно заколотый отец.

Все это я рассказываю по той причине, что это очень характерно для быта нашей фактории.

Присматриваясь к новому штату, приехавшему нам на смену, я вывожу заключение, что в предстоящую зиму собакам на фактории будет житься хуже прошлогоднего. Им уже не дадут жить в хате, не позволят мочиться на углы переборок, не будет закармливать до той степени, когда пища выпирает из желудка и они вынуждены блевать здесь же между кроватями.

Все это, вместе с нашим от’ездом, будет выброшено из быта.

И собак, я уверен, останется не девятнадцать, а ровно столько, сколько необходимо для работы. Этот вопрос уже теперь обсуждается нашими преемниками с точки зрения не простой забавы, а хозяйственной целесообразности.

Мне жаль „Петрушку“ — хороший и ласковый пес, но испорченный непомерной любовью — его ждет стрихнинная пилюля. Жаль Серого. Его тоже решили уничтожить. Он стар, и опытный полярный глаз нового заведующего нашел, что он для извоза мало пригоден.

Зато молодые — Ямал, Торос и Морж будут прекрасными водовозами!

Мне жаль собак, и я рад за свиней: уж этим-то будет лучше прошлогоднего. Хозяйская практичность создаст им такие условия, что машка в следующий раз не задавит и не утопит в грязи ни одного поросенка.

А в быт, как я уже и сейчас вижу, вольются для нас неведомые человеческие взаимоотношения. Раз благополучие ездовой собаки не ставится выше благополучия человека, то так и должно быть: люди живут по-людски.

СБОР ОЛЕНЕЙ. ОХРАНА ПЕСЦА

Работники красного чума с секретарем тузсовета Ануфриевым после двухмесячной передышки вчера уехали с фактории.

Их задача — собрать законтрактованных оленей. Это дело не такое уж простое, отнюдь не легкое и хлопотное.

Начать с того, что весь план контрактации в 5000 голов лег на 44 чума, видимо, случайно оказавшихся легко досягаемым для агента рика.

По исчислениям Ануфриева число середняков на Ямале 135, число кулацких чумов 35. Из этого общего количества в 170 чумов оленей дают только 44 чума. 126 чумов контрактация не коснулась. Поэтому процент законтрактованных оленей из каждого стада значительно больше 10, и, видимо, сдача законтрактованных животных не пройдет гладко. К этому есть и другие соображения. Имеется распоряжение об обязательном введении среди туземцев пайковой нормы продуктов питания. Эта мера в тундре проводится впервые. До сих пор ямальцы покупали на фактории столько хлеба, сколько хотели.

Ежемесячный паек в 18 кило на члена семьи словно бы и достаточен. Но это уже не „сколько угодно“. Также чай, сахар, масло и прочее.

Кроме того, цены на все продукты в этом году возросли, а на оленей остались те же. Раздвинулись ножницы расценок.

Кулак и шаман такого случая, конечно, не упустят, попытаются использовать для увиливания от сдачи оленей.

Тузсовет, предвидя возможные затруднения, мобилизовал и бросил в тундру весь наличный актив совработников. В первую голову — красный чум под руководством секретаря Ануфриева.

Уехали с твердой уверенностью, что все трудности они преодолеют.

Хотя ноги мне еще не служат как следует, однако я взял палку и поплелся в тундру попрощаться с озерами, сенокосными полянками, с оврагами и буграми.

Шел, смотрел и думал:

— До чего все-таки тундра однообразна, сурова и неприветлива. С бугра глядишь — трава, увалы, пестрота расцветки. Там осока, здесь ягель; на склонах, на солнышке — цветы. Словно есть что посмотреть, есть чем полюбоваться, есть на чем остановить любознательное исследовательское внимание. А когда идешь и нога все время тонет в насыщенном водой мху, когда топкие низины сменяются голым бугром, лысым и неприютным, на котором лишь здоровее пробирает холодный ветер, то ясно видно, что все это одно и то же, и вся тундра не дает ни глазу, ни любознательной мысли, ни исследовательской настойчивости почти никакого материала.