Мастер дымных колец - Владимир Хлумов

— О чем?

— Ну, например, как сбежать из эксгуматора.

— Почему ты думаешь, что я хочу сбежать отсюда?

— Меня все первым делом спрашивают, как лифт вызывается.

— Понятно, — протянул Варфоломеев, наигранно обижаясь. — Значит, ты их к этому располагаешь.

— Они сами располагаются. Они не понимают, что раз их тут держат, значит, желают им добра. Иначе зачем их тут держать? Вот подлечат и отпустят.

— Кого-нибудь из больных вылечили?

— Курдюка, например. — Урса решила для верности уточнить: — Здесь он и жил, спал на этой самой кровати. — Урса повернулась и взяла с тумбочки зеркальце. — Это его зеркало. — Она принялась рассматривать осколки своей внешности. Вдруг усмехнулась. — Посмотрите, вот здесь под рукой у меня утолщение. Потрогайте. — Она взяла опять руку Варфоломеева и засунула под мышку. Землянин нащупал небольшую припухлость. — Года два назад появилось. Я сначала обрадовалась, думала, злокачественная, неделю как сумасшедшая носилась по знакомым, всем показывала, хвасталась, глупая, а Синекура сказал, что обычная фибромка, несмертельная. Вот тогда я и записалась на гильотину. Одна из первых. Еще никто не знал, что гильотину строят, только в эксгуматоре слух пошел, мол, есть новое безотказное средство. Будет, не будет работать — записалась, а теперь выясняется, что впереди меня столько народу. Нет, я понимаю — господа кандидаты, они пользовались поддержкой значительной части населения, но почему их жены, дети? Мы же не за жен голосовали! Да еще вот ваш товарищ, без очереди…

— Урса, что ты говоришь? — Варфоломеев попытался опять выправить логику. — Ведь ты же видишь — я смертен, и мой товарищ тоже. Зачем нам хотеть умирать?

— Да, зачем? — Урса задумалась. — Надо спросить у Синекуры.

— К черту Синекуру. — Варфоломеев вспомнил обрывок разговора из лифта. — Что у вас на голубом этаже?

— Ах, все понятно, вы все только об одном и мечтаете. — Урса отодвинулась, насколько позволяло ложе. — Проклятый Центрай, проклятые центрайцы, у вас одно на уме…

— Ты это мне говоришь? — Землянин стал выходить из себя. — Чертова кукла, оденься лучше подобру-поздорову.

Варфоломеев наклонился, поднял с пола феофановский халат и кинул в иноземное существо. Урса привстала на колени и принялась натягивать на себя казенную одежду. Когда дошла до последней пуговицы, не выдержала и заплакала.

— Не прогоняйте меня, пожалуйста.

Внутри у землянина что-то засвербило.

— Ладно, ложись и зря не ворочайся.

Урса, всхлипывая, уткнулась ему в плечо.

— У вас зимы бывают?

— Бывают, но в Центрае всегда плюс двадцать градусов.

— Видишь, как у вас весело. — Варфоломеев на ходу соображал, чем же ее развлечь. — А в том краю, где я живу, каждый год две зимы.

— Как две? — оживилась Урса.

— Одна в начале года, а другая в конце.

— Бедные. И что, лета совсем нет?

— Есть, но одно и очень короткое, наступает в июле и кончается в августе.

Урса с жалостью посмотрела на землянина.

— Теперь я поняла, почему у вас такие маленькие глаза.

— Да, зимы длинные, ветра холодные, вот и щуримся. И никуда не спрятаться, разве что закутаться в шубы или сидеть у огня и ждать.

— Чего?

— Ждать, когда придет лето. Вот такое государство Зимы. Но не все так скучно. Зимой есть снег, есть водка, есть красивые женщины, есть столица, златоглавая, белокаменная. — Варфоломеев закрыл глаза, чтобы не видеть инопланетного потолка, но материалистическое подсознание подсказывало ему, что потолок все равно существует. И он спросил: — Неужели в Центрае не осталось ни одного коренного жителя?

— Коренного?

— Ну, не оживленного, как вы, а простого смертного.

— Я не встречала. Да и откуда простой смертный возьмется? Какой смертный на захочет стать бессмертным? А?

— И наоборот. — Варфоломеев усмехнулся. — Но неужели нет хотя бы одного, сумасшедшего?

— Сумасшедшего? — Урса, кажется, что-то вспомнила. — Есть один сумасшедший, бродит по ночам и всех пугается.

— Приват-министр, — подсказал Варфоломеев.

— Эх, а я уже поверила, будто вы и вправду с неба свалились.

— Подожди обижаться, голубушка…

— Не смейте. — Урса резко переменилась. — Не называйте меня голубушкой. Вы шпион.

— Ах, и тут я шпион, неплохо. — Землянин сел, опустив ноги на пол. Хорошо, шпион. А чей шпион?

— Не знаю. Может быть, из Северных Метрополий. Там тоже снег бывает и зима, как вы говорите, два раза.

Варфоломеев встал и принялся ходить туда-сюда по палате. Потом подошел к изголовью местной богини, постоял немного и вдруг решил:

— Хватит, надо спать. — Он вытянул подушку из-под головы Урсы. Пожалуй, одну возьму себе, нам, шпионам, без подушки никак нельзя. — Он отошел в угол, лег на мягкий теплый пол и накрыл голову подушкой. Спокойной ночи.

Вскоре послышалось легкое посапывание — сестра милосердия уснула божественным сном. Землянин, наоборот, все ворочался и ворочался с боку на бок до самого утра. Видно, что-то его там на полу тревожило.

21

Кажется, у Сони созрел план освобождения Евгения. Собственно, это не был конкретный план каких-нибудь особых шагов и поступков, скорее это была подсказанная теперешней жизнью линия поведения. Она заметила — всякие формальные неурядицы, связанные с пропиской, с метрикой, с образованием, разрешались гораздо легче, если начать лгать. Ложь, самая бессмысленная и невероятная, в применении к государственной машине действовала подобно смазочному материалу, и наоборот, всякая правда о случившемся с нею, со стариками Варфоломеевыми, да и со всей Северной Заставой встречалась металлическим скрежетом сцепленных конституцией шестерен. Огромный прекрасный город, город ее мечты и мечты ее отца, возникший на месте захудалого бестолкового городишки, ничего не хотел знать о коренных жителях занятого им пространства. Да что там город. Даже глухая, затерянная в полях деревушка, страдающая безлюдьем и низкой производительностью труда, вначале с подозрением отнеслась к поселенцам без определенного места жительства. Председатель колхоза «Заря новой жизни», ветеран войны и непосредственный участник блокадных боев с раздражением выслушал сумбурный рассказ Сони о важном правительственном эксперименте, о секретном объекте, о покорении видимой части Вселенной, а потом огорченно сказал, что ему позарез нужны люди и особенно учителя, но никак не с планеты Марс, а хотя бы из отдаленного сибирского края. Соня, к ее чести, долго не сомневалась, и пока Афанасич спал после пьяного разговора с приютившим их на первое время агрономом колхоза, совершила заговор с бывшей своей соседкой. Позже Афанасич присоединился к заговору, и ходил по Раздольному, рассказывая то здесь, то там страшную историю таежного пожара, когда в одночасье сгорела сибирская деревня и спаслись только трое — отец, мать и дочь Варфоломеевы. С этим рассказом, в котором появлялись каждый раз все новые и новые кровавые подробности, Петр Афанасьевич «приобщался» с деревенскими мужиками стаканчиком-другим лютого самогона. Вскоре и дела пошли. Соня пошла работать в школу, ее новый отец устроился сторожем, а мать стала помогать молодой хозяйке управляться с коровой и свиньями.

Соня только удивилась, с какой легкостью Афанасич отрезал большую часть своей жизни, связанную с Северной Заставой, и перешел в новое лживое состояние. Как будто и та прошлая жизнь тоже была определенной игрой, обманом, не стоящим ни сожаления, ни слез. Она не представляла, что Афанасич может думать о происшедшем, как в его необразованном, неизбалованном трезвостью мозгу объясняется ноябрьская катастрофа. Сама она боялась даже думать о причинах, боялась, потому что твердо знала: с ума сходят в первую очередь люди, склонные задавать себе вопросы. А ей никак нельзя сойти с ума. Во-первых, Евгений, ведь он-то ничего не знает, а если знает или чувствует, то без ее помощи попросту свихнется. Поэтому она — его спасение. Она обязана получить новый паспорт, стать снова человеком в правах, и тогда поможет ему. Вот о чем стучала Соня в полуподвальное окно бывшего государственного дома. А во-вторых, во-вторых…

На следующий день, возвращаясь из школы, твердо решила: нужно лгать, лгать и лгать. Она уже придумала: как только получит паспорт и прописку, тут же направится к следователю и выдаст Евгения за больного. Далее, — что далее? Далее нужно свидание, там она его уговорит, подмигнет, направит. Теперь документы. Здесь все прекрасно. Кажется, Евгений говорил, что паспорт у него на прописке. Если в паспорте появился штамп, плохо, но не смертельно; если нет, тогда Евгений спасен сразу, он столичный житель, а судя по прессе и телевидению, в столице ничего не произошло, и следовательно, он, Евгений, в отличие от жителей Северной, законный член общества, гражданин, человек с государственной печатью! У Сони даже перехватило дыхание от такой счастливой возможности. Она подошла к лавочке, смахнула снег и присела у покосившегося серого забора. Из чужого двора ленивая собака поприветствовала погорелую учителку, как ее тут называли, предупредительным лаем. Ну точно, как на Северной.