Садовники Солнца (сборник) - Леонид Панасенко

В кабине Корабля Патрульный долго размышлял, листал книги земного философа. Потом, наконец, сформулировал мучившую его мысль и несколько раз повторил ее про себя, как бы испытывая на прочность: «Увы, у каждого мира своя логика. И чего стоит в данном случае наш галактический рационализм? Чего он стоит в сравнении с самопожертвованием Еретика, его мудростью?»

Патрульный достал из складок одежды кристалл видеофонозаписи казни Еретика, бережно положил его на пульт и проворчал, обращаясь к Кораблю:

— Сохрани. Пусть посмотрят потом будущие Патрульные на последних циклах учебы… Пусть узнают…

Перед тем, как включить двигатели Корабля, он еще раз глянул на корявые деревца по-весеннему голой опушки, на кристалл видеофонозаписи и невольно вздрогнул — ему показалось, что преломленный луч солнца вспыхнул в кристалле всепоглощающим огнем.

ОДИНОКИЙ ВСАДНИК

В вышине, в чистом небе, мчалась белая тучка. За ней свирепой ордой не спеша двигались черные грозовицы, и это пушистое создание небес казалось одиноким всадником, который что есть силы удирает от погони…

Заросли полыни и маков. А еще каленая земля, почему-то пахнущая муравьями. Он упал на нее, будто в воду. Удивленные маки стряхнули свои лепестки. Он не заплакал, потому что несказанная горечь сжала маленькое сердце, перехватила дыхание. Он решил умереть. Лежал, втиснув горбатое безобразное тело в полевые цветы, и ожидал молнии, которая испепелит его. Молнии не было. Вместо нее в вышине удирал и никак не мог удрать одинокий всадник, а где-то далеко, возле таверны, опять вспыхнула перебранка и грянуло три выстрела.

Мигель знал, что бы это могло значить. Старый Горгони иногда все же узнавал, что его сына поколотили в поселке мальчишки. Тогда он выскакивал из таверны, стрелял куда глаза глядят и яростно выкрикивал»

— Сам дьявол еще в утробе матери подменил моего настоящего сына на этого выродка. Каждый-всякий бьет его, а он, видите ли, не может вытряхнуть из обидчика его вонючую душу. Горе мне, несчастному! Как упросить дьявола, чтобы взял назад этого выродка? Ну ничего! Для начала я пристрелю хоть одного пса из тех, что не пьют со мной. Берегитесь, корсиканские ублюдки! Горгони начинает мстить за свой позор…

Потом он выплевывал табачную жвачку и вновь шел утолять свою неистребимую жажду. К этому уже все привыкли.

Матери Мигель не помнил. Только изредка, когда мальчику становилось совсем невмоготу, сияющим крылом касалось его нечто удивительно теплое и ласковое. В сердце просыпалась щемящая боль, глаза переполняли слезы. Мигелю казалось, что это и есть мама, ее добрый дух, который никогда не обижает, а только прощает и одаривает лаской.

Одинокий всадник все же удрал за горизонт. Мигель еще раз всхлипнул и поднялся. Что поделаешь — даже небо не принимает такого безобразного мальчугана. А может, отец и правду говорит, что он сын самого Дьявола? Мигель почистил одежду. Пустырями и зарослями поплелся к замку. Когда-то богатый и большой род Горгони теперь окончательно перевелся, замок превратился в развалюху: ночами в нем носились стаи голодных крыс. Разве только в каминном зале собирались иногда давнишние друзья Горгони — контрабандисты и пираты чуть ли не со всей Корсики. Тогда до утра не стихал перезвон бокалов, раздавались взрывы ругани и хохота. А то еще приводили с собой каких-то лохматых, грязных женщин, и бокалы звенели громче. Отец первым заводил песни, в которых говорилось о бурном море, богатой добыче, ну и, конечно, о пузатых бочонках с ромом и последней пуле, которую он приберег капитану…

— Горе ты мое, — заплакала кухарка, увидев побитого Мигеля. Быстро замазала отваром из трав царапины на лице, наложила в тарелку мяса. Только теперь мальчик вспомнил, что не ел с самого утра. Рвал большими кусками лепешку, ел жадно, все прислушиваясь, не слышно ли тяжелых шагов отца.

Под вечер Мигель спустился во внутренний двор. Здесь было на удивление уютно и тихо. По углам из полуразрушенной кладки выбивались молодые побеги, а возле пристройки на бревнах-катках стоял небольшой парусник. Старик Горгони долго возился с ним, чтобы лодка была быстрой и неприметной — призраком скользила вдоль побережья. Парусник был готов, и сегодня вечером отец собирался испытать его — спустить на воду…

Во дворе пахло свежим деревом. Мигель понацеплял на себя золотых завитушек стружки, присел возле мачты. Прикрыл глаза. И привиделось ему вольное море, по которому мчится сказочный корабль. И он, свободный от злого отца и недобрых людей, стоит рядом с капитаном, а тот полуобнял его. Вскрикивают чайки, все выше становятся волны за бортом. А там, впереди, куда несут их паруса, уже виден берег и город, сотканный из солнечных лучей. И живут в том городе одни поэты, художники и музыканты.

Под руку мальчику попался котелок с засохшим клеем. Хотел было выбросить, но вдруг заметил голубые и розовые разводы плесени, изумился. Привиделся ему там весенний сад: земля усыпана лепестками, деревья в лощину сбегают, будто белые призраки плывут на пахучих ветрах. А еще тонко звенят пчелы. Эх, если бы были краски, о которых он столько слышал! Как легко можно было бы изобразить все это! Вот просматриваются тоненькие трепетные Паутинки. Они то собираются в бесконечные хороводы, то вновь разлетаются, и ветви почтительно наклоняются, уступая им дорогу. А то все замирает на миг, и остаются только кружева из этих паутинок, покой Деревьев и белое кипение цветов. Это и есть пахучие ветры, что бродят в садах. Интересно, умеет ли кто-нибудь на земле рисовать ветер?

Мигель даже замер — так хочется ему срисовать весь мир. Скалы и море. Разных птиц, заросли полыни, где он просил сегодня смерти. А людей он рисовать не будет. Они злые и хоть не горбатые, как он, но все равно противные. Нет, людей он не станет рисовать. Потому что они узнают себя, рассердятся и опять поколотят. Мигелю вспомнилось, как весной прошлого года он увидел возле таверны рыжего — пьяного матроса. Тот едва держался на ногах, что-то напевал, улыбался. Причем так счастливо и весело, будто только что стал капитаном.

Мигель присел возле пустой бочки и за пять минут углем набросал на ее донышке матроса. Он уже заканчивал портрет, как вдруг чьи-то крепкие пальцы вцепились ему в ухо.

— Ах ты, сатаненок! — кричал одноглазый Бенито и больно дергал за ухо. — Будешь мне еще товар портить, щенок этакий…

Потом пригляделся к рисунку, захохотал.

— Вылитый Питер. Три дюжины чертей, это же тепленький Питер, который будет спать сегодня под первым попавшимся забором.

Одноглазый Бенито дал ему подзатыльник, а бочку укрепил возле вывески своей пивной… Мигель даже вздохнул от воспоминаний. С тех пор не было такой женщины, чтобы при случае тоже не обозвала его выродком или сатаненком. Можно подумать, что их мужья раньше никогда и не заглядывали к одноглазому Бенито. А кто тогда, спрашивается, всегда там пьянствовал и орал?