Русские во Второй мировой - Анатолий Уткин

Среди деятелей «второго эшелона», пришедших к аналогичному выводу (и ждавших именно нападения, а не блефа или ультиматума), были папа Пий XII и чехословацкий экс-президент Бенеш. Профессионалы-разведчики, разделявшие эту точку зрения, — глава итальянской военной разведки Чезаре Аме, председатель британского Объединенного комитета по разведке В. Кавендиш-Бентинк, посол Японии в Берлине Осима. В то же время такие первостепенные фигуры, прямо заинтересованные в том или ином повороте событий, как Муссолини и Чиано в Италии, Коноэ и Мацуока в Японии, Петэн в вишистской Франции, Франко в Испании, Хорти в Венгрии отнюдь не пришли к выводу о решимости Германии начать войну против СССР. А они знали о перемещении войск и тому подобном.

Напомним при этом, что Гитлер определенно сообщил Риббентропу о «Барбароссе» только 20 апреля 1941 года, своему главному союзнику — Муссолини — лишь 22 июня, а японцам вообще не посчитал нужным сообщить о выступлении на востоке.

Рассуждения западных специалистов о судьбе России не отличались однозначностью. Показателен своего рода диспут ведущих американских журналистов, имевший место в Американском клубе в Токио в середине мая 1941 года. Дж. Нойман из «Нью-Йорк геральд трибюн» получил от Бранко де Вукелича (французское агентство Гавас) сведения о том, что Гитлер нападет на Россию в конце июня, до начала сбора урожая. Нойман решил проверить, как относятся к этим сообщениям знающие люди — Томас из «Нью-Йорк тайме», только что переведенный из Берлина, Дюранти, представлявший лондонскую «Таймс» и американскую «Нью-Йорк тайме», недавно прибывший из Москвы, а также специалист по СССР (тоже недавно переведенный из Москвы) — будущий посол Чарльз Болен. Болен — самый сведущий — сказал, что версия выглядит неправдоподобной, поскольку Гитлер может получить все, что хочет, от Сталина, выдвинув ультиматум, так как Сталин знает, что нападение Германии будет означать конец его режима. Дюранти напрочь исключил возможность войны между Германией и Россией. Подавленный мнением признанных авторитетов, Нойман отложил публикацию своей статьи, а когда она вышла 1 июня 1941 года, то была «разжижена» сомнениями самого автора и вследствие невыразительности помещена на 21-й странице газеты.

Превентивная война или агрессия?

Как пишет классик английской дипломатической историографии А.-Дж.-П. Тейлор, Гитлер решил вторгнуться в Советскую Россию не потому, что она представляла опасность, а потому, что ей будет очень легко нанести поражение[15]. Вопрос о превентивной войне тогда даже не обсуждался. Как не обсуждался он и позже в нацистской Германии на стадии первых двух лет германской агрессии. Геббельс стал использовать эту идейную карту только при переходе Германии к тотальной войне. Даже наиболее убежденными идейными противниками Советской России этот тезис не использовался в пик «холодной войны». Лишь несколько германских ученых используют тезис о превентивной войне, внесенный в российскую публицистику В. Суворовым[16].

Аргументация

Нацистская пропаганда и (немногочисленные) сторонники версии о превентивном характере нападения Гитлера на СССР опирались и опираются на одни и те же аргументы: Красная Армия концентрировала свои силы для удара; советская стратегическая доктрина была наступательной; Сталин в своей речи 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий говорил о необходимости быть готовыми к войне.

Что доказывают эти аргументы? Ожидание Сталиным войны в будущем не означает, что Советская Россия готовилась ее начать. И прежние, и открытые в 90-е годы документы подают советские стратегические оценки и планы 1941 года как реакцию на германские приготовления на границе с СССР. Даже ревизионисты (скажем, немецкий историк Гофман) признают, что до июня 1941 года Красная Армия мобилизовала свои части лишь в западных военных округах[17].

Что касается речи Сталина, то сразу же напрашивается вопрос: стал ли бы предельно скрытный Сталин излагать свои смертельно опасные планы перед сотнями молодых офицеров? Стоит ли забывать, что в середине июня 1941 года Сталин отказался принять предложение маршала Тимошенко объявить полномасштабную военную готовность войск в прифронтовых округах. Генеральный секретарь обратился к маршалу: «Но это означало бы войну, вы это понимаете?»[18]

Красная Армия находилась в состоянии глубокой трансформации. В войсках был недокомплект офицеров (до одной трети). Координации действий между артиллерией и бронетанковыми частями практически не существовало, что принципиально обесценивало бы любые наступательные планы. Но их не было вовсе. Немецкие историки задают вопрос: «Если бы вермахт начал наступление против Красной Армии, тоже готовой к наступательным операциям, то можно было бы ожидать огромного числа свидетельств этой наступательной готовности в дневниках и мемуарах — тем более охотно это фиксировалось бы, что помогало бы отрицать преступления самой германской армии»[19]. Но признаков готовящегося похода на запад немцы не видели. Потому что такой подготовки не производилось.

Что не менее важно: ни на каком этапе в 1940–1941 годах германское военное командование никогда не осуществляло планирование, базирующееся на предпосылке необходимости предотвращения нападения Красной Армии. (В апреле 1940 года германская разведка (Fremde Heere Ost) не могла найти даже выдуманного, сфабрикованного аргумента о возможности выступления Красной Армии против Румынии. На всех этапах планирования все немецкие генералы были уверены абсолютно в превосходстве вермахта и не ограничивали это превосходство некой датой в будущем (как, к примеру, перед Первой мировой войной немцы нередко предусматривали потерю своего превосходства где-то в 1917–1918 годах).

Известны слова Гитлера, обращенные к Кейтелю (об этом последний свидетельствовал на Нюрнбергском процессе): «Первоклассный состав высших советских военных кадров истреблен Сталиным в 1937 году. Таким образом, необходимые умы в подрастающей смене пока еще отсутствуют». Немцы были абсолютно (и справедливо) уверены в том, что элитные боевые части Красной Армии (бронетанковые дивизии и бригады) не окажутся способными осуществить крупномасштабные операции.

Военный атташе германского посольства в Москве генерал Кестринг придерживался твердого мнения, что в непосредственном будущем агрессивная наступательная политика для СССР невозможна. Генералы Маркс и Лоссберг, ответственные за германское планирование в 1941 году, безусловно исключали наступательные действия Красной Армии даже в случае нападения на нее. Гитлер во всех своих беседах этого периода говорит об «исключительной благоприятности момента». В его словах не было обеспокоенности некой русской угрозой.

8 мая 1941 года верховное командование вермахта подчеркнуло, что состояние Красной Армии «не улучшилось, ей не хватает хорошего руководства»[20]. Именно тогда Оберкомандо вермахт — германский Генеральный штаб — пришел к выводу, что «расположение советских войск носит оборонительный характер ввиду схемы расположения мобильных частей в тылу, что определяет их функцию противостояния германским танковым дивизиям, коща те прорвутся сквозь русскую оборону. Такие мобильные русские дивизии были размещены в Пскове, Вильнюсе, Барановичах, Про-скурове и Южной Бессарабии, то есть примерно в 140 км от границы, а псковская группа даже в 500 км»[21].

Военный дневник ОКВ не содержит ни малейшего намека на угрозу предупреждающего удара Красной Армии. Запись за 22 июня гласит: «Сегодняшние доклады повсеместно подтверждают, что неожиданность достигнута повсюду. Враг только сейчас начинает организовывать сопротивление. Больших движений войск противника не замечено»[22].

Офицерская честь, пишет генерал Варлимонт, страдала от слов Гитлера о якобы «угрожающем характере расположения советских войск». От этих слов находившийся в штабе сухопутных сил генерал Варлимонт «испытывал неловкость и дискомфорт»[23].

Глава ОКВ фельдмаршал Кейтель выступал против войны с Советским Союзом — он не видел в этом необходимости. В августе он направил меморандум с этой идеей Гитлеру: нет никаких оснований предполагать, что Россия готовится к нападению на рейх. Кейтель пытался в этом отношении заручиться поддержкой Риббентропа. Той же идеи придерживался генерал-полковник Гудериан[24]. На вопрос, на какой день он намерен войти в Минск, Гудериан ответил Гитлеру — на пятый после начала войны (и вошел в Минск 27 июня). Можно ли представить большее доказательство неготовности Красной Армии? Можно ли продвигаться с такой скоростью в глубь территории противника, если он готов тебя атаковать?