Калигула - Даниель Нони

Филон Александрийский, который входил в делегацию, просящую аудиенцию у принцепса в 40 году, представил другого вольноотпущенника, Геликона. Выходец из Египта, он был рабом Тиберия, который отказался относиться к нему как к любимчику, потому что, говорит Филон, Тиберий не интересовался подростками и предпочитал людей более суровых и серьезных. Гай или Тиберий дали ему свободу? Как бы то ни было, он стал слугой нового принцепса, провожая его на игры в мячи, на гимнастику, в баню, на пиршества. Калигула охотно его слушал, потому что Геликон был образованным человеком и понимал его шутки; поскольку он был ушами принцепса, то был льстивым, но относился высокомерно и строго к друзьям Филона, который намекал, что тот был подкуплен соперниками. Филон с раздражением замечал, что многие рабы или вольноотпущенники из Египта находились рядом с принцепсом; их греко-египетское происхождение подразумевало, что это были люди красноречивые и ироничные, они удовлетворяли вкусам молодого императора в его развлечениях и стремились держать на расстоянии просителей. После того как Филон ожидал много месяцев аудиенцию, он проявил свое раздражение.

Определенно то, что по сравнению со своим последователем Клавдием, Калигула не был игрушкой в руках слуг, и, по сравнению со своим предшественником Тиберием, он никогда не отдавал свои полномочия префекту претория. Он выполнял свои функции императора и им никто не управлял.

Что касается его решений в целом, то мы не располагаем точными данными. Например, определенно можно говорить о том, что он дал римское гражданство многим сообществам и есть документ времен Марка Аврелия, который напоминает об этом 50 лет спустя. Царь Ирод Агриппа, современник Калигулы, хвалит его за подобное великодушие. В каких же регионах он воплощал в жизнь это великодушие? Видимо, на востоке, поскольку об этом говорит Агриппа, но, возможно и в Галлии во время своего длительного пребывания здесь.

Определенно можно говорить и о том, что сенат во время его принципата расширялся за счет всадников. Светоний подчеркивает это, а некоторые имена нам известны. Так, в 40 году один из всадников, находящийся близко к принцепсу, — это Бетилен Басс; Веспасиан, будущий император, претор в 40 году, принадлежал семье из Реата, в Сабинии, и был сыном прокуратора; Гай Энний Марулл был также претором во время принципата. Его семья была из Самниума, а отец служил в армии в Германии в конце принципата Августа. Что касается Гая Обелия Руфа, который был также претором, предполагается, что он из Италии. То, что привлекает внимание в этих четырех новых людях, это их итальянское и незнатное происхождение: никто из них не был связан со знаменитыми сенаторскими семьями, кроме Веспасиана, и в дальнейшем их имена больше не появляются среди сенаторов.

Из 600 членов можно выделить половину тех, которые работали в сенате во время принципата Калигулы. Он никоим образом не изменил состав римского сената, и если несколько вышеозначенных имен, казалось, говорят о том, что принцепс отдавал предпочтение семьям, далеким от власти, то это скорее исключение. Здесь Калигула не был революционером, более того, если сравнивать его с Цезарем или Августом, то он не очень стремился подчинить своей воле сенат. Так что он был верным продолжателем Тиберия, возможно, из-за недостатка смелости, или, может быть, из-за плохого знания политических игр, что проявлялось и в других сферах его деятельности.

XII. Неосмотрительность плохого актера

Главные обвинения, высказываемые в адрес Калигулы, связаны с учреждением им собственного культа. Понять подобные действия принцепса трудно, поскольку античные верования давно уже стали для нас чужими. Прежде всего следует обозначить эти обвинения в общем ряду им подобных: император, утверждавший, что благочестие — это главная человеческая добродетель, сам демонстрировал неблагочестие подобным насаждением собственного культа при полном отсутствии чувства меры. А ущерб от этого велик, поскольку в античном городе «дела, касающиеся богов», были важнее, чем «дела, касающиеся людей».

Напомним, что в империи верили в божественность императора и относились к нему как к Богу. С самого начала в Риме и за его пределами Гай был поименован Caesar maximus optimus, т.е. лучший и самый великий Цезарь, по аналогии с Jovus Optimus Maximus (Юпитер — покровитель Рима). Как есть первый среди богов, так есть и первый среди людей. Его восшествие на престол вызвало всеобщую радость, о котором его современник, живший в Александрии, втором городе империи, подробно рассказал, показав при этом связь между монархическим правлением и публичным или индивидуальным культом:

«После смерти императора Тиберия Гай получил в наследство империю, обнимающую все земли и все моря, чтобы править посредством хороших законов на Востоке и на Западе, на Юге и на Севере, и объединить в гармоничное целое варваров и греков, военных и гражданских, наслаждаясь всеобщим миром. Этот человек наследовал все богатства: казну, переполненную сокровищами — серебром, золотом в слитках и в монетах, кубками и произведениями искусства; армию — пехоту, кавалерию, флот; денежные доходы. Империя раскинулась на огромной территории от восхода солнца до его заката, от Евфрата до Рейна, и включала в себя множество племен и народов. Никогда еще восшествие на престол молодого императора не сопровождалось столь всеобщей радостью, и то не была радость, связанная с надеждой на обогащение, а блаженство, вызванное только его восшествием на престол.

В городах приносили жертвы во имя этого события, веселились жители, облаченные в светлые одежды, с коронами на головах, проходили празднества и торжества, музыкальные состязания и конные скачки. Это был всеобщий праздник и всеобщая радость. Богатые не кичились перед бедняками, знаменитые люди не похвалялись перед безвестными, рабовладельцы не издевались над рабами, и времена Крона, воспетые поэтами, уже не казались вымыслом. Семь месяцев продолжалось веселье, но когда пришел восьмой месяц, Гай тяжело заболел. Весть об этом омрачила жизнь, было покончено с празднествами и торжествами, и в домах и в душах воцарилось уныние. Казалось, вместе с Гаем заболел и весь мир; это не была болезнь тела, но она поразила все — душевное спокойствие, мир, надежду, стремление к счастью. Вновь возродился страх перед возможной анархией, несущей с собою голод, войны, разорение, конфискацию имущества, рабство или гибель. И спасти от этого могло только лишь выздоровление Гая.

О болезни узнали во всех концах империи, так же быстро распространилась и весть об излечении Гая; вновь начались празднества и торжества, и все люди рассматривали это выздоровление как собственное свое спасение. Людская память не знает нации или народа, которые бы проявили такую радость и в связи с восшествием Гая на престол, и по случаю его выздоровления. Тотчас же после этого тот, кто считался спасителем и благодетелем, на кого возлагали надежды, что новые завоевания принесут новые богатства из Азии и Европы, делает важный ход» (Филон. Jegatio ad Caium, 8-22).