Сердце прощает - Георгий Косарев

Глава двадцать пятая

Мучительными были для Любы первые дни материнства. По молодости своей, по неопытности она не могла еще в полной мере осознать, что с ней произошло. Да, она стала матерью, и ее, как всякую мать, тянуло к своему ребенку. Вместе с тем собственное дитя вызывало у нее чувство страха, по-прежнему не покидали ее мрачные мысли. Она осознала, что вместе с ее кровью в сыне течет и кровь того, кто пришел в ее страну как враг. В такие минуты ей хотелось пристрелить и Штамма, и собственного ребенка, а заодно и покончить с собой.

Но бежали дни, и спасительное чувство любви к беззащитному невинному существу - маленькому сыну - у нее все росло и усиливалось. Судьба его чем-то напоминала ее собственную печальную судьбу.

Она видела, как Штимм временами беспричинно начинал волноваться, делался раздражительным, и догадывалась, что с появлением сына положение его в том мире, где он был просто обер-лейтенантом, стало щекотливым. Порой ей приходило в голову, что Штимм тяготится ребенком.

Поскольку на казенной квартире было слишком беспокойно и тяжело без помощи опытной женщины, Франц уговорил Любу перейти с сыном на первое время в просторную избу старой Лукерьи.

Так шло время. Отбушевала суровая, с трескучими морозами и затяжными метелями зима, пролетела весна с ее бурными потоками и благоухающим запахом цветов, и настало жаркое лето...

Чувство тревоги, обреченности, панического страха, как эпидемия чумы, проникали во все поры гитлеровской армии, особенно после битвы на Орловско-Курской дуге. Страх перед будущим докатился и до фашистского тыла.

Тревога все больше овладевала и обер-лейтенантом Францем Штиммом. Фронт быстро перемещался на запад. Теперь уже не сотни, а всего десятки километров отделяли его от передовых частей. Начались экстренные работы по созданию и укреплению оборонительных рубежей. Нужны были люди, рабочая сила. На Штимма, как и на других подобных ему командиров тыловых подразделений, легли новые обязанности. Вверенные ему солдаты теперь не столько охраняли интендантские склады с продовольствием, амуницией и боеприпасами, сколько сгоняли мирных граждан на рытье окопов, противотанковых рвов, строительство блиндажей. И, делая это, Штимм особенно нервничал, предвидя дальнейшее отступление германских войск. Он не хотел признаваться даже самому себе, что семья тяжелой гирей повисла на его ногах.

Как-то он пришел к Любе поздно вечером. Ребенок спал. Он склонился над ним и долго не спускал с него глаз.

- Все-таки удивительно, как он похож на меня! - с гордостью сказал Франц.

- Что же удивительного: ты его отец.

- И имя у него красивое - Вольдемар.

- Нет, Владимир, - упрямо сказала Люба.

- Но это же русское имя!

- А что, разве оно тебя пугает?

- Нет, - пожимая плечами, ответил Франц. - Я только говорю, какое оно звучное... Мальчик узнает меня с первого взгляда. Но знаешь, мне немного тревожно за него. Приближается фронт. Партизаны нападают на гарнизоны, всюду убивают наших солдат. Это ужасно!.. Кстати, где твой пистолет?

- Что-нибудь случилось?

- Я хочу просто напомнить тебе, чтобы ты не расставалась со своим "вальтером".

- Это для чего же? Стрелять в партизан?

- Ты должна стрелять в тех, кто будет нападать на нас, кто посмеет угрожать жизни нашего сына. Возможно, на днях последует приказ о нашем отходе. Будь к этому готова.

Люба давно уже заметила, что немцев лихорадит. Успешное наступление Советской Армии порождало у них нервозность, суматоху. Она внутренне радовалась развивающимся событиям, но, понимая двусмысленность своего положения, пугалась будущего.

Вначале Лукерья с явным недоверием относилась к Любе, упрекала ее в неразумности. "И как это ты могла попасться к ним на крючок? Конфеткой они тебя, что ли, приманили? - бубнила старуха. - Ты только на меня, бабку глупую, не серчай. Я как понимаю, так и говорю. Но коли такое случилось, что же поделаешь? Ребеночка-то береги, он не виноват. Вон какой он становится славный! Пока ему сытно и тепло, а до всего остального ему нет никакого дела".

Люба покорно выслушивала замечания старой женщины и чувствовала в ее словах почти материнскую озабоченность. "Меня пугает, а сама как мать родная заботится обо мне и моем сыне".

Лукерья подолгу могла ворчать на Любу, но никогда не выносила на люди худой славы о ней. Этому, возможно, способствовало и то, что в большинстве домов поселка квартировали немцы.

Однажды ярким солнечным днем Люба вынесла ребенка из избы. На лужайке напротив дома играли в цветах ребятишки, по дороге изредка проходили немецкие солдаты, местные женщины.

Постояв у крыльца, Люба прошла за калитку и, став в тени березы, принялась укачивать сына.

- Ух, какой крикливый, ты гляди... - сказал кто-то за спиной нарочито строгим голосом. И Люба, повернувшись, увидела перед собой высокого парня с полицейской повязкой на рукаве. Ничего не ответив, Люба продолжала убаюкивать неспокойного сына.

- Мужчина, сразу видать по крику, - назойливо продолжал полицай. Ишь, орет как...

- Проходи давай, - неприязненно сказала Люба. - Чего тебе до крика его, сам небось не так еще орал.

- Да вы, дамочка, не беспокойтесь, я ребятишек не обижаю, - улыбаясь, сказал полицай и вдруг шепотом добавил: - Привет вам от отца.

- От отца?.. - повторила Люба, задохнувшись на слове.

- Угу, от Игната Зернова, - подтвердил полицай и громко продолжал: Во, заливается! Ну-ка покажись дяде...

Полицай приоткрыл легкое одеяльце и сунул в складку бумажный пакетик.

- Письмо вам, - тихо сказал он.

- Господи, папа жив, не верится, - сказала Люба.

Затем, опомнившись, удивленно посмотрела на полицая.

- А как же он узнал, где я нахожусь?

- У вашей матери, а ей адрес оставил обер-лейтенант Штимм.

- А вы-то видели папу? - спросила Люба.

- Видел, - ответил тот. - И отца, и ваших друзей.

- Друзей?! У меня еще есть друзья?..

- Отец ваш хотел бы повидаться с вами.

Лицо полицая стало строгим.

- Нам нужно условиться во всем. Есть в этом некоторая сложность.

- Какая же?

- Вы же знаете, всех мужчин призывного возраста немцы забирают и отправляют в лагерь. Так что...

- Да-да, я понимаю. Все не так просто.

- Смогли бы вы, скажем, отлучиться из дома и подойти к лесу? спросил он.

- Нет, это невозможно, сразу спохватятся, - ответила Люба.

- Жаль, - задумчиво сказал полицай. - Ну что ж, тогда придумаем что-нибудь другое. Завтра, в это же время, сообщу...

Полицай поправил одеяльце и, подмигнув утихшему малышу, пошел вдоль дворов.

Взволнованная Люба вошла в калитку.

* * *

Штимм ночь провел один, без Любы, в своей офицерской квартире. В шестом часу утра он разбудил ее. Несмотря на то что его чисто выбритое лицо было спокойно, Люба сразу почувствовала, что Штимм необычайно встревожен.