История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

Правительственная система, центральным стержнем которой был королевский двор, по форме была такой же, как при Людовике XIV. Виднейшие министры и советники короля жили в Версале. Франция была разделена на тридцать шесть округов, называвшихся женералите, и во главе каждого из них стоял всемогущий интендант буржуазного происхождения, который был на подчиненной ему территории маленьким королем во всех правительственных делах, пока его господин и повелитель держал его на этой должности.

Один королевский министр, а именно генеральный контролер финансов, был выше всех остальных.

Он все больше становился главным слугой монархии. Его жалованье было эквивалентно более чем 112 тысячам долларов в год. Он приобретал все большую власть, потому что в тогдашней Франции успешным считался тот администратор, который мог удовлетворить потребности ненасытного казначейства. Без денег «христианнейший король» был беспомощен.

Провинциальные женералите делились на меньшие по размеру округа, которые назывались «выборными». Во главе каждого из них стоял субделегат – представитель интенданта, которого интендант назначал сам. Эти мелкие чиновники обладали большой властью и могли не принимать во внимание все остальные местные власти, зато должны были почти по любому вопросу обращаться к своему интенданту, а тот часто обращался за указаниями в Версаль. Если нужно было починить мост, заменить черепицу на крыше общественного здания, сделать тюрьму надежной или пригодной для жилья, документы обычно проделывали утомительный путь до королевского двора и обратно. Это приводило к огромным задержкам в работе, и все правительственные агентства задыхались от волокиты. Таким образом, Франция была очень централизованной монархией, но без быстроты и эффективности, которые могут быть свойственны менее чудовищным формам деспотизма.

Кроме того, Франция была централизованной, но вовсе не единой монархией. Внутри Французского королевства существовали все экономические преграды и расхождения, которые сейчас человек мог бы увидеть, проехав через десяток государств. Например, меры веса и длины резко отличались в разных округах. Перч в Париже был равен 34 квадратным метрам, в некоторых провинциях пятидесяти одному, а в других провинциях сорока двум. Франция делилась по меньшей мере на семь таможенных округов, в каждом из которых были свои заставы и тарифы, словно на границе между двумя недружественными королевствами. Существовало семь групп территорий для взимания широко известного в истории, опротивевшего народу налога на соль, и в каждой из них были свои ставки этого налога. В одной малочисленной группе, pays d’E’tats (то есть «местностях со Штатами»), существовали местные органы, которые частично представляли народ и могли что-то сказать по поводу взимания налогов. В остальных провинциях, называвшихся pays d’E’lection, налогами занимались непосредственно королевские чиновники.

Единой судебной системы во Франции тоже не было. Практически во всей южной половине королевства действовало так называемое «писаное право», то есть законодательство, основанное непосредственно на древних римских кодексах. В северной половине страны применялось «обычное право», «путаница, в которой были перемешаны 293 различных кодекса», основанные на старых феодальных обычаях и теоретически восходившие к законам эпохи франков[138]. По словам Вольтера, человек, проезжавший по Франции, «менял законы, как меняют почтовых лошадей». Граница между различными законодательствами была проведена по Франции совершенно случайным образом. Например, большая провинция Овернь была разделена этой чертой пополам, и город Орильяк (иначе Орийяк) жил по гражданскому праву юга, а ближайший к нему город Клермон – по обычному праву, хотя оба города подчинялись парижскому парламенту как Верховному суду.

Когда-то эти различия возникли потому, что Капетинги, подчиняя соседние земли, проявляли мудрость и не ломали местные обычаи, когда их собственная власть еще только набирала силу. Но и через много лет после того, как исчезли все причины для такой мягкости, правительство сохраняло старые системы по инерции, а вельможи, которым эти системы были выгодны, поддерживали их своим влиянием. Жители многих округов гордились таможенными заставами, которые отделяли их от соседей, хотя таможни и причиняли им вред. Даже в 1789 г. эти люди старались сохранить свою провинциальную изолированность. Мирабо сказал об этом с изумительной точностью: Франция до революции была «скоплением отделенных один от другого народов, из которого не складывалось единое целое».

Законы не только были сложными и запутанными, их применение также было далеко не идеальным. Еще сохранялось много остатков старого средневекового «правосудия сеньора».

В большинстве деревень дела о мелких преступлениях и мелкие жалобы рассматривал судья, назначенный владельцем этих мест, их бывшим феодальным властителем. Однако во всех важных случаях этот судья был обязан обращаться в королевские суды. Поэтому на практике единственным результатом работы феодальных судов были задержки при вынесении окончательного приговора и дополнительные поборы для ничего не значащего помещичьего судьи. Когда же дело оказывалось в королевских судах, оно попадало в целую сеть судебных инстанций. Обычные верховные судьи назывались «президентами». Их было около ста, и люди жаловались, что их слишком мало, а потому президенты не успевают заниматься всеми судебными делами в королевстве, отчего во всех судебных разбирательствах происходят мучительные задержки. Над президентами стояли парламенты. Самым почитаемым и уважаемым из них был парижский парламент, но на самом деле он был Верховным судом лишь примерно для одной трети Франции. Существовало еще двенадцать парламентов, каждый для одной провинции, нескольких провинций или какой-то части королевства. Их уважали меньше, чем парижский, но они ему не подчинялись. Если была более высокая юрисдикция, ее могли иметь только непосредственно Королевские советы.

Все высшие судебные чиновники занимали свои должности на основании, которое современному человеку покажется невероятным или даже дьявольским. Должность либо передавалась по наследству (например, от отца-судьи сыну), либо просто покупалась, то есть тот, кто занимал должность, продавал ее другому желающему. Правда, в то время выставлялись на продажу очень многие высокие правительственные должности[139]. Но и соблюдались некоторые необходимые предосторожности, чтобы совершенно неподходящие люди не оказались на должностях, исполняя которые они привели бы короля к катастрофе. Но все же остается фактом, что при «абсолютной королевской власти» король не мог помешать, чтобы высокая судебная должность переходила от одного владельца к другому, как деревенский дом. Был еще один ряд причудливых обычаев, согласно которым стороны судебного разбирательства должны были подносить подарки своим судьям. Полагалось только, чтобы эти дары были одинаковыми по стоимости у обеих сторон.

Как и можно было ожидать, метолы ведения дел в таких судах часто бывали просто омерзительными. Уголовное право было ужасно суровым. Палач вешал виновных за многие «преступления», которые сегодня были бы наказаны небольшим штрафом. Кара за нарушение права охоты была почти такой же, как наказание за поджог или убийство. В 1789 г. прозвучала жалоба, что «жизнь кролика приравнивают к жизни человека». Пытка при допросах была нормой. В 1780 г. в результате крупной реформы были прекращены «приготовительные» пытки подозреваемых до осуждения, но до 1789 г. заботливо сохранялся «предварительный допрос», то есть пытка на дыбе уже осужденных преступников перед их казнью с целью вырвать у этих несчастных сведения о сообщниках. Закованные в цепи трупы на виселице и клюющие их вороны-падальщицы были привычным ужасным зрелищем во всех частях Франции. Приговор к каторге (которая была настоящей смертью заживо) был лишь притворной видимостью милосердия[140]. За самые тяжелые преступления виновных колесовали, волочили по земле, привязав к конскому хвосту, четвертовали и карали всеми остальными утонченно жестокими наказаниями, которые сохранились после воистину «темных» Средних веков.

Слабым местом всего этого странного и дурного государственного устройства была финансовая система. Нельзя забывать, что непосредственной причиной гибели абсолютной монархии было то, что наместник Бога не мог заплатить свои собственные, самые обязательные для уплаты долги. Если бы король Франции остался платежеспособным, возможно, его старая система правления просуществовала бы еще несколько лет.

Если говорить коротко, в 1789 г. финансовое положение Франции было таким: расходы за год достигли эквивалента примерно 265 миллионов долларов, доходы были равны эквиваленту 238 миллионов долларов, а проценты по государственному долгу достигали эквивалента 105 миллионов долларов (почти половины всех доходов!). Только за время правления Людовика XVI государственный долг вырос на сумму, равную 570 миллионам долларов (2 миллиарда 830 миллионов франков в нынешних французских деньгах)[141]. Причиной такого плачевного положения финансов были не только грубые ошибки Людовика XVI и его министров. Оно было создано политикой почти всех французских королей, начиная с Франциска I; исключениями были только Генрих IV и Людовик XIV в золотые дни Кольбера. Дух этой политики был коротко сформулирован братом Людовика XVI графом д’Артуа, который позже был несчастным королем Карлом X. «Доходы короля должны соответствовать его расходам, а не расходы – доходам!» – заявил граф.