Военные мемуары. Единство, 1942–1944 - Шарль Голль

Пусть смехотворная вишистская власть еще пыталась окружить себя некоторым декорумом, пусть тщеславные или бессовестные люди, как Филипп Анрио и Эрольд Паки, истощали свой порочный талант, усердно пытаясь обмануть массы, а газеты изрыгали оскорбления по адресу тех, кто сражался, — весь народ теперь ненавидел вишистский режим и хотел, чтобы он рухнул, как только побегут немцы.

Во Франции широкие массы, разумеется, нисколько не сомневались, какое правительство установится тогда в Париже, и готовились горячо приветствовать его. Но те политики, которые поставили у власти Петена, а теперь боялись, что вместе с его падением придет конец и их карьере, не желали примириться с такой перспективой.

С конца 1943 затевались всяческие интриги, имевшие целью добиться такого положения, чтобы в решающий момент как-нибудь ограничить власть генерала де Голля, а если возможно, то и совсем отстранить его. Маршал тайком сделал распоряжение о том, что если он не в состоянии будет осуществлять свои обязанности, они должны быть возложены на коллегию видных политических деятелей, по-разному относившихся к происходящим событиям. Первый «конституционный акт», которым учреждалась эта нейтральная директория, был передан в надежные руки. Немного времени спустя маршал в другом «конституционном акте», который явно противоречил первому и предназначался для опубликования, уточнял, что если он умрет до провозглашения конституции, каковую он якобы подготовлял, полномочия, полученные им от «Национальной ассамблеи» 1940, возвращаются этой самой ассамблее. Правда, немцы воспротивились распространению этого завещания Петена, хотя для широкой публики оно в сущности не представляло никакого интереса.

Не переставали в это время суетиться и те парламентарии, которые не присоединились ко мне — ни на деле, ни в душе. Они потрясали своими депутатскими мандатами, словно никогда и не изменяли им. Они утверждали, что «Национальная ассамблея», распущенная в июле 1940, по-прежнему является законной, хотя она фактически отреклась от своих полномочий. Они требовали созыва этой ассамблеи, хотя бы для того, чтобы она урегулировала вопрос о правительстве. Анатоль де Монзи, инициатор этой петиции, собрал под ней подписи нескольких сот своих коллег и, когда состояние маршала ухудшилось, потребовал, чтобы он подчинился их замыслу. Но Гитлер, раздраженный этой возней, приказал Риббентропу написать Петену письмо, в котором ему раз и навсегда запрещалось считаться с распущенным в свое время парламентом, ибо «только немецкий вермахт обеспечивает общественный порядок во Франции». Нетерпеливые парламентарии притихли, но позднее снова выдвинули свой проект.

Со своей стороны союзники уже не могли больше рассчитывать на то, что Жиро окажется противовесом де Голлю, и искали какой-нибудь новой кандидатуры. Из Франции меня предупредили, что, по мнению союзников, подходящей фигурой являлся президент Лебрен. После решения вишистской ассамблеи, которая лишила Лебрена его полномочий — против чего, кстати сказать, он и не протестовал, — он удалился в Визиль. Нельзя ли как-нибудь, спрашивали себя в Вашингтоне и Лондоне лица, желавшие играть политическими судьбами Франции, — нельзя ли переправить президента Лебрена в Северную Африку? Поскольку он формально не делал заявления об отставке, а его позиция в отношении врага не оставляет желать ничего лучшего, не может ли он, прибыв в Алжир, заявить, что полностью сохранил свои законные права? Тотчас же его признают президентом Французской республики — и сделают это не только союзные державы, но и большая часть французских граждан (по крайней мере на это надеялись), и разве тогда де Голль и его соратники посмеют дать ему отвод? А будучи признан президентом, Лебрен получит право назначать министров, подписывать законы и декреты. Какое утешение после тех неприятностей, какие доставлял Белому дому и Даунинг-стрит генерал де Голль со всей непреклонностью своего первенства! Мне сообщили, что в последние дни августа американские и английские заговорщики решили, что для них наступает благоприятный случай.

Как раз в это время Бадольо, находясь в отчаянном положении, установил тайную связь с англосаксами, желая начать переговоры о капитуляции Италии. Переговоры велись в Лиссабоне, в глубочайшей тайне. Победители имели там полную возможность официально давать побежденным то или иное поручение, а те могли эти поручения выполнить. А ведь Визиль, где поселился Лебрен, находился в итальянской зоне оккупации. Однажды вечером к президенту явились итальянские офицеры, прибывшие из Рима. Ссылаясь на то, что по ходу военных действий район Визиля вскоре окажется в угрожаемом положении и что опасность грозит и самому Альберту Лебрену, они от имени своего правительства предложили экс-президенту переправить его в Италию, где его ждет безопасность и приличная резиденция. Ему давали все необходимые гарантии и надежный эскорт. Известно, что в то самое время, как происходила эта встреча, союзное командование, по согласованию с Бадольо, подготовляло операцию, которая при объявлении перемирия с Италией должна была привести англосаксов в Неаполь, а если возможно, то и в Рим, и, во всяком случае, собрать в том или ином месте короля Виктора-Эммануила[78], его министров и других видных сановников. По замыслам лиц, державших в своих руках все нити заговора, как только Лебрен оказался бы в Италии, его могли переправить в любое желательное для них место. Но, как мне говорили, президент категорически отказался от сделанных ему предложений. Возможно, что он не угадал истинной цели, а скорее всего угадал, но не захотел содействовать таким планам. Он ответил итальянцам: «Ваша страна находится в состоянии войны с моей страной. Для меня вы враги. Вы можете увезти меня силой. Но по своей воле я за вами не последую». Посланцы ретировались. А немного времени спустя Гитлер, обеспокоенный и крайне раздосадованный «французскими историями», приказал гестапо арестовать президента Лебрена. Его увезли в Германию, и ему пришлось пробыть там целый год.

Должен сказать, что эти «комбинации», изобретаемые для того, чтобы избежать неизбежного, производили на меня впечатление какой-то игры китайских теней. Ведь эти интриги плелись в обстановке страшной действительности военных лет! Я просто диву давался, какой живучестью обладает интриганство. Оно меня мало беспокоило. Куда больше я думал о судьбе Сопротивления во Франции. Как раз в тот период погибли руководители движения, а тогда пошатнулась и его структура, нарушилась его ориентация.

Девятого июня, через несколько дней после моего прибытия в Алжир, был арестован в Париже генерал Делестрэн — выбыл из строя командующий тайной армией; это могло повлечь за собой дезорганизацию военизированных групп — и как раз в тот момент, когда Делестрэн уже начал их объединять. Поэтому Жан Мулэн счел своим долгом созвать представителей различных групп, для того чтобы урегулировать с ними насущные вопросы. Делегатов созвали на двадцать первое июня. Но в этот самый день Жан Мулэн и все окружавшие его попали в лапы гестаповцев, производивших облаву и странным образом осведомленных о времени и месте собрания и лицах, которых можно было там захватить. Несколько недель спустя Мулэн умер под пытками.