"Фантастика 2023-163". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Алифанов Олег Вл

– Он упрямо добивался библиотеки, но не столько для своих спутников, сколько для себя, а после пытался утаить найденный там пергамент.

– Украсть? – удивился я, ибо хотя хитростью Прохор мог дать фору любому, но на руку всегда оставался чист.

– Ну, в этом я его не смею обвинять, – поспешил успокоить он, чуть смешавшись. – Видите ли, Алексей Петрович, в здешних обителях библиотечное дело поставлено из рук вон. Я вызвался присматривать за хранилищем после того случая. Да что говорить, пойдёмте, лучше взгляните сами, – Серапион показал рукой и встал, мне ничего не оставалось, как не слишком охотно последовать за ним. – Он прятал манускрипты под рубаху, а когда я застал его за этим, то объяснил, что желал только вынести их из библиотеки, чтобы изучить с коллегами тут же, в монастыре, в более удобном месте. И тем оправдался, ибо в самом деле работать там невозможно.

– Что ж, грустная история ваша лишь подтверждает предположения, заронённые ещё Муравьёвым, – ответил я. – Все получают задание отыскать какой-либо документ или книгу, мой Прохор, видать, не оказался исключением из общего правила. Он сносился со своим братом в Константинополе, дабы через него подать весть обо мне в посольство, вот, верно, и получил распоряжение, как до него какой-нибудь купец Коробейников. А до денег он весьма охоч, так что уговорить его нетрудно. Это огорчает меня, но не тревожит, ибо любая определённость лучше неведения.

Когда мы взошли на верхушку башни, где сохраняется библиотека Саввинской Лавры, отворили нам сырую и тёмную комнатку, в которой узенькая бойница заменяла окно; по двум стенам шкафы, и в них как попало стояли книги, на полу же – кипа растрёпанных бумаг. Я заглянул в этот хлам и увидел много пергаментов.

– Как и в наших монастырях, – проговорил я с трудом, ибо и дышать в пыльном и затхлом воздухе полной грудью не мог. – Так что видал я и похуже.

– До того, как я приступил к разбору, было и похуже, – махнул он. – Да спешить нельзя – иные папирусы в руках рассыпаются. И представьте себе, рукописи жгут, как только их уж нельзя использовать по назначению, но, по счастью, в прежние времена работали на совесть, так что доныне тут пользуются книгами, коим много сотен лет. Вот и ваш этот Хлебников… не знаю, отыскал ли что хотел, но взялся спасти какой-то кодекс. Да только я остановил его… О вашей же судьбе он и вовсе промолчал.

Когда я поднял глаза, то обнаружил его пристально смотрящим на меня в ожидании ответа, но как вопроса он так и не задал, то я счёл благоразумным сменить беседу.

– Помните, как митрополит Евгений обнаружил древнейшую русскую грамоту, жалованную князем Мстиславом Юрьеву монастырю ещё в XII веке? Будучи новоназначенным главой епархии, поехал в ту обитель, а тем временем заранее предупреждённый о визите викария игумен спешно приводил в порядок вверенное ему хозяйство. Так митрополит встретил воз, вёзший навстречу ему разный сор топить в Волхове. Собственноручно откинув с него рогожу, он обнаружил старинные рукописные книги и пергаменты, среди которых и оказалась та грамота, и ещё немало манускриптов даже и одиннадцатого века.

– Та старинная история мне ведома.

– Вам ведома она, поскольку стала знаменитой, но сколько таких историй случилось и в мои годы, когда путешествовали мы со Строевым или Калайдовичем.

– Полагаете, что ваш коллега беспокоился о том, что рукописи могут быть уничтожены?

Серапион никак не желал оставить русло заданного им разговора.

– Нет, возможно, хотел выслужиться передо мной, – ответил я несколько принуждённо, чем, без сомнения, доставил своему собеседнику ощутимое неудобство. – Видите ли, после каждого подвига мой личный Геракл получает солидную прибавку к жалованию. Ныне оно у него приближается к генеральскому. Ну, так где же те архивы, что обеспокоили моего секретаря?

– Да вот, на полу они все и покоятся, ибо ни шкафов ни столов тут нет. В сущности, он оказался прав, вольно или невольно – все они за ветхостью предназначались к сожжению. Я сохранил их, разобрав на листы, да конечно прочесть что-либо трудно, потребно тут потрудиться.

– Завет тоже Ветхий, неужто палить его?

– А вот тут совсем занятно, поглядите, как под новым письмом проступает древнее. Похоже на некую летопись. Да прочесть может помочь разве что ваша наука, а то и химия.

Уговорились, что я, получив благословение игумена, смогу взять для работы без всякой платы все эти негаданные сокровища, чему возрадовался я необыкновенно. Впрочем, по требованию монастыря, буде оно случится, их следует немедленно вернуть – таковое правило действует в отношении всех документов и книг библиотеки.

– Мне сдаётся, я вверг вас в какую-то неловкость, – сказал я, когда вновь обрели мы солнечный свет и небо над головами. – Всё же вы обеспокоены чем-то, и, кажется, не всё досказали. Если дело в моём Прохоре, обещаю вам расспросить его и составить подробный доклад. Впрочем, не смею настаивать.

– О, нет, дело в другом. И сначала я должен поведать вам одну историю. Я рассказал бы её и раньше, но в тот раз вы прямо-таки сбежали от меня, не договорив, как мне показалось, и не дослушав, – без упрёка говорил Серапион, и улыбка его терялась в бороде.

На сей раз ничто не мешало нам ни извне, ни изнутри, и мы могли предаться так развлекавшим нас беседам. Навес над краем обрыва стал нашим эрмитажем.

– Верьте, связанный нелепой клятвой, я не имел ранее права говорить. Теперь, после пострига, когда я отрёкся от своего чёрного прошлого, она более не довлеет надо мной.

– Вы сгущаете краски до чёрного цвета? Я не могу себе этого представить. Впрочем, вам, монахам, свойственно корить себя за то, что в обычном мире являет собой едва ли не добродетель.

Он остановил поток моих славословий движением руки.

– Увы. Я совершил преступление, хотя ни один земной суд не смог бы меня осудить. И я поведаю вам то, что открыл своему духовнику. С ранних лет я ощущал в себе мистическую одарённость. Рассуждая о бытии, я однажды понял, что пяти чувств недостаточно. Если бы вы знали, Алексей, что со мной творилось, когда в голову пришла мне сверлящая эта мысль, подрывавшая прежнюю веру. Мы – вовсе не венцы творения, а какая-то ветвь. Мы окружены существами, которые в чём-то превосходят нас, а в чём-то уступают. Наши органы чувств несовершенны, а разум слаб. Древо познания сгубило людей, и ещё сгубит немало, потому что предназначено для существ высших в разумности, хотя, возможно, низших в материальности. И я одна из его жертв, я из числа незаконно покусившихся на его плоды. Что, если бы наши глаза зрели движения вселенной, а наши уши внимали пению херувимов! Что, если бы тело наше осязало тончайшие движения эфира? И раз меня осенило: ведь кому-то доступно проницать миры в большей полноте. Но если не в абсолютном устройстве, то хотя бы им попускается заглянуть одним глазком в приоткрываемую дверь! Их называют гениями и пророками, и они какою-то частью своею – там. Там, куда мне путь закрыт. Зависть поставила меня перед выбором: наука или… магия! Не смейтесь. Я подводил под волхование незыблемую, почти эмпирическую основу. Но ещё сильнее удивило меня то, что есть люди, которые, не разделяя моих взглядов целиком, готовы смотреть на них без осуждения и принять меня со всеми недостатками в свой блистающий разумом и логикой круг. Какое счастье испытал я, сойдясь с ними, участвуя в диспутах, молитвах и мистериях, где всем мыслям находилось место, где люди искали истину свободно, и не таясь – от своих братьев.

Но медовый месяц не длится вечно. Раз доверенное лицо князя Александра Николаевича Голицына вручило мне книгу для передачи митрополиту Амвросию, незадолго до того, как отставить его от дел в столице и Синоде. Амвросий не скрывал, что деятельности Голицына не одобряет, а как глава Петербургской епархии, он состоял первоприсутствующим членом Синода. Неожиданной его смерти, последовавшей вскоре после отставления от дел и перевода в Новгород, я не придал значения, как не задумался и о содеянном мною. Но спустя три года злополучная книга вновь вернулась в мои руки из тех же рук. Я получил поручение от всесильного вельможи отдать её митрополиту Михаилу, сменившего на столичной кафедре Амвросия. Вражда его с Голицыным была общеизвестна, и он имел смелость жаловаться на министра самому императору Александру Павловичу. И после его скорой смерти меня обуял страх. Я связал эти происшествия с книгой, которая вновь вернулась в кабинет князя.