Сталин. Битва за хлеб - Елена Прудникова

Хороший выдался случай продемонстрировать достоверность эмигрантских источников. Вот воспоминания П. А. Сорокина о его поездке в Тамбов в январе 1921 года. Ехал он долго — но всяко уж не больше месяца. И вот что увидел господин Сорокин в Тамбове.

«На одной из стен я прочел приказ, подписанный Тухачевским — одним из главных военачальников Красной Армии.

„Сёла, принимающие активное участие в бандитизме, будут сожжены, крестьяне расстреляны, а женщины и дети арестованы. Все село несет ответственность за каждого бандита, и если окажется, что пойманный бандит из того села, где он был схвачен, то каждый десятый крестьянин будет расстрелян, его дом сожжен, имущество конфисковано, а его жена и дети будут арестованы“.

…Пока я читал это, заметил группу крестьянок, старых и молодых. Некоторые были с детьми на руках. Они брели безмолвно в грязных лохмотьях, с лицами бледными от измождения и отчаяния. Куда? Конечно, в тюрьму».

И в самом деле — ну куда еще может идти крестьянка в городе Тамбове? Тем более в грязных лохмотьях — а стало быть, явно из бедняцкой семьи.

Может быть, и не стоило бы приводить эту цитату — однако здесь имеет место совершенно тот же психологический казус, что и в случае с Берией. Можно сколько угодно говорить о том, что это был отец советской «оборонки», рассказывать о расстрелянных палачах и реабилитированных невинно осужденных, но брезгливое отношение к этому человеку от того не изменится, поскольку в основе его лежат не факты и аргументы, а давным-давно развеянная сказка об изнасилованных школьницах. И ложечки сто лет как нашлись, а осадок все равно остался.

Совершенно то же самое произошло и с большевиками. Можно сколько угодно рассказывать о том, что они на самом деле делали, а чего не делали, — все равно к ним будут относиться как к палачам, ибо это отношение не имеет ничего общего с историческими реалиями. Оно было импортировано из-за рубежа на волне «перестройки», а там формировалось на основе «свидетельств очевидцев» вроде сорокинского:

«Реквизиции и звериные жестокости коммунистов стали невыносимы. Представители власти отбирали у сельчан не только их хлеб и убогие пожитки, и часто арестовывая или расстреливая людей после этого, но иногда среди лютой зимы выгоняли крестьян голыми из их домов на мороз и обливали их водой, пока люди не превращались в живые сосульки. Раз или два крестьяне огрызнулись и убили коммунистов. В отместку коммунистические агенты калечили крестьян перед расстрелом, отрезая своим жертвам уши, руки, ноги, половые органы, выкапывая глаза или насиловали крестьянских жён и дочерей на глазах их мужей и отцов».

Он, часом, большевиков с антоновцами не путает? Спутать немудрено: форма одинаковая — шинели вперемешку с тулупами, знамена красные. Да впрочем, полно! Какие «большевистские зверства» мог он увидеть в городе Тамбове? Нетто Сорокин по деревням ездил? В лучшем случае у бабы-самогонщицы информацию собирал, а скорее всего уже в Париже придумал. Ничего подобного вы не найдете в сборнике «Антоновщина», составленном уж явно не сторонниками коммунистов, где и приводится это душещипательное описание — единственное свидетельство «красных зверств». Но… остался осадок, остался, и никуда не денется, поскольку история историей, а ложечки ложечками.

В реальности господин Сорокин никак не мог в январе читать приказы Тухачевского, поскольку бывший командарм-5 был назначен командующим войсками Тамбовской губернии лишь 27 апреля 1921 года, а в Тамбов прибыл 12 мая, когда снег на улицах давно стаял. Войдя в состав комиссии, он фактически взял руководство подавлением восстания на себя. Срок ему был дан — месяц, однако спешить Тухачевский не стал. Только что получив жесточайший урок в Польше, он подошел к делу с полной основательностью, предпочитая сорвать сроки, но не пойти на поводу у своего главного недостатка — склонности к необеспеченному наступлению.

Тухачевский еще несколько усилил войска, так что в боях с повстанцами теперь участвовали 53 тысячи человек, а всего численность войск Тамбовской губернии, вместе со всеми тыловыми, вспомогательными частями и пр., составляла 120 тысяч.

Кроме того, новый командующий несколько изменил тактику. Вместо того чтобы нанести повстанцам военное поражение и на этом успокоиться, он поставил задачу: преследовать крупные банды неотступно и до полного уничтожения. Через месяц численность отрядов повстанцев уменьшилась в 10 раз и составляла всего около 2250 человек. Но причиной тому были не только, а может быть, и не столько военные действия, сколько карательная политика нового командующего, сумевшего решить основную проблему тамбовского восстания — пресловутую смычку повстанцев с населением. Решил ее без излишних зверств, которые в реальности, как показала осень двадцатого, оборачиваются большой кровью, но и без излишней слюнявости, цена которой — кровь уже запредельная.

Да-да, именно так. А то у нас вот уже двадцать лет вопят: «Ах, заложники! Ах, газы!» Ну так утешу страдающих за правду: заложники брались не из первой попавшейся избы, а но разработкам ВЧК — то есть из тех, кто по законам военного времени подлежал смертной казни за пособничество бандитам. Что же касается газов… о газах мы ещё поговорим!

Тухачевский, дворянин по отцу, по матери происходил из крестьян Пензенской губернии, вырос в Ихмении и в социальном устройстве русской деревни разбирался. В частности (в отличие от того же инородца Аплока, которому община была неведома в принципе), он понимал, что единство действий крестьян обеспечивается не единомыслием, а приговором сельского схода, и знал, что если добиться нужного приговора, то дело, считай, сделано. А чтобы добиться нужного приговора, надо было доказать населению, что власть переменилась.

Крестьяне, жившие в кошмарных условиях тотального террора, хотели к тому времени только одного — чтобы кто-нибудь наконец победил и всё это кончилось. После отмены продразвёрстки даже большая часть середняков в общем-то ничего не имела против советской власти, однако помогать большевикам в достижении победы крестьяне были не намерены. Красные не внушали доверия (не в смысле чистоты помыслов, а как защитники), бандиты же ходили рядом, были зачастую своими же селянами и могли покарать за «измену» в любую из ночей. С этим настроением населения нельзя было не считаться, но и считаться с ним тоже было нельзя, иначе существовал реальный шанс получить в губернии диктатуру банд и — с учетом их неминуемого перерождения — уголовный террор.

25 мая Тухачевский писал Склянскому: «Наши действия будут настолько суровы, беспощадны и так методичны, что надо ожидать быстрых результатов». Сроки будущий «красный маршал», по своему обыкновению, сорвал, но задачу выполнил. О том, как он это делал, известно в подробностях, и любой читатель может сравнить его действия со сказками господина Сорокина.

Уже 15 мая на каждом боевом участке, на которые к тому времени поделили восставшие районы, были созданы новые органы власти — участковые политические комиссии. В них входили начальник и начполитотдела боевого участка, секретарь укома, председатель уисполкома, начальник особого отдела и председатель ревтрибунала.

Спешно построили концлагеря, рассчитанные в общей сложности на прием 15 тысяч человек (уже из этой цифры видно, что последующие людоедские приказы не собирались выполнять полностью). По каждой деревне были составлены списки всех известных ЧК повстанцев. Для руководства «замирением» на местах создавались политтройки, а после операции власть должна была перейти в руки сельских ревкомов — впредь до полного восстановления Советов. Но это все была техническая работа, а главная проблема состояла в методике. Население к тому времени понимало уже только силу — а как раз грубая сила в данном случае и не годилась, что убедительно продемонстрировала осень двадцатого.

Согласно законам военного времени, за бандитизм полагалась «высшая мера социальной защиты», за пособничество — как минимум концлагерь, а в пособники в данной ситуации можно было записать все население «бандитских» деревень. Это если пользоваться старым добрым правилом «закон суров, но это закон». Однако большевикам не было ни малейшего резона истреблять собственное население (они и вообще не были к этому склонны), а тем более зажиточных крестьян, являвшихся главными производителями продовольствия — но и основной питательной средой бандитизма. Надо было снова пройти между бездной и пропастью, с одной стороны, показав: мы — сильные, мы — власть, и власть больше не меняется, а с другой — не загонять человека в угол, в любой ситуации оставив для него приемлемый выход. Надо было и в этой безумной обстановке суметь не запугать, а расколоть село, отделив крестьян от бандитов, рядовых бандитов от руководителей и «упертых» от тех, кому уже надоело бунтовать. И все это в губернии, где советская власть была глубочайшим образом скомпрометирована всеми своими предыдущими действиями.