Смягчающие обстоятельства - Данил Корецкий

Между этими предложениями он невнятно бормотал что-то про неприятности по работе, непорядок в документах, из-за которых образовалась недостача, упоминал Широкова, опечатавшего склад, и делал многозначительные жесты, сопровождающиеся столь же многозначительным подмигиванием.

Он изрядно подрастерял свою важность, был явно напуган и выглядел довольно жалко, если бы не эти потирания пальцами и подмигивания — как своему, я бы не вышел из себя, не стал бы хватать его за шиворот и выбрасывать из кабинета и уж, конечно, не наподдал бы коленом под зад, что совсем недостойно работника милиции.

Тем более что к двери приближался очередной посетитель, и посетителем этим, как ни странно, оказался Сергей Элефантов.

— Ты что, мысли прочел? Теперь тебя можно вызывать без повесток?

— Да я насчет Юртасика. Его мать на работу прибежала: узнай, что теперь будет…

— Какая мать, какой Юртасик?

— Вы сегодня задержали Петю Юртасика, он соседа ножом пугал, что ли… Я с ним в школе учился. Вот мать и пристала: сходи, узнай у Крылова, он тебя допрашивал, вроде как знакомый…

— А она откуда в курсе всех дел? Элефантов махнул рукой.

— Когда придет к вам, поймете. Уникальная женщина! Энергии вагон, уже весь город на ноги поставила!

— Скажи, что ко мне ходить не нужно. Дело передадут в прокуратуру — тяжкие телесные повреждения, сопротивление работникам милиции, а потом — в суд.

Раз Элефантов и без вызова оказался у меня, я решил его допросить, но сказать о своем намерении не успел: в кабинет влетела полная краснолицая женщина в черном траурном платье с ворохом бумаг в одной руке и клеенчатой хозяйственной сумкой в другой.

— Кого в суд? Петю моего?! — с негодованием закричала она и, отпихнув Элефантова в сторону, плюхнулась на стул передо мной.

— Да вы знаете, какой он больной? Он себя не помнит, не отвечает за себя, его психозы накрывают… Вот, вот, — она бросала неразборчиво исписанные листки с лиловыми печатями и прихлопывала сверху ладонью. Толстые, унизанные кольцами пальцы громыхали о стол, подтверждая весомость каждого документа.

— А вот от самого профессора Иваницкого, — победно громыхнула посетительница последний раз и снисходительно глянула на меня. — А вы говорите — под суд! — в голосе Петиной мамы слышались великодушные нотки, извиняющие человеческую глупость.

— Так что оставляйте себе справки, какие надо, кроме, конечно, профессорской, а Петьку отдайте, мы его с Серегой сейчас в психдиспансер отвезем, я уже договорилась.

Как у нее все просто получалось!

— Да вы не думайте, я через час заявление от Кольки привезу, что он претензий не имеет. Если надо еще чего — тоже привезу. Хотите, напишет — сам на ножик напоролся?!

— Ничего он не напишет.

— Да ну! Как же иначе! Я ему уже апельсинов купила, — посетительница приподняла, как бы взвешивая, свою сумку. — Меду купила, курицу, орехов…

— Потерпевший сейчас на операционном столе, неизвестно, выживет ли…

— Ничего, завтра напишет. Я ему бульон понесу вместе с Серегой…

Элефантов незаметно выскользнул за дверь.

— Так где Петька? — деловито спросила она. — Смирительную надевали?

Можете снять, мы с Серегой его управим, он меня слушается.

Я вызвал помощника дежурного и, с трудом прервав словоизвержение Петиной мамы, объяснил, что отпускать ее сына никто не собирается, интересующие вопросы она сможет выяснить у следователя, а сейчас я прошу ее покинуть кабинет.

Сержант взял ее под локоть и, преодолевая некоторое сопротивление, с вежливой настойчивостью вывел в коридор, а я, чуть не испепеленный ее прощальным взглядом, посочувствовал следователю, которому придется вести это дело.

Бесцеремонная посетительница выбила меня из колеи и спугнула Элефантова, который, видимо, хорошо знал, чего можно ожидать от матери бывшего соученика.

Я сидел перед чистым лицом бумаги, собираясь с мыслями, когда в кабинет зашел председатель домкома по Каменногорскому, 22, Бабков, такой же величавый, как и в прошлый раз.

— Только что повестку принесли, — сообщил он, усаживаясь. — Да я и сам собирался. Вы меня позавчера позвали чердак смотреть, а зря… Вот!

Он вытащил из портфеля и бухнул на стол тяжелый газетный сверток, в котором оказался ржавый амбарный замок.

— В углу лежал, а вы не заметили! Как он туда попал, где раньше висел — вопросов встает много…

— Егор Петрович, а вы могли бы узнать того человека?

— Который на чердак лазил? Конечно! Только покажите, сразу скажу!

Я пригласил понятых и положил перед Бабковым лист с десятком фотографий.

— Не этот, не этот, не этот…

Палец миновал фото Спиридонова, не остановился и на снимке Элефантова.

— Вот он!

— Точно?

— Абсолютно, так и запишите: твердо опознал на девятой фотографии, ну и так далее.

Бабков «опознал» подставную фотографию, на которой изображен человек, заведомо не имеющий отношения к делу.

— Ошибки не будет?

— Никогда! У меня память острая! Я составил протокол, Бабков с достоинством расписался.

— Я так понимаю, что если у вас его фотография имеется, то, значит, узнали, кто такой, — он был явно доволен своей проницательностью. — Неплохо, неплохо…

Егор Петрович настолько размяк, что мне удалось убедить его забрать замок. Ушел Бабков в полной уверенности, что оказал следствию неоценимую услугу.

На следующий день я допрашивал мордатого автомобилевладельца Петра Гасило. Он, как и в прошлый раз, ничего не знал и не помнил, но я придумал, как освежить его память.

— На каком-этаже вы живете?

— На втором, — вопрос его явно удивил.

— Вокруг есть высокие дома?

— Напротив пятиэтажка… — удивление возрастало.

— Вы занавешиваете окна?

Гасило стал нервно теребить замок своей замшевой куртки.

— Когда как… А почему… Почему вы об этом спрашиваете?

— Да так. Советую задергивать шторы перед тем, как включаете свет. И поплотнее.

Гасило бросило в жар.

— Вы думаете, и в меня могут…

— Не исключено. На всякий случай примите меры предосторожности и не выходите на балкон.

— Какие это меры! — Гасило подскочил на стуле. — Он может меня у подъезда, в машине, да где угодно! Не я, а вы обязаны принять меры!

— Для этого мы должны знать как можно больше. А вы не хотите говорить откровенно. И тем самым, возможно, подвергаете свою жизнь опасности.

— Еще не хватало! И правда, Машка… То есть Мария Викторовна сказала: «От него всего можно ожидать». Действительно, стрельнет в меня, чего доброго… Вот ввязался в историю!

Гасило обхватил голову руками. Он был готов. И я предложил ему по порядку, подробно рассказать о событиях того вечера. Страх оказался прекрасным стимулятором памяти: он заговорил охотно, с жаром и жестикуляцией.

— С Машкой меня кент познакомил, Толян, она с ним в институте работает. Было у них что или нет — не знаю, он говорит: помоги, баба деловая, внакладе не останешься. Ну, помог, не жалко, взяла стенку, потом звонит: на чашку кофе… Ну, ясное дело. Пришел, кофе, коньяк, то да се, короче, остаюсь ночевать, она уже постель стелит, вдруг — дзинь! Я сразу думаю: кто-то камень в стекло пустил! А она за бок — хвать, согнулась, смотрю — кровь!

Гасило испуганно выкатил глаза, заново переживая страшную картину.

— Эх, говорит, зря связалась с этим полудурком, и мне — быстро звони в «Скорую».

Он перевел дух.

— Выбежал на улицу, позвонил, сел в тачку, а ехать не могу: руки, ноги дрожат. Думаю: еще чуть, получил бы «маслину» в голову, и все удовольствие!

— Нежинская знает, кто в нее стрелял?

— Конечно! — хмыкнул Гасило. — Не каждый же день в нее стреляют. Но не скажет. Я потом расспрашивал, она в ответ: наверное, один дурачок из бывших друзей, от него всего можно ожидать. И предупредила: держи язык за зубами!

Гасило посмотрел искренним взглядом раскаявшегося правонарушителя.

— Потому и держал. Но если самого могут прихлопнуть — какой резон молчать?

Уходя, он спросил, не мог бы я охранять его по вечерам частным образом, за вознаграждение. Видно, от страха ум за разум совсем зашел у бедняги.

Следующим на повторный допрос пришел Спиридонов.

Пористая дряблая кожа, воспаленные глаза, отечность — скрытый порок все отчетливее проявлялся во внешности, по существу, переставая быть скрытым. Добавь сюда грязную мятую одежду — и никаких вопросов: спившийся бродяга, готовый клиент для вытрезвителя. Но Спиридонов в отглаженном, хотя и не слишком тщательно, костюме, чистой рубашке, при галстуке.

И впечатление меняется, потасканный вид можно легко объяснить нездоровьем… Особенно если такому объяснению склонны верить.

Он тоже придерживался первоначальных показаний, демонстрируя полную неосведомленность по всем задаваемым вопросам.

— Вы хорошо стреляете?

Я спросил это неожиданно, без всякой связи с предыдущим, но Спиридонов не удивился.