Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По - Гарольд Шехтер

Оттуда, где я стоял, мне был ясно виден фасад дома. Когда я рассматривал дверь, все еще стоявшую полуоткрытой, мной овладел внезапный, очевидно безрассудный, но тем не менее непреодолимый соблазн.

Я был убежден, что Ватти знал больше, чем давал понять, об исчезнувших лекарственных снадобьях доктора Фаррагута. Однако я не мог рассчитывать, что он откроет мне тайну их местонахождения. А тут у меня появлялся шанс поискать их самому. Возможно, я обнаружу пропажу в доме Ватта, а возможно, нет. Так или иначе, при моем отчаянном настрое представившийся случай казался слишком драгоценным, чтобы его упускать.

Поспешно вернувшись к дому, я поднялся на скрипучее крыльцо, ожидая, что оно вот-вот провалится, не выдержав моего веса, и проскользнул в дверь, закрыв ее за собой.

Несколько мгновений я стоял неподвижно, ожидая, пока глаза не привыкнут к царившему внутри мраку. Затхлый, крайне неприятный запах – пожалуй, лишь чуть менее отталкивающий, чем тошнотворная вонь анатомического колледжа доктора Мак-Кензи, – коснулся моих ноздрей, заставив меня сморщиться от отвращения. Наконец зрение приспособилось к сумраку, и я медленно двинулся вперед по узкому коридору.

Осторожная походка требовалась еще и потому, что дом был чрезвычайно захламлен. Повсюду валялись груды мусора и отбросов: гниющие мешки из-под продуктов, источенные червем козлы, ржавые инструменты, погнутые металлические трубы, кипы истлевающих газет, битая посуда, полуразвалившаяся мебель и бесчисленное множество других, траченных временем предметов, назначение которых установить было невозможно. Разумеется, я знавал людей, дома у которых все было с иголочки. Ватта, напротив, напоминал человека, который не просто оставлял, но бережно хранил свое старье. Его дом мало чем отличался от обнесенной стенами мусорной кучи.

Осторожно пробираясь через завалы хлама, я свернул и в изумлении остановился. В конце коридора тускло-оранжевый свет свечи лился из открытого дверного проема. Или Ватти все же был дома? С учащенно бьющимся сердцем я нетвердым голосом позвал его по имени. Ответа не последовало. Подавив овладевшее мной жутковатое предчувствие, я двинулся дальше по усыпанному мусором коридору, пока не дошел до двери и не заглянул в нее.

Представшее моему взору невольно вызвало приглушенный возглас удивления. Оттуда, где я стоял, мне была видна лишь малая часть комнаты. Однако можно было судить, что это спальня. В ней стояли шкаф красного дерева, покрытый узором умывальник, мягкое кресло в стиле шератон возле столика с мраморной столешницей. Стены, оклеенные обоями с цветочным рисунком, были увешаны гравюрами в рамках на библейские сюжеты.

Но особенно поразительной делала спальню ее безупречная чистота. Трудно вообразить себе больший контраст, чем контраст между ее чрезвычайной опрятностью и диким беспорядком, с которым я до сих пор сталкивался. Словно Ватти сосредоточил всю заботу о доме на этой, единственной комнате, позволив мерзости запустения воцариться в остальной части своего жилища.

И только в одном отношении спальня напоминала остальную часть дома – это был отталкивающий запах гниения, который чувствовался еще с порога.

Протянув руку, я легонько постучал по открытой двери. Когда никто не ответил, я перешагнул порог и огляделся.

Взгляд мой моментально остановился на кровати – она была из красного дерева, с пологом, на четырех столбиках. С краю на ней лежало что-то продолговатое.

Я не сразу понял, что это. Или, вернее, даже узнав лежащий на кровати предмет, я отказывался верить своим глазам. Голова пошла кругом. Перед глазами все поплыло.

Отшатнувшись, я, чтобы не упасть, ухватился за крышку стоявшего рядом комода. И тут же почувствовал нечто странное, словно в руке у меня оказался хвост ломовой лошади. Взглянув вниз, я увидел, что рука моя сжимает копну необычайно грубых волос неестественного, огненно-рыжего цвета. К выкрашенным в оранжевый цвет конским волосам крепились два проволочных крючка, с помощью которых их можно было цеплять за уши и носить как накладную бороду.

Из груди моей вырвался прерывистый стон. Развернувшись на каблуках, я ринулся прочь из комнаты. Не обращая внимания на препятствия, я стремглав мчался по коридору, сбивая жалкие груды мусора, попадавшиеся мне по дороге, больно ударяясь коленями о деревянные и металлические обломки. Добежав до входной двери, я распахнул ее.

На пороге, сжимая в руках ружье, стоял Питер Ватти с лицом, искаженным безумной яростью.

Пронзительный вопль ужаса сорвался с моих губ. Ватти поднял приклад ружья, целясь мне в голову. Защищаясь, я вскинул руки, но было поздно.

Вспышка ослепительно белого света, сопровождавшаяся невыносимой, обжигающей болью – последнее, что я помню. Затем слепящий свет померк, боли не стало, все объяла тьма, тишина, и я погрузился в полное забытье.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Как долго я оставался без сознания, не могу сказать. Помню лишь период крайней бесчувственности, за которым последовал до жути яркий, душераздирающий кошмар, – отвратительная женская личина в могильных одеждах восстала из подземного склепа, в котором ее похоронили заживо. Скользнув в комнату, где я спал, она разорвала свой гниющий саван на длинные, запачканные кровью полосы и привязала ими мои запястья к столбикам кровати. Затем, вытянувшись рядом со мной на перине, она потянулась холодными, липкими губами к моему уху.

Хотя я бешено метался из стороны в сторону, стараясь избежать прикосновения несказанно омерзительного существа, тело мое оставалось неподвижным, руки накрепко привязаны к кровати. Почувствовав ее взволнованное дыхание, я как можно дальше отвернул голову. Резкий рывок болезненной пульсацией отозвался в висках.

– Один поцелуй, – напевно шепнула она. – Молю – всего один.

Вопль тоски вырвался из моей груди. Кожа покрылась испариной. И тут же, прежде чем я успел унять крик предсмертной муки, я очнулся.

Моим первым чувством было глубокое облегчение оттого, что страшный призрак оказался всего лишь ужасным сном. Но уже через минуту, поняв, где я и что со мной, я вполне осознал – и дрожь пробежала по всему моему телу, – что мое истинное положение ничуть не менее страшно, чем только что привидевшийся кошмар.

Я снова оказался в незапятнанно чистой, залитой светом свечи спальне. Я сидел в шератоновском кресле, к которому был крепко-накрепко привязан до крайности обтрепавшимся кожаным ремнем, напоминавшим вконец выношенную подпругу. Она несколько раз опоясывала мои руки и верхнюю часть туловища, приковав меня к спинке кресла.

Прямо передо мной стояла кровать красного дерева. Питер Ватти находился возле нее, склонившись над предметом, лежавшим с левого края.

Это был труп – труп женщины, судя по истлевшему платью и длинным прядям жестких курчавых волос, разметанных вокруг черепа. Лицо настолько отвратительно высохло и сморщилось, что напоминало египетскую мумию. Лишенный покрова плоти рот отвратительно скалился, обнажив ряд страшных желтых зубов. Два деревянных шарика, раскрашенных под глазные яблоки, были вставлены в пустые глазницы. Ноги покойницы были в изящных туфельках, а на руках красовались кремовые лайковые перчатки, расшитые изысканным цветочным узором.

Истлевший труп – я понял это с первого взгляда – был разложившимся телом обожаемой жены Ватти – Присциллы Робинсон. Она была облачена в платье, в котором ее погребли.

Перчатки, однако, явно появились куда позднее. И действительно, я не мог не признать в них пропавшую пару, принадлежавшую Анне Элкотт.

В правой ладони Ватта бережно держал синий стеклянный пузырек, из которого по капелькам стряхивал блестящую мазь на руку. Затем он втирал состав в омерзительное лицо трупа, нежно касаясь потрескавшейся, свисающей лоскутьями кожи, и высоким заунывным голосом напевал одну и ту же строфу из старинной баллады «Беспокойная могила»:

Любимая, не спи, не спи!Склонился и стою я -Холодных, словно глина, губЯ жажду поцелуя! 

Когда я, скованный ледяным ужасом, наблюдал эту безумную сцену, слуха моего коснулся низкий, выдающий смертельный испуг, скулящий звук. И только после того, как Ватти резко прервал свое священнодействие и обернулся ко мне, я понял, что эти скулящие звуки издаю я сам.

Видя, что я очнулся, Ватти поставил синий восьмиугольный пузырек на прикроватный столик и подошел ко мне. Дотянувшись рукой до пояса, он извлек из прикрепленных к ремню старых кожаных ножен охотничий нож с широким лезвием. Затем он помахал оружием перед моими глазами, его отталкивающее лицо исказилось неописуемой ненавистью, и он прорычал:

– Ах ты, гнусная ищейка. Надо выпустить тебе кишки прямо сейчас.

Даже будучи в крайне смятенном состоянии, я узнал резкий, до странности знакомый запах, исходивший от руки, державшей оружие. Однако мысли мои пребывали в таком разброде, что я не смог тут же опознать его.