Мой Демон - Михаил Болле

Впрочем, увидев киллера через тонированное стекло своего «мерса», Пономарь еще успел дернуться, вскинул руки к лицу, словно пытаясь защититься, и даже почувствовал, как обожгло простреленную ладонь, – но все это было так же тщетно, как, стоя у подножия вулкана, пытаться оттолкнуть катящуюся на тебя лавину…

А спустя еще полчаса на месте преступления уже вовсю шустрили знаменитые питерские менты. Роскошный «мерседес» Пономаря напоминал дуршлаг. Судя по количеству пулевых отверстий, в него выпустили целый рожок из автомата Калашникова. За милицейским оцеплением, то и дело хватаясь за голову, ходил бледный и трясущийся телохранитель Пономаря – единственный, которому чудом удалось уцелеть. Сам Герман Петрович, залитый свежей кровью, раскинулся на заднем сиденье и уже начал остывать. На переднем, уронив простреленную голову на руль, застыл водитель-охранник.

На улице Марата, неподалеку от Театра имени Ленсовета, собралась небольшая толпа, человек пятнадцать зевак, не считая нескольких милиционеров и сыщиков в штатском, двух фоторепортеров, а также врача и медсестры. Так уж устроена человеческая психика, что при виде чужой смерти непроизвольно, в самой глубине ужасающегося сознания, неизбежно всплывает одна и та же мысль: «Как хорошо, что умер он, а не я, как хорошо, что еще не настала моя очередь…» Недаром же знаменитый Блез Паскаль сравнил человечество с толпой людей в цепях, приговоренных к смерти. «Каждый день некоторые из них умерщвляются в виду остальных; остающиеся видят свое собственное положение в положении им подобных, и, смотря друг на друга с чувством скорби и безнадежности, ожидают своей участи…»

И как бы в виде мрачной иронии судьбы, над всем этим зловещим побоищем каким-то издевательски-задорным диссонансом гремела песня Пугачевой, доносившаяся из мощной магнитолы изрешеченного «мерседеса», настроенной, естественно, на волну «Русского радио»: «Ледяной горою айсберг из тумана вырастает…»

– Что тут случилось? – прошепелявила какая-то любопытная старушка, из числа тех знаменитых «Аннушек», которые готовы везде и всюду проливать свое масло – что в Москве, что в Питере.

– Заказное убийство, бабуля, – недовольно буркнул молодой лейтенант. – Сами, что ли, не видите? – Затем, покосившись на красивую даму, стоящую за милицейским оцеплением, повернулся к своим подчиненным и раздраженно рявкнул: – Да выключите вы кто-нибудь эту проклятую музыку!

«А ты такой холодный, как айсберг в океане…» – еще успела пропеть прима российской эстрады, перед тем как милицейский сержант, осторожно заглянув в окровавленный салон «мерседеса», выключил магнитолу.

Глава 24

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 1837 год

Зима была на своем пике; кружились февральские метели, тяжелые свинцовые тучи с утра до вечера медленно и уныло тянулись по небу и такой же тоской отзывались в душе каждого человека, так или иначе причастного к гибели Пушкина. В тот сумрачный и тоскливый день, вызывавший единственное желание – чтобы он поскорее кончился, в доме на Мойке царила всепоглощающая тишина. Вдова Пушкина отсутствовала – на ее голову навалилось так много суетных дел, связанных с приготовлением к отъезду из Санкт-Петербурга, что иногда ей хотелось просто убежать из дому, в поисках поддержки где-то на стороне. И она часто находила содействие и понимание в семье Карамзиных, где Ташу жалели, защищали от нападок и называли бедной жертвой собственного легкомыслия и людской злобы. Только дети Пушкина не принимали участия в поголовной печали, они словно птахи резвились и смеялись в детской, где с ними были неизменная Азя и старая няня.

Сильно осунувшийся камердинер, старый, поседевший «дядька» Никита, знавший Александра Сергеевича с юных лет, открыл дверь без стука:

– Александра Николаевна, к вам пожаловала княгиня Вяземская.

– Пригласите ее в гостиную.

Вера Федоровна сидела на кушетке со спинкой из красного дерева в небольшой, уютно обставленной комнате. На стене прямо над кушеткой висело широкое полотно французского живописца с пейзажем гор, обрамленное в массивную позолоченную раму. В углу стояли высокие напольные часы, достававшие башенкой почти до потолка и размеренно махавшие своим медным маятником. Камердинер вытащил из высокого дубового комода поднос с чайным сервизом на одну персону и поставил его на круглый столик около кушетки. Также из комода он достал небольшую картонную коробку с плитками твердого английского шоколада фирмы «Фрей», что говорило о явном улучшении финансовых дел в этом доме. В квартире было прохладно, и Вера Федоровна пожалела, что разделась до платья, оставив в прихожей вместе с верхней одеждой свой шерстяной платок. Теперь она пила чай маленькими глотками, испытывая некоторое волнение перед встречей с Александриной. Ведь княгиня Вяземская пришла нарочно в то время, когда в доме отсутствовала Натали.

На пороге гостиной появилась Азя. Но она, одетая во все черное, была не такой, какой ее привык видеть петербургский свет. Лицо осунулось и побледнело, глаза, всегда светившиеся безудержной страстью, погасли, словно потеряли необходимый для сияния источник энергии. Вера Федоровна встала и кинулась к ней со всем простодушием и нежностью, однако неторопливые шаги Александрины, та сдержанность, с которой она протянула обе руки и склонила голову на плечо княгини, чтобы потом тут же вскинуть ее и посмотреть на княгиню пристальным взглядом своих погасших глаз, остановили ее и поставили в неловкое положение. Коротко поздоровавшись, они отстранились друг от друга.

– Как ты, душа моя? На тебе лица нет.

Азя подошла к кушетке и села на край, ровно держа спину.

– Здорова ли ты? – спросила Вера Федоровна и пристроилась рядом.

– Мне уже легче.

– Вот и славно. Когда собираетесь в дорогу?

– На днях.

– Сменив обстановку и круг общения, вы с Натали найдете утешение в деревне.

– Теперь я живу только мыслью о скорейшем возвращении в наш тихий дом в Заводе. Там нас ждет брат Дмитрий, единственный верный друг…

– Кстати, – княгиня сделала глоток чая, создав тем самым небольшую паузу, – я пришла сюда, чтобы исполнить одно из последних желаний Александра Сергеевича. Он просил передать это тебе.

Вера Федоровна достала из потайного бокового кармашка цепочку с крестиком и протянула ее Александрине. В этот миг печальные глаза Ази вспыхнули, вернее даже сказать, вцепились в предмет, лежащий на ладони княгини, и лишь спустя некоторое время она, совладав с собой, отвела их в сторону. Не глядя на цепочку с крестиком, почти на ощупь, Александрина взяла загробный подарок и сжала в кулаке. Вслед за этим по ее бледному лицу побежала паутина тонких красных нитей, превратив его в багряное и дышащее жаром.