Неприкаянные - Тулепберген Каипбергенов

Рукоятью плети Айдос постучал по каркасу юрты.

— Эй, Сарыбай, выйдите к людям! — попросил он вежливо хозяина. Обратился к нему на «вы», хотя наглый Сарыбай этого не заслуживал. Жадным псом был Сарыбай, а не человеком.

Вышел Сарыбай, злой, надменный. Процедил сквозь зубы:

— Слушаю, мой бий.

— Да не меня надо слушать, а этих почтенных людей. Они требуют возвращения долга. Должны вы им за работу?

Сарыбай пожал плечами: может, и должен, не помнит. Стал бормотать бессвязно:

— Пусть оставят меня в покое в День взаимного уважения. Человек должен радоваться нынче. Завтра-послезавтра рассчитаюсь с теми, кому должен.

Он повернулся, чтобы исчезнуть снова за пологом своей юрты. Не учел, однако, решимости бия отстоять справедливость.

— Держите его! — крикнул аульчанам Айдос. Двое здоровых парней схватили Сарыбая, сжали так в огромных руках своих, что он замяукал жалостливо:

— Расплачусь завтра…

— Сегодня! — сказал Айдос.

— Не помню… кому что должен…

— Джигиты, привяжите его к арбе, пусть вспоминает.

Тотчас нашлась веревка, накинули ее на руки Сары-бая, прикрутили их к колесам арбы.

— Ну, Сарыбай, кому что должны? — спросил

Айдос.

— Не помню, — промяукал Сарыбай.

— А ну, почтенные, напомните Сарыбаю, что кому должен.

Аульчане закричали:

— Пуд джугары!

— Два батмана проса!

— Четверть пуда конопли!

— Козленка!

— Хорошо, — кивнул Айдос. — Называя величину долга, не забыли ли вы, уважаемые, что на плечах ваших сидят ангелы смерти и сверяют сказанное с истиной? Не ошиблись ли, дорогие братья? Не преувеличили величину долга?

— Нет, не преувеличили.

Тогда пусть Доспан и Кадырберген откроют амбар и отдадут людям то, что должен был отдать Сарыбай. Эй, сестра! — позвал жену Сарыбая бий. — Принесите ключи от амбара!

Жена Сарыбая, полная маленькая женщина, пряча лицо в жегде, вышла из юрты со связкой ключей: на дверях амбара висел не один замок. Открыла амбар и сказала, улыбаясь лукаво:

— Каинларым! Милые юноши! Не будьте слишком щедрыми, раздавая чужое добро. Совесть дающего должна быть равна совести берущего.

Кадырберген и Доспан стали насыпать зерно в платки аульчан.

— Кадырберген! — завизжал Сарыбай. — Не тем кепшиком меришь просо. Бери кепшик поменьше… Не ту козу отдаешь, Доспан. Там в хлеву козленок…

Не послушал Кадырберген бая, не сменил большой ковш на малый, не отвязал Доспан козленка, отвязал козу.

— Выросла та козочка, которую обещал Сарыбай, — посмеялся он. — За полгода бычок превращается в быка, а телочка — в корову. Счастье Сарыбая, что не пообещал он верблюжонка…

Аульчане, получив долг, стали расходиться по своим мазанкам и землянкам. Сарыбай провожал их жалобными стонами:

— Ограбили… Разорили…

Жена Сарыбая смеялась злорадно:

— Чужое добро не добро. На обмане не разбогатеете…

Айдос тоже отъехал от юрты Сарыбая. Прощаясь с женой хозяина, он сказал:

— Сестра, если Сарыбай до вечера не вспомнит, кому что должен, не развязывайте ему руки. Если до завтра не вспомнит, свяжите ему и ноги. Я пришлю на рассвете Кадырбергена помочь вам.

Он уехал, веря, что Сарыбай вспомнит долг тотчас, едва утихнут копыта биева коня. На закате солнца думал навестить бая, проверить, выполнен ли его наказ, одумался ли Сарыбай…

Не знал Айдос, что через час какой-то померкнет солнце в глазах его. Судьба не предупреждает о беде, шепчет добрые слова до самого последнего шага, до самого края пропасти.

Так шептала она и Айдосу, когда он ехал через аул, мимо юрт, в которых расстилались дастарханы, мимо очагов, поднимающих к небу синие дымки жизни. Она шептала свои добрые слова и тогда, когда со стороны тугаев застучали копыта резвых коней и пролетела к аулу стая хищных воронов.

Айдос услышал тревожный топот, находясь у юрты совета, где девушки, закончив дела, пели песню о женской доле, грустную песню. Будто угадывали близкий печальный час свой.

Айдос оглянулся, но поздно оглянулся, не успел и руку поднять, чтобы защитить себя от удара. Последнее, что он увидел, это искаженное злой гримасой лицо всадника и тяжелую палицу, занесенную над собой. И лучи солнца, закатного солнца, бьющие прямо в глаза.

31

Когда Айдос открыл глаза, перед ним уже стояла тьма. Над осенней степью царила ночь, безлунная, глухая. Звезды и те были задернуты пологом облаков, низко висевших над землей.

Стонал кто-то рядом. Стонал тихо, как стонут уже уставшие от боли.

— Доспан! — позвал Айдос.

— Я, дедушка-бий.

— Худо тебе?

— Худо, дедушка-бий… Но бог добр, сберег нам жизнь. А боль пройдет, как прошел и час несчастья.

— Ты прав, сынок. Не дано врагам сгубить наши души. Слава всевышнему!

Стал соображать бий, где они с Доспаном находятся и почему видно лишь небо и не видна степь.

— А как пало несчастье на нас? — спросил Айдос. Когда мы ехали от юрты Сарыбая к юрте совета,

на аул налетели нукеры Туремурата-суфи.

— Много их было?

— Полсотни, наверное. Возглавлял стаю ваш брат — Бегис-бий.

— Он велел убить нас?

Доспан помедлил с ответом. Не хотелось ему говорить правду старшему бию, но и не сказать не мог. Истину-то, если не стремянный, другой кто откроет, и, помедлив, сказал все же:

— Велел он отправить вас дорогой смерти, а на пороге царства Азраила остановить. Чтобы вкусили вы горечь расставания с этим миром, лишь вкусили, но не расстались с ним… Орел, увидевший смерть, перестает быть орлом.

Так сказал Бегис?

— Так, мой бий.

— А какие слова произнес для тебя, Доспан?

— Худые, мой бий. Крикнул нукерам: «Это караку-лак, тень тигра. Сбросьте его с седла, и так сбросьте, чтобы не смог никогда снова сесть в седло…» Кажется, приказание Бегиса нукеры выполнили… — Доспан тяжело застонал.

— Крепись, сынок. Не знает великой истины Бегис. Орлы, увидевшие смерть, не перестают быть орлами, они взлетают еще выше, глаза их становятся еще зорче, когти еще острее. Они мстят обидчикам.

Стало светать, и Айдос увидел, что вместе со своим помощником лежит в яме у городской стены. Из этой ямы выбирали землю для изготовления глиняных кирпичей.

«И все-то продумали жестокие люди, — вздохнул Айдос — Злая мысль неистощима».

— Выберемся мы из этой ямы? — спросил измученный страданием Доспан.

— Сами не выберемся, — ответил Айдос. — Руки и ноги наши связаны. Кто-нибудь поможет.

— Не крикнуть ли нам? — предложил Доспан.

— Нет.

Не мог старший бий унизить себя мольбой о помощи. Даже само желание избавиться от мучений ценой чьих-то усилий казалось ему постыдным. Упавшего с коня главу рода может поднять лишь помощник его или другой глава рода. Простой степняк, сострадая, лишь оскорбит бия.

Спасение пришло, когда солнце поднялось высоко.

Топот коня раздался где-то около полудня. Степняк, должно быть, ехал за стеной и мог миновать яму, в которой лежали Айдос и его стремянный.

Бедняга Доспан не стерпел, крикнул:

— Мы здесь!

Тише! — хотел остановить помощника Айдос, но было поздно уже. Всадник услышал зов и свернул к яме.

Это был Кадырберген, человек, старавшийся всюду поспеть, во все сунуть свой крючковатый нос, всем оказать содействие. Сюда, правда, он не поспел, сутки целые почти лежали в яме Айдос и его помощник. Но кто знает, торопился Кадырберген или нет. Может, и торопился, да тропа его поиска была длинной и лежала совсем в другой стороне аула,

Кадырберген остановил коня у края ямы и перегнулся через седло. Крикнул испуганно:

— Бий-ага!

Узнал? — грустно ответил Айдос. — Не слишком, значит, нас изуродовали, если за десять шагов можно разобрать, где голова бия, а где дорожный камень. Спустись, Кадырберген, и развяжи веревки, которыми опутали нас добрые люди.

— Разбойники, душегубы! — проворчал Кадырберген.

Он слез с коня и прыгнул в яму. Ухватился за веревки, стараясь распутать их.

«Хорошо, что Кадырберген нашел нас, — подумал Айдос. — Хоть и не полноправный бий, а все же бий. Не черная кость, не простолюдин».

Веревки были туго связаны, и распутать их Кадыр-бергену никак не удавалось.

— Негодяи! — ругался он. — Намочили узлы, зубами рвать придется…

Айдос усмехнулся:

— Не для твоих зубов эти узлы, брат Кадырберген. Волчьи тут зубы нужны, Туремурат-суфи бы справился с ними.

— Верно, Айдос, — согласился Кадырберген, продолжая мучиться над веревками. — Зубы у суфи волчьи, да и норов такой же.

— А против волков, как и против узлов, сила наша ничто. Здесь нож нужен.

— Не ношу я ножа, Айдос, — признался Кадырберген.

— Напрасно. Время настало, выходя из юрты, класть за пояс нож… Вынь у меня из ножен кинжал. С ним сподручнее будет воевать с узлами.