Узелки - Татьяна Соломатина

Не стану же я утомлять мыслящего трезво читателя подробностями поведения одной из групп лечебного факультета, явившейся полным составом на занятия нетрезвыми. Да и весёлого в этой истории мало. Разве что все мои однокашники не могли выговорить одно-единственное слово «атриовентрикулярный». Это такой клапан в сердечной мышце. Присутствующий студенческий коллектив состоял из отслуживших в рядах Советской Армии особей мужского пола и одной-единственной девушки — вчерашней школьницы. Ныне вашей покорной рассказчицы. Эмма Вячеславовна вызывала к доске строго по журналу. Я и рада была бы спасти ситуацию, оставаясь единственной, кто ещё на это способен, но моя девичья фамилия, как и теперешняя, начиналась далеко не на первую букву алфавита. Когда очередь, наконец, дошла до меня, преподавательница уже билась в истерике от злости. Я — в истерике от смеха. Закончилось всё рапортом в деканат.

Одна сплошная мораль. Нельзя, мол, являться на занятия во хмелю и доводить до истерического припадка старую деву — преподавательницу физиологии. «Пьющий студент успевает хуже, чем непьющий!»

Или вот еще. Расскажи я, к примеру, как Толик Кравченко, получив стипендию, решил отпраздновать со вкусом окончание двухнедельного студенческого голода. Купил отборной баранины, правильного риса, жёлтой морковки, крупного лука и приготовил шикарный плов. А мы, напившись на вечеринке по соседству, стащили с кухни ничейный, как нам показалось, казан. И, вырывая его друг у друга, посыпали кулинарным шедевром полы чуть ли не на всех этажах общаги. Толик был крайне недоволен. Мы стоически хранили молчание. Страх перевесил порядочность. Толик был накачан и суров.

Опять не то! Чего весёлого в таком вопиющем хулиганстве? Анатолий Петрович, к слову, стал хирургом. Оставаясь очень суровым таким и накачанным. Пациенты (особенно пациентки) обожают его за интеллект, руки, серьёзный подход. И красивую фигуру. Тягая штангу и колотя грушу, он порой с тоской вспоминает о голодном студенчестве, потому как Тоха склонен к полноте, но продуктами его холодильник всегда полон и с кухни собственного дома уже никто ничего не крадёт.

Не подошло бы, полагаю, и весёлое приключение Вовочки Шевченко, проигравшего в шахматном турнире туфли. После чего в трамвае он, будучи весьма и весьма навеселе, демонстрировал контролёру умение обособленно шевелить мизинцами на ногах.

Снова! Проезд без билета не одобрила бы всемирная лига кондукторов и контролёров, если таковая имеется. А не имеется — всё равно! Не одобрила бы общественность! Азартные игры. Проезд в общественном транспорте в нетрезвом виде. Позже Вовка стал детским кардиологом. Детишки обожают Владимира Николаевича за доброту, мягкость, искренность и весёлый нрав.

Ужасная, леденящая душу история о тунеядстве и грязном, циничном использовании тендерных преимуществ в личных целях не прошла бы однозначно. Будучи на первом курсе, я возжелала студенческой романтики и отправилась в колхоз назло справкам от маминых знакомых врачей. Поскольку в группе я была единственной девицей, наши своеобразные, но всё-таки джентльмены, выбрали меня звеньевой. Работали мы на подряд. Они работали. Причём как «папы Карлы». Я же восседала (и большую часть времени даже возлежала) на подиуме из ящиков. Когда они заканчивали убирать очередное поле помидоров, перцев или баклажанов, Вадим Короткое и Стасик Заболотный просто перетаскивали меня, на манер древнеримской патрицианки, не снимая с ящиков, на другой плацдарм. Во время обеда на полевом стане вылавливали мне лучшие куски мяса, отрезали любимые мною горбушки от свежего чёрного хлеба и добывали для меня где-то болгарские сигареты. В результате чего я загорела ровнее и красивее, чем на морском курорте, поправилась на несколько килограммов, стала курильщицей «в системе» и больше всех… заработала! Поскольку зарплата звеньевой начислялась по средней заработной плате бригады плюс проценты за вредность руководящей работы. Хотя в реальности всем процессом железной рукой руководил сельский парень Коротков, старший сержант, свежеуволенный из рядов СА. Ныне он майор запаса медицинской службы и успешный городской житель, владеющий сетью стоматологических кабинетов. Да-да, лечебный факультет. Вадим Владимирович владеет. Врачи его обожают за то, что он — прирождённый руководитель, способный учесть все нужды как пациентов, так и сотрудников к обоюдному благу всех участников процесса.

Так что, ничего не делая, я тогда привезла из колхоза тысячу двести полновесных советских рублей. «Учиться, учиться и ещё раз учиться», — напоминал мне дедушка Ленин, весело поглядывая со свежих банкнот, «…и тогда у тебя будет много-много денежек!» В общем, оделась и обулась я на весь предстоящий год. Мамочка, правда, всё равно была недовольна моим колхозным экспириенсом.

Случаи, когда она была мною довольна, можно перечислить по пальцам. Одной руки. Ампутированной. Вот и в тот раз, когда в меня безответно влюбился профессорский сынок, я опять разочаровала её. Вовочка Бабий решил признаться мне в тот самый момент, когда мы с ним, отрабатывая «нб», мыли окна в кабинете заведующего кафедрой нормальной анатомии. Вовочка отозвал меня полюбоваться рыбками к огромному аквариуму, занимавшему половину стены в кабинете. Признаваясь в большом, чистом и светлом, Вовка нервничал и кормил рыбок… стиральным порошком, доставая его большими жменями из коробки и обильно посыпая им водную гладь аквариума. Раритетные рыбы рефлекторно жадно хватали ртами вещество с поверхностно-активным натяжением. Результат Вовкиного признания оказался плачевен для их хрупких жизней. Я сказала ему, что не могу ответить взаимностью убийце, и не стала с ним встречаться.

«Зелёные» будут недовольны. Кардиологи рассердятся. Действительно, о каком добром и светлом юморе может идти речь, если у Игоря Ивановича, заведующего кафедрой нормальной анатомии, трижды академика разных академий, заслуженного деятеля науки и техники и тогдашнего ректора нашего вуза, случился сердечный приступ?!

Владимир Александрович Бабий профессором не стал. Он стал бизнесменом. Торгует макаронами в особо крупных масштабах. Жена обожает его за банковский счёт и взаимное безразличие. Окажись я на её месте — мама была бы довольна.

Раз уж заговорили о маме, вот случай из детства, полный трагизма, а следовательно, абсолютно не соответствующий целям данного изложения, о том, как она надела мне на голову тарелку с молочной вермишелью. Всем детям земли! Attention! В таких случаях сразу бегите на почту отправлять политую слезами апелляцию во всемирную лигу защиты детей. А ещё лучше — наденьте маме на голову тарелку с молочной вермишелью.

Мои весёлые попойки со свекровью тоже не в кассу — уже пропаганда алкоголизма.

Мне так хотелось забавный рассказ о добром и светлом, не имевший бы последствий ни для участников, ни для самого доброго и светлого. А ещё лучше, имевший бы такие последствия. Но те самые, добрые и светлые!

Приняв в качестве творческого стимулятора русской водки из пиалок для сакэ, ибо кофе уже не помогал, я сосредоточилась. И вспомнила!

Шла я по берегу «самого синего в мире» Чёрного моря, в сторону от теперь уже бывшего мужа. Мне совершенно негде было жить. Денег у меня тоже не было. С работы меня вышвырнули благодаря его связям. Приятели меня покинули. Единственный друг лежал на кладбище. Меня обдали таким количеством грязи, которого бы хватило, чтобы ровным тонким слоем покрыть поверхность Земли. Раза три. И не было мне места в городе, который я любила.

Мне пришлось использовать одного неплохого в принципе и нехорошего в сущности человека в своих личных целях. Откровенно отдавая в залог своё (прости Господи!) тело и (Господи, прости ещё раз!) могучий интеллект.

Но, о ужас! Конкретно сегодня мне всё равно не на что было выпить!!!

В кармане лежала сумма, эквивалентная одному доллару США, хотя выглядела я при этом чрезвычайно презентабельно. На мне были джинсы стоимостью двести пятьдесят долларов. Топик, превышающий собственную себестоимость раз в пятьсот. Свежее трёхцветное мелирование, сделанное буквально накануне ухода от мужа за каких-то сто баксов. Часы за штуку, кольцо с изумрудом и ещё парочка атрибутов достатка висела в ушах. Перебирая всё это в уме, я мысленно подбирала место на рынке и вспоминала адрес ближайшего ломбарда, проклиная себя за отсутствие опыта по выходу из подобных ситуаций. Правда, у меня оставалась ещё одна сигарета…

Пачка тех, что я курила, стоила полтора доллара, но мне ещё нужно было добраться до противоположного конца города на маршрутке к месту моего нынешнего временного обиталища, любезно предоставленного мне тем самым «неплохим в принципе» человеком, который прибывал в мой благословенный город лишь через несколько дней. Стоимость проезда равнялась четверти одного зелёного портрета Вашингтона. Навыки езды на антиобщественном транспорте мною были давно утрачены, и посему я оттягивала несладкий момент возобновления забытых ощущений. Хотя торопиться мне, собственно говоря, было некуда, не к кому и незачем.