Карнавальная ночь - Поль Феваль

– Ну подумай сам, Саладен! Нельзя же сосать соску до самой армии, правда? Ну-ка, скушай это, как делают послушные мальчики, это тебе полезно, сам дядя ветеринар сказал, и пора уже тебе, пацан, сиську бросать и браться за ум.

Саладен глотать явно не желал, корчил невозможные рожи и пытался орать; но Эшалот, знакомый с силою его глотки и опасаясь скандала, стискивал ему ладонью рот, говоря:

– Напрасно ты это. Твой папка для тебя ничего не делает, я один о тебе забочусь. Будь добр! Колбаса тебе придаст мужской силы – не то что молоко, которое в Париже чем только не разбавляют: и крахмалом, и лошажьими мозгами. Молочники – самое жулье. Ты откроешь, наконец, рот, гаденыш?.. Вот видишь, Саладен, ты таки дождался, что я обошелся с тобой грубо!

Саладен, который кочевряжился как мог, вырвался наконец из объятий Эшалота и запустил все десять своих черных изогнутых ногтей в бедную тощую щеку кормильца. Эшалот поцеловал его.

– Безобразник, – проворчал он сквозь смех, – когда ж ты дурить-то бросишь? – И добавил с нежной решимостью: – Не мешало бы тебе возблагодарить небо, что оно отучает тебя от сиськи колбасой! Человек должен быть приучен кушать сам с младых ногтей, ты мне когда-нибудь за это спасибо скажешь. Давай-ка, Саладен, будь умницей! Здоровее будешь. А ну-ка, попробуй! Ты разве видел, чтобы я когда-нибудь сосал соску? Ты один тут сосешь, срамник!

По лбу Эшалота катился пот; он вытер его рукавом и подумал: «Надо ж, до чего упорный! Такой кроха, а уже против колбасы выступает!»

В нескольких шагах от них щеголеватый Симилор и не вспоминал о своем сыночке; это было для него обычное дело. Вся затея с отучением от соски, дело тонкое и нелегкое, ничуть не занимала его. Раб своих страстей, он транжирил весь свой заработок с госпожой Вашри. Он не был красавцем, но под его обуженным плюшевым сюртуком скрывалась натура артистическая, с обхождением; без штанов и в старой серой шляпе, из-под которой выбивались упрямые русые волосы, он был поглощен ухаживанием.

– А вы как думали! – говорил он с подлым и в то же время глуповатым выражением лица.

Мы, что называется, повесы эпохи Регентства, со всеми этими всевозможными фокусами, как полагается, и оченно даже можем, чтобы бабенка себя чувствовала как рыбка в воде, в смысле там покушать, наряды и все прочее. Это все вздор, любовь эта мне здорово подгадила в жизни; но что вы хотите? Ох, и натерпелся от красоток за свою жизнь этот модный молодой человек, не отступавший, заметьте, от стези чести!

– Ах, как вы много небось повидали всякого занятного, господин Симилор! – вздохнула госпожа Вашри, поглощая рубец из глиняной миски.

Она сидела на полу, положив пятки на стул и уткнувшись носом в миску. И какой же красивой казалась Симилору!

Турецкий барабан из «Театра юных подмастерий», труппу которого составляли тридцать две дрессированные собаки, пронзительно спросил:

– Но как же вы ухитряетесь зарабатывать такую кучу денег?

Кучу денег! Вот простота! Нашелся наконец человек, который считает его богатеем и завидует! Симилор весь аж засветился от гордости и задрал нос.

– Утверждать, что все граждане рождаются равными, – отозвался он профессорским тоном, – вздор! Поглядите-ка на Эшалота, из моих холопов, которого я прихватил, чтобы он возился с моим сыном, брошенным его матерью-дворянкой, принадлежащей к высшему обществу «шоссе д'Антен», которую я мог сжить со свету, стоило лишь сказать ее муженьку-миллионеру: «Эй, слышь! Баронесса твоя напакостила тут с одним приличным, по общему мнению, молодым человеком», со мной то бишь, чему у меня есть улики в виде ее писем на атласной бумаге, в которых она меня называла «Симилор, кумир моей души», и чему Саладен являет собой вещественное доказательство ее преступного ко мне пристрастия, чем он мог бы приструнить спесивую семейку и вертеть ими как угодно, когда б он был глух к утонченным чувствам!

Собравшиеся слушали разинув рот, а мадемуазель Вашри так даже забыла глотать, до того ей нравилось.

Единственное, что несколько смущает автора, так это опасение прослыть подражателем Вергилия – уж больно бросается в глаза сходство этой сцены со свиданием Энея, Анхизова сына, с Дидоной в окружении ее придворных – но ничто не ново под солнцем.

Симилор заломил шляпу набекрень. Двойной триумф в качестве оратора и соблазнителя опьянял его.

– Я это к тому, чтобы обратить ваше внимание, – продолжал он, – ведь Эшалот имел равные со мной возможности в этом мире. Отчего же он остался на дне, а я поднимался по общественной лестнице? Все дело в душевных дарованиях. Что до меня, начавшего с салонных танцев и имея на сей счет все возможные свидетельства и дипломы, то я преуспел благодаря женщинам. Коль вы не идете на сделки с совестью, можете жить с поднятой головой, известное дело. Да, цыпочка моя, – прервался он, протягивая табакерку мадемуазель Вашри, – каких только я не повидал, и бывал замешан в аферах, где денег ворочались целые горы. Я лично завтракал что ни день с Приятелем – Тулонцем.

– С самим господином Лекоком! – пронесся шепот среди слушавших.

– Это которому отрубило голову несгораемым шкафом у банкира Шварца, – вставила мадемуазель Вашри. – Вот, я помню, смеху тогда было!

Публика сдвинулась потеснее. Эта свежая еще драма, и главное, на редкость прихотливая коллизия глубоко впечатлили трудящийся люд, который знал на этот счет побольше широкой публики и даже побольше полиции. Ибо чем глубже вы погружаетесь, тем лучше слышны бродящие в народе слухи. Жестокая смерть господина Лекока породила тысячи предположений. Легенда о Черных Мантиях гуляла по проулкам и заполняла умы престарелой бедноты. Всем было невтерпеж послушать.

Симилор прошипел громкое «тссс».

– Коль найдется такой сообразительный и ловкий малый, кто хочет тихой сапой нажить капиталец, – снова завел он с таинственным видом, – пока еще можно подыскать оказию, что уж там. Никаких Черных Мантий никогда не было! Это только бездельники сочиняют подобные байки. Что верно, так это что можно найти ребят, которые обделывают кой-какие делишки под покровом тумана, и что нужны люди присматривать или следить за товаром; все шито-крыто; не знаешь чем обернется. Разве можно доставить малейшее неудовольствие хозяевам кабачка «Срезанный колос», где, как поговаривали, Черные Мантии сходились на свои совещания? Шито-крыто, это были кабатчики, вот; к ним ходили в картишки перекинуться. В общем, двое из тех пропали: господин Лекок и господин Трехлапый, калека из почтовой конторы.

– А вы, господин Симилор, знали господина Трехлапого? – спросила прекрасная Вашри, сдобрив свой сиплый голос толикой нежности.