Дворянство Том 1 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

Граф и герцог воззрились на островитянина, и два совершенно разных лица пометило одинаковой печатью бесконечное недоумение. Интересно, подумал Курцио, не получу ли я теперь сразу два вызова?.. Но, по крайней мере, оба сиятельных кретина хоть на несколько минут отказались от намерения поубивать друг друга.

- Что? – спросил Шотан, думая, не ослышался ли он. Удолар промолчал, беззвучно шевеля губами в коричневых пятнышках.

Курцио тяжело вздохнул, буквально сел на пятки, представив, как глупо выглядит со стороны в бесформенных одеяниях Сальтолучарда и с дурацкой прической тысячелетней давности. К черту, подумал он, завтра же закажу материковое платье. В нормальном кафтане с обтягивающими рукавами драматические жесты кажутся намного эффектнее.

- Господа, - едва ли не просительно сказал он, глядя снизу вверх. – Вы понимаете, что поставили на кон? Вы не забыли, что мы играем по наивысшей ставке? Все мы? И вы действительно готовы это разрушить парой необдуманных слов? Вот так просто развеять по ветру спесивым нежеланием выслушать друг друга? Если да, то я ошибся.

Он вздохнул и покачал головой.

- Я назвал вас предположительно идиотами. Но это ошибка, и я приношу за нее нижайшие извинения. Получается идиот здесь только я, коли счел полезным содружество с вами. Ведь у меня нет ни конной роты, - Курцио склонил голову в сторону Шотана. – Ни герцогства или хотя бы захудалого клочка земли в материковом владении, - строго выверенный кивок последовал и в сторону Вартенслебена. – Если наш договор порушен, вам есть куда отступить, но я, считай, потерял все.

Воцарилось молчание. Надо было встать, но Курцио представил, как нелепо этот жест будет выглядеть в парчовой хламиде с раздвоенным, как ласточкин хвост, плащом. И счел за лучшее остаться на коленях, трагически склонив голову. Герцог и граф молча переглядывались, все еще меча яростные молнии во взглядах, но уже малость остыв. Как и планировал Курцио, ни один из честолюбивых спутников по заговору не хотел возвращаться к прежнему состоянию. Каждый желал оказаться не просто среди первых, но единственным в своем роде, и сейчас они крайне вовремя об этом вспомнили. Шотан дернул шеей, пригладил растрепанные локоны, поправил кружева на рукавах. Герцог отвернулся и сунул длинный нос в бутылочку с перцем.

- Встаньте, друг мой, - вымолвил граф, протягивая руку островитянину. Курцио, не чинясь, воспользовался помощью, безмолвно посмотрел на герцога.

- Он оскорбил мою дочь, - повторил в третий раз Вартенслебен.

Курцио посмотрел на Шотана. Теперь все зависло от честолюбия графа и степени его желания подняться выше, чем капитан кавалерийской роты, пусть даже лучшей на восемь сторон света.

- Я… - Шотан дернул кадыком, будто воротник душил рыцаря. Глотнул и скривил губы в некрасивой гримасе. Скульптурно-бледная кожа на лице графа все еще шла красными пятнами.

- Я… - повторил Шотан и снова осекся, но затем выдавил с нечеловеческим усилием. – Извиняюсь.

Курцио с мольбой посмотрел на Вартенслебена. Удолар буквально отзеркалил жест Шотана, дернув шеей в удавке скромного воротника, и так же мучительно проговорил даже не по складам, а чуть ли не отдельными буквами:

- Возможно… я был слишком резок. Но моя дочь…

Курцио, понимая, что дорога каждая секунда и надо ковать, пока горит, протянул обоим спутникам ладони, будто предлагая соединиться опосредованным рукопожатием. Пальцы графа и герцога показались островитянину одинаково жесткими и холодными. Шотан выдохнул и, наконец, снова обернулся самим собой – аристократически-бледный, хладнокровно-отстраненный, будто не от мира сего. Только пребывающие в легком беспорядке локоны свидетельствовали о некотором расстройстве души. Самое главное было сказано, перемирие заключено, теперь ступать по тонкому льду оказалось полегче. И граф вымолвил, по-прежнему не глядя на Удолара, но уже заметно тверже:

- Я обвинил вашу дочь в том, что император дурно подумал обо мне, это было… не слишком достойно с моей стороны. Но тем не менее…

Граф позволил незаконченной фразе повиснуть в воздухе, показывая, что конфликт все же до конца не исчерпан.

- Биэль преподает его величеству мудрость правителя, - пробурчал Вартенслебен. – Не вина моей дочери в том, что мальчишка слишком юн и воображает себя рыцарем без страха и упрека. Фонарь нравственности, светоч морали, чтоб его.

- Да, - вздохнул Шотан. – Как правило, это происходит… и проходит… раньше. Ему бы послужить оруженосцем год-другой при достойном кавалере. Обычно такая школа хорошо лечит наивность.

- Господа, - Курцио слегка хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание. – На самом деле пока не произошло ничего необратимого.

- Я отлучен от императора, - огрызнулся Шотан. – Мальчишка не желает меня больше видеть. Это опала. Настоящая и, очевидно, долгая. Вот благодарность за службу!

- Не стоит называть его «мальчишкой» - мягко подсказал Курцио. – Никогда нельзя быть уверенным, что где-нибудь не притаились чужие, неблагожелательные уши.

Удолар молча кивнул, соглашаясь.

- Что же до предмета нашего разговора… Да, это опала, - не стал опровергать Курцио. – И незаслуженная. Но, - островитянин значительно устремил вверх палец, почти как прихожанин церкви Единого. – Оттовио еще молод, он пока не выучил все уроки правителя. И не знает, что некоторые… вольности… лучше простить, ибо настоящая верность для императора стоит превыше всего. Даже закона и правосудия.

- Мне это не поможет, - буркнул Шотан. – Он выразился более чем прямо. Мне запрещено появляться близ него.

- Так и есть. Но… - значительно поднял уже два пальца островитянин. – Во-первых, ваша рота, как и прежде, служит императору, не так ли?

Хм… - нахмурился Шотан. - Да.

- Да, - скупо улыбнулся и повторил Курцио. – Оттовио, наверное, попросту забыл, что граф Шотан это не только человек с титулом, но и его конная рота. Блестящий, верный отряд, который неустанно бдит на страже покоя и безопасности Его Величества.

- Так… - с неопределенной интонацией протянул жандарм. – Ну… да.

- Во-вторых, кто-то должен будет изнурять гетайров Его Величества неустанными воинскими упражнениями. И в-третьих, вам не дозволено разделять общество императора, однако, насколько я понимаю, никакого рескрипта по этому поводу нет. Вам не запрещено исполнять свои обязанности ни устно, ни письменно, так?

- Да, - кивнул Шотан. – Речь шла только о личной опале.

- Замечательно, - Курцио потер ладони совершенно купеческим жестом. – Следовательно, ничего по-настоящему страшного и необратимого не случилось. Наш правитель еще слишком юн и не обтесан ударами судьбы. Он пока не ценит верность в должной мере, но это не свойство души, а временный и поправимый недостаток. Да, мальчишка не желает вас видеть. Но ваши жандармы хранят его. Ваши воспитанники станут его ближайшими спутниками. И наконец, мы, ваши друзья, остаемся при душе и теле господина. Пройдет время…

Курцио улыбнулся, и Шотан в очередной раз подумал, что не боится ничего и никого, но… от доброжелательности островного эмиссара хочется повернуться спиной к стене и достать кинжал. Однако сейчас и еще какое-то время соратники по малому заговору будут скакать в одном строю, сапог к сапогу.

- Пройдут недели, месяцы, и память о страданиях мещанки потускнеет, как бронза без полировки. А тем временем наш император не раз и не два убедится, что для правителя нет ничего ценнее верности… особенно если она прошла суровое испытание царственной неблагодарностью.

- Сломанная кость оказывается прочнее? – вернул улыбку Шотан, и Курцио подумал, что никогда ему не доводилось встречать такого сильного различия между идеально прекрасной формой и черной душой внутри. Но, к сожалению, пока все участники комплота вынужденно гребут одним веслом, а дальше видно будет.

- Именно так. Правители очень любят верность. И особенно любят, если ее хранят, даже когда сам правитель такую добродетель… не проявил.

- Господа, - ощерился в старческой ухмылке герцог, доселе внимательно слушавший диалог. – Кажется, вы упустили еще один аспект.