Крах операции «Тени Ямато» - Николай Богачёв

Со смертью первенца старенькая ама, учительница начальных классов, уже больше никогда не решалась, как это бывало раньше, утверждать, будто все они живут «в эпоху Сева», то есть в просвещенном цивилизованном мире.

С потерей любимого сына свет померк в глазах матери. Ей почему-то все чаще приходила теперь на ум мысль о том, что если уж проживающая рядом с ними особа действительно благородная и даже божественная, то почему же эта божественная особа отгородилась от соотечественников, от своих подданных, рвом, к тому же наполненным до самых краев водой?

Побыв в семье положенное правилами приличия время, терпеливо выдержав всю чайную церемонию, молодой Косоку сказал матери, что ему необходимо появиться в городе, повидать друзей, вышел на улицу и быстрым шагом направился к дому Исудзу, находящемуся в одном квартале от токийского вокзала Уэно, не менее знаменитого, чем «Чрево Парижа»…

Встретившись с подругой, он нашел ее заметно изменившейся, несколько отчужденной. Ямадзаки предложил ей прогуляться с ним по городу. Отпросившись у родителей, Исудзу вместе с Косоку отправилась бродить по городу. До парка возле Уэно они сначала решили проехать на метро. Спустившись в подземку и окунувшись в невероятную людскую давку и толчею, вскоре вновь выбрались на свежий воздух и направились к электричке. На платформе их встретила огромная толпа перегруженного чемоданами и прочей ручной кладью народа. Наконец молодые люди решили, что будет гораздо лучше, если к парку они дойдут пешком.

Идя по широкой и шумной улице, Ямадзаки все еще не мог освободиться от тягостного впечатления, которое осталось у него от посещения подземки. В неосвещенных углах галереи и переходов буквально штабелями лежали покрытые грязным тряпьем всех возрастов и обоих полов люди. Тут же слонялись какие-то странные, полуинтеллигентного вида типы — по всей вероятности, опустившиеся на социальное дно всякого рода «бывшие» — преподаватели вузов, музыканты, художники, писатели. Кто-то, окруженный группой таких же, как и он, бесцветных, унылых бродяг, монотонным сиплым голосом читал проповедь — нечто из постулатов дзэн-буддизма в японской интерпретации.

Унтер-офицер Косоку Ямадзаки с нескрываемым презрением и брезгливостью смотрел на всю эту претендующую на «японскую утонченность» и культурную элитарность, а на самом деле такую заурядную и ничтожную токийскую богему. Иногда, встречая нечто особенно безобразное, Ямадзаки саркастически улыбался. Замечая эту его нехорошую улыбку, грустная Исудзу думала про себя о том, как он, ее друг, не прав в своем презрении к этим несчастным! А ведь небось лучше меня знает, мелькнуло в сознании девушки, что только за последние два года этой ужасной войны в Токио разрушено 700 тысяч домов, погибло 80 тысяч жителей, а 2,5 миллиона из них остались без крыши над головой… И вместо того, чтобы понять, что это значит, и осудить самые корни тех порядков, которые привели к такой чудовищной общенациональной катастрофе, он продолжает верой и правдой служить своему божественному микадо — этому, видите ли, Тэнно, праправнуку богов, отцу и покровителю Страны восходящего солнца.

Так думала, глядя на саркастически улыбавшегося унтер-офицера Косоку Ямадзаки, его подруга, восемнадцатилетняя, опускающая очи долу, скромница Исудзу. Но, думая так, она ошибалась. Вопреки своим саркастическим улыбкам, юный Ямадзаки испытывал сильнейшие душевные муки и угрызения совести, созерцая эти ужасающие картины народных лишений и бед. Сегодня, быть может, впервые с такой беспощадной ясностью он осознал, что горячо любимая им родина, его древняя и прекрасная Ниппон давно уже является страной не восходящего, а как раз наоборот, заходящего солнца. Быть может, впервые в жизни он, наедине с собой, со своей совестью, вынужден был прямо и бескомпромиссно сказать себе, что был безусловно не прав, когда, вопреки очевидной реальности и здравому смыслу, стремился оправдать и поддержать разного рода якобы «научные» обоснования необходимости войн — все эти разрабатываемые по прямой указке правящих кланов идеологические теории и милитаристские концепции, все эти лживые разглагольствования отнюдь не бескорыстных политика нов об «угрозе извне» и вытекающей будто бы из нее насущной потребности в «защите государственных границ и национальных интересов».

На фоне ужасающей нищеты, антисанитарии и разрухи, заполонивших большой Токио, жалкими и ничтожными представлялись теперь Ямадзаки выставляемые напоказ крикливые остатки былой роскоши, эти возводимые богатыми в культ, носящие декоративный характер аксессуары древней японской культуры в стиле эпохи Хэйон — эпохи наибольшего расцвета родовой знати и сюзеренов, эти призванные хранить и утверждать в течение тысячелетий остающиеся неизменными традиции и обычаи, благодаря которым в мировом общественном мнении сложились представления о национальном своеобразии японцев, об истинно японском духе.

Ему, своими глазами и в непосредственной близи увидевшему, как физически и нравственно страдает пребывающий в самом центре всеобщего хаоса и разрушения ни в чем не повинный народ, казался теперь форменным издевательством даже сам освященный тысячелетиями, до сих пор глубоко чтимый закон лили-госейдо — так называемой братской взаимной помощи и любви, закон, который, согласно официальной пропаганде, будто бы всегда господствует между всеми истинными, несмотря на социальное происхождение, японцами…

Легкой приятной прогулки по улицам родного города — такой, какие бывали раньше, — у молодых людей на этот раз не получилось. Проводив девушку к ее дому, Ямадзаки в тяжелом расположении духа возвратился к родным и, наскоро попрощавшись, направился в порт, к месту стоянки его подводной лодки.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Попытка американского агента Дзиккона Нумато досрочно, еще в океанском рейсе, выполнить поставленную перед ним задачу

С тех пор как агент американской разведки Дзиккон Нумато благополучно ступил на борт управляемой Юкио Коно японской субмарины, минуло шесть дней. Все шло своим чередом. Настала последняя тропическая ночь, и подводная лодка форсированным броском достигла наконец южных границ Андаманского моря и в надводном положении устремилась полным ходом через Малаккский пролив в Сингапур.

Находясь у самого острия Малаккского полуострова на пересекающихся здесь морских путях между Азией, Океанией и Европой, этот форпост Британской империи играл колоссальную стратегическую роль, ставшую чрезвычайно важной особенно в преддверии второй мировой войны. Не удивительно поэтому, что захватить Сингапур Япония попыталась уже в первые месяцы войны. Военно-морская база и большой коммерческий порт, наличие сухих доков — все это было крайне необходимо для каждой из воюющих сторон, ибо открывало для них путь в необозримые просторы Тихого океана и прилегающие к нему моря, включавшие в свои громадные акватории неделимые имперские и. коммерческие интересы многих стран. В зависимости от того, кто будет обладать этой базой, во многом зависело решение главного вопроса: кто кого?

Спустившись с мостика в рубку, Юкио Коно дал указание сменившему его на вахте старпому, чтобы тот ни в коем случае не упустил из виду и немедленно поставил его в известность, как только подводная лодка окажется на дальнем рейде Сингапура.

Поинтересовавшись у дежурного офицера по кораблю, как чувствует себя гость, он велел пригласить его к себе на беседу.

Вскоре Дзиккон Нумато появился в рубке, и капитан задал ему первый, вовсе не праздный, не только из вежливости, вопрос: каково самочувствие господина, не болеет ли он. Нумато поблагодарил за внимание и откровенно признался, что под водою он путешествует впервые и с непривычки чувствует себя неважно. А впрочем, с виноватой улыбкой добавил Нумато, безделье — мать всех пороков и самая трудная работа — ничегонеделание. Капитан тут же поспешил успокоить гостя, заверив его, что это временно, скоро пройдет и все станет на свои места.

Тут, почувствовав, что предварительная, ритуальная часть разговора подошла к концу, что все положенные для начала слова произнесены, Юкио Коно вдруг решился на весьма рискованный шаг. Опасаясь показаться нескромным и бестактным, он с наигранным безразличием, будто бы ради простого любопытства, поинтересовался, как его гостю нравится их подводный корабль, не собирается ли он продлить свое у них пребывание — чтобы, так сказать, «вкусить романтики» дальних путешествий, набраться новых впечатлений, кое-что услышать и повидать.

Принимая правила игры, Дзиккон Нумато, прикидываясь простодушным, тоже с фальшивой небрежностью, не принимая предлагаемого ему направления в разговоре, сделал ловкий маневр в сторону, сказал, что у него в этой поездке несколько иные намерения. Понимающе кивнув головой и улыбаясь, Юкио Коно налил еще по чашечке подогретого сакэ.