Мифы и легенды народов мира т. 2 Ранняя Италия и Рим - А. Немировский

Заранее договорившись между собой о времени ухода и месте поселения, собрав свой нехитрый скарб, утром покинули плебеи лачуги и потянулись пестрой толпой к городским воротам. Патриции, высунувшись из своих домов, с удивлением и ужасом наблюдали за молчаливым и неуклонным движением тех, кого они недолюбливали и презирали, но все же считали частью Рима.

Еще не успела осесть пыль, поднятая тысячами ног, собачьих лап и козьих копытец, как сенат собрался на экстренное заседание. На этот раз те, кто ранее рьяно поддерживал консула Аппия Клавдия, предлагавшего дать плебеям жестокий урок, молчали, а разглагольствовали те, кто призывал к мягкости, любимцы плебеев Валерий Публикола и Менений Агриппа. И хотя они были в меньшинстве, сенат единогласно принял решение послать к плебеям обоих консулов, чтобы уговорить их вернуться назад, пока враги не узнали о случившемся и не осадили обезлюдевший город.

Не мешкая консулы отправились в путь, причем без сопровождения ликторов, чтобы розги и воткнутые в них топоры не вызывали у плебеев недобрых воспоминаний. Идти пришлось недолго. Плебеи обосновались близ речки Аниена на горе, называвшейся испокон времен Священной.

Плебеи согласились выслушать консулов и дали им изложить все, что они хотели, но вернуться назад в Рим отказались. Во время посольства сенат продолжал заседание. Патриции хотели дождаться его исхода, чтобы сразу же принять какое-нибудь другое решение.

Но вот в курию вошли консулы, и сразу же по их виду можно было понять, что переговоры не принесли удачи. Тогда-то и предложил Менений Агриппа свои услуги в переговорах с плебеями, и сенаторы дали ему соответствующие полномочия и поклялись незамедлительно выполнить то, что он сочтет нужным обещать плебеям.

Военный совет римлян.

Плебеи, только что проводившие консулов в угрюмом молчании, встретили своего доброжелателя радостными возгласами. Его окружили, приглашали наперебой в свои шатры, но сразу же предупредили:

– Только не уговаривай нас вернуться. Мы приняли решение и не намерены от него отказываться.

Хитрец пожал плечами.

– Зачем мне вас уговаривать? Разве нельзя поговорить о чем-нибудь более приятном? Вот послушайте любопытную историю из давних времен.

– Рассказывай, Менений! Мы тебя слушаем! – раздались голоса.

– Это было, – начал Менений, – да, это было в то далекое время, когда на земле жил только один человек и ему не с кем было перекинуться словцом, но зато части его могучего тела обладали даром речи. Однажды между ними возник спор, едва не окончившийся гибелью человека, а также и нас с вами, ибо мы его потомки. Возненавидели части тела желудок, считая его лентяем, лежебокой и захребетником. Первыми застучали зубы: «Нам надоело пережевывать пищу, чтобы ты ею наслаждался. Пережевывай сам!» «Да! Да! – загудело горло. – А я не буду пищу пропускать». Руки тоже что-то хотели сказать, но просто сжались в кулаки. Отказав желудку в пропитании, члены тела хотели жить не напрягаясь, в свое удовольствие. Они радовались тому, что желудок, на которого они работали всю жизнь, страдает. Но вскоре начали они сами страдать от голода и слабеть. Тогда они поняли, что у каждой части тела, в том числе и у желудка, своя задача. А поняв, немедленно стали заниматься делом, и все у них пошло на лад. Так, мои друзья, обстоят дела в каждой общине, части которой связаны и выполняют общую работу.

Толпа, окружавшая Менения, задумалась. Кажется, в ней не было ни одного, кто бы не понял смысла сказанного.

– Так вот, – продолжал Менений. – Надо забыть о том, что произошло. Сенат поручил мне сказать, что все плебеи, задержанные за долги, будут немедленно выпущены, взятые ими долговые обязательства отменены. Но не только это. Отныне вы сможете ежегодно выбирать из своей среды двух должностных лиц, которые защищали бы ваши права {425}.

Тут же на Священной горе плебеи избрали трибунов {426} и приняли закон об их неприкосновенности. После этого трибуны повели плебеев в опустевший город. И вернулись они туда как победители через несколько дней после своего ухода.

Уступки плебеям с целью их возвращения в Рим были одобрены далеко не всеми патрициями. Непримиримых возглавил Гней Марций. Еще в юности он проявил себя в битве при Регилльском озере и за спасение раненого соратника был награжден венком из ветвей священного дуба с листьями и желудями. Позднее, в сражении у стен города Кориолы, Марций проявил беспримерную доблесть: с кучкой таких же, как он, храбрецов проник в город и подавил его сопротивление. За это Марций получил в дар от консула двухгодовалого коня в боевом снаряжении, а от сената – почетное прозвище Кориолан.

Но прошли времена успешных сражений с вольсками, и на Рим стал надвигаться другой не менее опасный враг – голод. Вследствие ухода плебеев на Священную гору поля остались большей частью невозделанными и незасеянными. Нехватка хлеба вызвала дороговизну. Враждебные Риму соседи не торопились продать римлянам хлебные излишки. В городе началась жестокая нужда. К счастью, удалось привезти много зерна морем из Сицилии, и в сенате стали судить и рядить, по какой цене его уступить плебеям. Тут-то и попросил слово Кориолан. Обрушившись на тех, кто предлагал продавать хлеб по низкой цене, он сказал:

– Почему мы должны облагодетельствовать неблагодарную чернь? Если плебеи хотят дешевого хлеба, пусть откажутся от вырванных у нас уступок. Пусть откажутся от народных трибунов и получат дешевый хлеб.

Речь Кориолана была восторженно встречена такими же, как он, молодыми сенаторами, видевшими в нем своего предводителя. Однако пожилые сенаторы убедили остальных не принимать предложенного Кориоланом решения, считая его опрометчивым и опасным для государства.

Смысл произнесенной Кориоланом речи стал известен за стенами курии. Трибуны собрали сходку. Голодные плебеи, рассвирепев, призывали напасть на Кориолана, как только тот появится на Форуме. Однако народные трибуны решили воспользоваться предоставленными им правами. Они, вступив в курию, предъявили Кориолану обвинение и вызвали его на суд.

Самонадеянный молодой сенатор поначалу не оценил угрожавшей ему опасности.

– Я не низкий плебей, чтобы выслушивать вашу болтовню, – заявил он народным трибунам. – Вы ведь трибуны для плебеев, а не для патрициев.

Трибуны попытались увести Кориолана силой. Но молодые патриции не дали своего кумира в обиду. Они отстранили трибунов и избили их помощников.

И все-таки суд над Кориоланом состоялся. К этому времени вновь против Рима восстали вольски. Внешняя угроза заставила некоторых сенаторов отшатнуться от Кориолана и наиболее яростных его приверженцев, чтобы не дать плебеям нового повода отказаться от воинской службы.

Трибуны на народном собрании не поставили Кориолану в вину его выступление в сенате. Кориолан был формально обвинен в самовольстве, проявленном им при разделе военной добычи. Свою долю, как было неопровержимо доказано, получили не воины, участвовавшие в боях, а те, кто поддерживал Кориолана в его честолюбивых замыслах.

Оценив серьезность обвинений и обстановку, Кориолан решил не дожидаться окончания суда. Вернувшись домой, он обнял мать, поцеловал молодую супругу Вергилию и малолетних детей. Под рыдания близких он покинул семью и домашних ларов. У городских ворот, несмотря на позднее время, Кориолана ожидали преданные друзья. Взглянув на их освещаемые факелами суровые лица, Кориолан не стал ни о чем просить. Он покинул город вместе с тремя своими клиентами.

Уединившись на вилле одного из друзей, Кориолан метался там несколько дней, размышляя, как побольнее отомстить тем, кто пренебрег его заслугами перед государством и обрек на бегство из отечества. Оскорбленное честолюбие подсказало ему план: обратиться к злейшим врагам Рима – вольскам. Ведь злоба и жажда отмщения за недавнее поражение делали их его естественными союзниками.

Кориолану было известно, что главным ненавистником римлян и подстрекателем вольсков был Тулл Аттилий, живший в городе Анции. Кориолан не раз сталкивался с Туллом на поле боя, обмениваясь насмешками и угрозами. К нему-то и направил Кориолан свои стопы. Вступив в дом, он опустился на глиняный пол возле очага, накрыл голову и замер в ожидании. Домочадцы немедленно сообщили господину о странном пришельце. Тот поспешил к нему и, узнав в умоляющем о гостеприимстве Кориолана, оторопел.

– Что тебя, римлянин, привело в мой дом? – спросил он после долгого молчания.

– Надежда, – ответил пришелец. – За все известные тебе лучше, чем другим, труды мои и раны не получил я от отечества ничего, кроме прозвища Кориолан. Но и оно не смогло избавить меня от позора и поругания. Я припадаю к твоему очагу в надежде, что ты, недруг моей неблагодарной родины, отнесешься ко мне с большим вниманием, чем мои сограждане. Я же обещаю тебе сражаться за вашу свободу и за вас с не меньшим рвением и успехом, чем ранее воевал за ваше порабощение.