Старики и бледный Блупер - Густав Хэсфорд

Рядовой Бредфилд ворчит, бычкует сигарету по-военному, скидывает мокрый от пота бронежилет, а потом как фермер начинает вспахивать землю своей лопаткой, чтобы затем посадить себя самого во временную могилку. Он вонзает в землю свою лопатку, изо всех сил, поглядывая на Ганни. Вытирает пот с лица полотенцем защитного цвета, которое болтается у него на шее, и произносит: «Черт бы побрал сразу всех уродов, кто сейчас не тут».

Командир Бе Дан отдает приказание, и мы отползаем, медленно, дюйм за дюймом, ярдов этак на полста. Мы уже думаем, что благополучно избежали столкновения с морпехами, когда одиночный выстрел пронзает жаркий день. Кто-то из наших наблюдателей сделал сигнальный выстрел. В ответ на выстрел звучит огонь из автоматических винтовок.

По какой-то причине, которой нам не узнать никогда, кто-то отдал приказ выдвигаться, и морпехи сделали по коням. У морпехов в походе приказ один: замешкается — отстанешь.

Случайно на нас наткнувшись, морпехи надвигаются на добычу, сближение с противником называется, а еще чаще — инстинкт убийцы. Стрелковая рота разражается яростной трескотней разведки огнем.

Нет ничего страшнее вот этой тишины между вдохами, когда слышишь выстрелы и не знаешь, попадут в тебя или нет.

Бойцам становится легче, когда командир Бе Дан говорит: «Бан!» Отделение открывает огонь. Лучше, когда делом занят — нет времени для лишних мыслей.

— Ди ди мау! — звучит приказ. — Уходим, и уходим быстро.

Мы не собираемся «хватать противника за ремень». Если б мы собирались драться, то подобрались бы к противнику поближе, чтобы морпехи не могли применить по нам средства поддержки — артиллерию наземного базирования, артиллерию морского базирования и тактическую авиацию непосредственной воздушной поддержки.

Осматриваюсь — нельзя ли оторваться? Нет, во время перестрелки перед наступающими силами лучше не объявляться, хотя… не должны ведь принять меня за Чарли, я ведь рослый. Нет, хряки вполне могут для начала меня пристрелить, а потом уж рост замерять.

Неожиданно отделение покидает укрытия, и мы отходим обратно к густым джунглям, стреляя на ходу.

Пули из пулемета M60 глубоко врезаются в стволы деревьев и с подвыванием отлетают от булыжников. Взрывы сотрясают землю, и осколки прорезают многослойный зеленый покров, не причиняя никому вреда.

Невесть откуда объявляется здоровенный чернокожий хряк с пулеметом M60, он беглым шагом надвигается на нас, ухватив сошки рукой в перчатке из асбестовой ткани, стреляет с бедра, изображает из себя Джона Уэйна, этакий вояка, отморозок с бронзовыми яйцами, прирожденный стрелок в глаз и подмастерье-душегуб, всерьез вознамерился заполучить «Бронзовую звезду» через «Пурпурное сердце».

Я хватаюсь за оружие, но у меня всего лишь мегафон. Дернулся чисто рефлекторно. Чувствую себя идиотом. Прежде чем успеваю начать отстреливаться из мегафона или проделать Чью Хой, или подумать о том, как умерить прыть этого чернокожего морпеха-пулеметчика, который здоров как танк и способен брызгать гильзами быстрее, чем паукообразная обезьяна брызгает когда дрочит, здоровенный чернокожий пулеметчик падает, оседая как в замедленном воспроизведении за золотым поблескиванием выбрасываемых гильз.

Радист Ха Нгок поднимает меня на ноги, а командир Бе Дан в это время прикрывает нас огнем.

Горячая боль обжигает где-то справа и идет вверх, и это первый намек на то, что я ранен. Я опускаю глаза. Я повидал много огнестрельных ран. Я встаю, я иду, и кровью пока что смертельно не истек. Ха Нгок помогает мне идти, а я тем временем ставлю себе диагноз: сквозное ранение правого бедра, кости не задеты, главные артерии не перебиты. Вот и представилась мне прекрасная возможность подтвердить ту хрень, что травят в байках о том, как здорово умеют прыгать одноногие морпехи.

Я оборачиваюсь назад и вижу, как санитар отрезает К-баром штанины чернокожего пулеметчика. Санитар, не реагируя на стрельбу, продолжающуюся повсюду вокруг него, встает и вызывает «метелку», экстренный медэвак. Санитар вооружен двумя револьверами 38-го калибра в кобурах на низко опущенном ремне, прям как любитель пострелять с Дикого Запада.

Отходя, мы слышим, как перекликиваются Черные Винтовки: «Пару раз вон туда дай!» «Где эти гребаные ганшипы?» «Прекратить огонь! Прекратить огонь!» «Видишь кого-нибудь?» «Вон те кусты пощупай!»

Ха Нгок ростом мал, но силен неимоверно. Он помогает мне ковылять к лесу, а пули шипят над нашими головами как шматки горячего воздуха.

Пуля попадает Ха Нгоку в затылок и выходит через лицо. Он изумленно глядит на меня, лицо его в нескольких дюймах от моего. Между его носом и скулой — безобразная мокрая дырка. Ха Нгок выдыхает мне в лицо свой последний вдох и замертво падает к моим ногам.

Оглядываюсь, вижу капитана морской пехоты, кондиционного главного у этих ладных и нахальных. Знаков различия офицеры в поле не носят, но возраст его, выправка, ровно подстриженные усы и ровно и коротко стриженые волосы дают понять, что он в звании капитана.

Он с помповым дробовиком. Грудь перетянута ремнем с понатыканными в него латунными боевыми патронами для дробовика.

На капитане стрелковые перчатки из желтой свиной кожи, накрахмаленная и выглаженная на кирпиче полевая кепка тигровой раскраски, наплечная кобура из черной кожи с пистолетом 45-го калибра и авиаторские очки. Наручные часы подвешены к верхней петле его тропической куртки. Он как поршнем двигает рукою вверх-вниз. «Давай-давай-давай!»

Капитан ни разу еще не видывал белого вьетконговца. Он глядит на меня и не знает, что делать, пристрелить или пивом угостить? По хряковским законам следует прежде всего стрелять, и даже не думать о том, чтоб о чем-то спрашивать. Я показываю капитану два больших пальца, а он глядит на меня как Моисей при виде горящего куста.

Пока капитан думает, командир Бе Дан стреляет.

Капитан падает, пораженный в ноги.

Морпехи наступают цепью, стреляя во все что движется.

Я разворачиваюсь и бегу как толстожопая птица, неуклюже, хромая, но не обращая внимания на боль, думая лишь о том, что либо я отыщу укрытие рики-тик как только можно, либо моя медицинская карта превратится в рассказ об изнасиловании, совершенном с особым цинизмом. Когда-то кусты и деревья означали опасность, но теперь стали укрытием.

В лесу меня дожидается командир Бе Дан. Я вглядываюсь в безмолвные джунгли, ничего не вижу, и тут волшебным образом материализуются командир Бе Дан и чиенси. Так что шансов сбежать у меня с самого начала не было. На каждом шагу я оставался любимой картинкой в чьем-то прицеле.

Командир Бе Дан приказывает мне лечь на гамак. Бойцы поднимают меня и несут, и мы движемся быстро, углубляясь в джунгли, где все черно-зеленое или зелено-черное. Мы не обращаем внимания на ухающие снаряды, тяжелые разрывы бомб, и железное жужжание ганшипов — это Черные винтовки забрасывают товарища Ящерицу тоннами железа в беспомощной яростности и от осознания неспособности что-либо поделать, но делу это не поможет.

Прощай, мой лучший шанс сбежать.

Полдня наша секция топает, забираясь все выше и выше в горы Донгтри, по крутым и неровным тележечным дорожкам, пока не уходим так далеко от войны, что кажется, будто не было ее никогда, да и быть не могло. Здесь на высоте, такая тишина, что замираешь как в церкви, и нарушает ее лишь нежное журчание джунглевых родников; где бы ты ни оказался в тропическом влажном лесу, всегда слышишь тихий шепот быстро бегущих вод. Звуки воды действуют умиротворяюще.

Весь остальной мир представляется сном. Жутковато здесь, но так красиво, и война с ее пальбой — всего лишь дурное воспоминание, оставленное нами в дурном месте в долине далеко под нами.

Я размышляю: а что бы нам не бросить наши пушки и не застолбить участки под фермы, и не остаться здесь навеки. Пускай они там в долинах дерутся как дурни. А мы останемся здесь и будем жить как горцы.

Но покой этот из категории тех, что только вводят в заблуждение, а тишина — лишь одна из разновидностей военной маскировки. Бодойские разведчики приветствуют нас на тропе. Бодойцы проводят нас мимо часовых, зениток, пушек и блиндажных комплексов, в которых заправляют стрелковые роты элитных войск Северного Вьетнама.

Один из бодойцев вскрывает ствол дерева, открывая вход в тоннель, который так изобретательно запрятан, что можно сидеть рядом и так его и не заметить. Мы входим в дерево и залезаем в тоннель. Как всегда, я создаю кучу проблем, потому что плечи мои чересчур широки для часто попадающихся лазов, соединяющих разные тоннели. Когда я застреваю, бойцы спереди меня вытягивают, а бойцы сзади проталкивают. Сам себе я напоминаю жирную тетку, которая пытается залезть в подводную лодку.