Вообрази себе картину - Джозеф Хеллер

Она истерически плакала. Сократ взглянул на Критона и попросил, чтобы кто-нибудь увел ее, и ее увели, а она причитала и била себя в голову.

Когда в комнате стало тихо, Сократ сел, подогнул ногу и потер вздувшийся красный след, оставленный цепью.

Еще с прошлых встреч они знали, что он перелагает в стихи некоторые из басен Эзопа, и поэт Эвен просил передать, что он дивится, почему это Сократ, раньше никогда стихов не писавший, теперь вдруг взялся за них.

— Скажите ему правду, — шутливо сказал Сократ, — что я не хотел соперничать с ним, это было бы нелегко, я понимаю.

Он просто пытался прояснить таким способом значение некоторых своих сновидений.

— Так все и объясните Эвену, а еще скажите ему от меня «прощай» и прибавьте, чтобы как можно скорее следовал за мною, если он человек здравомыслящий. Я-то, видимо, сегодня отхожу. Так велит мне моя страна.

— Вот уж наставление для Эвена! — воскликнул Симмий, да так комично, что все рассмеялись. — Насколько я знаю его, ни за что он не послушается твоего совета по доброй воле.

— Почему же? Разве Эвен не философ? — спросил Сократ.

Все согласились с тем, что Эвен философ.

Ну тогда Сократ уверен, что он не убоится смерти, хотя руки на себя вряд ли наложит, поскольку знает, что самоубийство не дозволяется законом.

Тут Кебет недоуменно спросил:

— Как это ты говоришь, Сократ: налагать на себя руки человеку не дозволено, и все-таки, как философ, он согласится отправиться следом за умирающим?

— Неужели ты и Симмий никогда не слышали обо всем этом?

— Никогда ничего ясного, Сократ.

— Ну что же, — сказал Сократ и, перестав потирать ногу, спустил обе на пол, да так и сидел уже до конца беседы. — Правда, я и сам говорю с чужих слов, однако я охотно повторю то, что мне случалось слышать. Да, пожалуй, оно и всего уместнее для человека, который скоро оставит этот мир, поразмышлять и порассуждать о природе своего путешествия и попытаться вообразить, на что оно похоже. В самом деле, как еще скоротать время до заката? Но сперва давайте послушаем, что скажет Критон. Он, по-моему, уже давно хочет что-то сказать.

— Только одно, Сократ, — сказал Критон. — Со мной говорил прислужник, который даст тебе яду, и просил предупредить тебя, чтобы ты разговаривал поменьше. Разговор, дескать, горячит, а это мешает действию яда. Кто этого правила не соблюдает, тому иной раз приходится пить отраву дважды и даже трижды.

— Тогда, — сказал Сократ, — скажи, пусть даст мне яду два или даже три раза, если понадобится.

И в оставшиеся часы он рассказывал ученикам о душе, бессмертии и будущей жизни, о которой никогда прежде не говорил помногу, рассказывал, не предъявляя, впрочем, фактов, убеждающих в истинности его слов. Он знал, что слова его истинны, потому что хотел, чтобы так было.

Симмия и Кебета убедить оказалось трудно.

— Что же, вы, Симмий, Кебет и все остальные, — сказал Сократ под конец разговора, — тоже отправитесь этим путем, каждый в свой час, а меня уже нынче «кличет судьба», как, вероятно, выразился бы какой-нибудь трагический поэт. Скоро придется пить яд. Пожалуй, пора мне и мыться. Избавим женщин от лишних хлопот — не надо будет омывать мертвое тело.

Когда он примолк, сообщает Платон, Критон сказал:

— Не хочешь ли оставить нам какие-нибудь распоряжения — насчет детей или еще чего-нибудь? Какую службу мы можем тебе сослужить?

— Ничего нового я не скажу, Критон. Пекитесь о себе сами и живите в согласии с тем, о чем я всегда толковал, это и будет доброю службой и мне, и моим близким, и вам самим.

— Мы постараемся, — сказал Критон. — А как нам тебя похоронить?

— Как угодно, — отвечал со смехом Сократ, — если, конечно, сумеете сперва меня схватить и я не убегу от вас.

Повернувшись к остальным, он сказал:

— Критон воображает, будто я — это уже другой Сократ, которого он вскорости увидит мертвым, и вот выспрашивает, как меня хоронить. Так поручитесь же за меня перед Критоном, только дайте ручательство обратное тому, каким сам он ручался перед судьями: он-то ручался, что я останусь на месте, а вы поручитесь, что, выпив яду, я удалюсь отсюда. Тогда ему будет легче, и, видя, как мое тело сжигают или зарывают, он уже не станет убиваться. Будь весел тогда, милый Критон, и говори, что хоронишь лишь мое тело, а хорони как тебе заблагорассудится и как считаешь лучше. К тому времени я проскользну у вас между пальцев, и вы не сможете ни схватить меня, ни удержать.

С этими словами, сообщил Федон Эхекрату и другим своим слушателям, Сократ поднялся и ушел в другую комнату мыться. Критон пошел следом за ним, а прочим велел ждать.

Сократ, говорит Федон, был им словно отец, которого они лишались, на всю жизнь оставаясь сиротами.

Когда он помылся, к нему привели сыновей — двух маленьких и того, что постарше. Пришли и родственницы, и Сократ поговорил с ними и о чем-то распорядился в присутствии одного только Критона. Затем он отослал их и снова вышел к друзьям.

Было уже близко к закату, ибо проговорили они долго, да и во внутренней комнате Сократ провел немало времени. Освеженный купанием, он снова сел, но немногое было сказано между ними к часу, когда пришел и встал перед Сократом его тюремщик, слуга Одиннадцати.

— Тебе, Сократ, — сказал он, и вид у него при этом был точно у пораженного горем человека, которого душат рыдания, — которого я ныне знаю как самого благородного, мирного и лучшего из людей, когда-либо сюда попадавших, я не стану рассказывать, как гневались на меня другие люди, как они бушевали и проклинали меня, когда я говорил им, что пора выпить яд. Я уверен, что ты на меня не прогневаешься, ведь ты знаешь, что не меня надо винить, а других. Итак, ты знаешь, с какой вестью я пришел, — прощай же и постарайся как можно легче перенести неизбежное.

Тут он заплакал и повернулся к выходу.

— Всего доброго и тебе, — сказал ему Сократ, — и делай, что тебе велено.

И он поведал другим, каким добрым и приветливым человеком оказался его тюремщик.

— С тех пор, что я в тюрьме, он все время навещал меня, а иногда и беседовал со мною, просто замечательный человек. Вот и теперь, как искренне он меня оплакивает. Однако ж, Критон, послушаемся его. Пусть принесут яд, если уже приготовили. А если нет, пусть приготовят.

— Слишком рано, — сказал Критон, — солнце, по-моему, еще над горами. Я знаю, другие здесь принимали отраву много спустя после того, как им прикажут, ужинали, пили вволю, а иные даже наслаждались обществом тех, кого любили. Не торопись. Время еще терпит.

А Сократ ему:

— Вполне естественно, Критон, что они так поступают, те, о ком ты говоришь. Ведь они думают, будто что-то выиграют на отсрочке. И не менее естественно, что я так не поступлю, я ведь не надеюсь выгадать ничего, если выпью яд чуть попозже. Я только сделаюсь смешон самому себе, цепляясь за остаток жизни, которой уже лишился и которая ничего больше мне предложить не может. Прошу тебя, сделай, как я сказал. Не отказывай мне.

Критон кивнул слуге, стоявшему неподалеку. Тот удалился. Не было его довольно долго, потом он вернулся с тюремщиком, несшим чашу, в которой был приготовлен яд.

Сократ с приязнью сказал:

— Ты, друг мой, со всем этим знаком, расскажи же, что мне надо делать?

— Просто выпей, — ответил служитель, — и ходи, пока не появится тяжесть в ногах. Тогда ляг. Яд подействует сам.

И с этими словами он протянул чашу Сократу, который, как рассказывает Федон, взял ее с полным спокойствием — не испугался, не побледнел, не изменился в лице, — но взглянул тюремщику прямо в глаза и спросил, можно ли сделать этим напитком возлияние кому-нибудь из богов.

Тюремщик ответил, что яду в чаше всего лишь столько, сколько надо выпить.

— Да, я, кажется, понял, — сказал Сократ. — Но молиться богам можно и нужно, и я попрошу их благоприятствовать моему переселению из этого мира в другой. Об этом я и молю, и да будет так.

Договорив эти слова, он поднес чашу к губам, весело и легко, и выпил до дна.

До той поры большинство из них еще как-то смиряли свою печаль. Теперь же, увидав, как он пьет и как выпил яд, они уже не могли сдержаться. У Федона, как он ни крепился, слезы полились ручьем, так что он закрылся плащом и заплакал.

Сократ, казалось, почти рассердился.

— Вы что, оплакиваете меня? — пожурил он их. — Федон, устыдись.

Но Федон не первым дал волю чувствам. Критон еще раньше него разразился слезами и поднялся с места, словно желая выйти, и Федон решил последовать за ним. А тут и Аполлодор, который и до того плакал не переставая, заголосил с таким отчаянием, что всем надорвал душу. Только Сократ и остался спокоен.

— Что за ненужные вопли? — недовольно спросил он. — Как вы себя ведете! Я для того и отослал женщин, чтобы они не устраивали подобного бесчинства, — ведь меня учили, что умирать человек должен в мире. Тише, сдержите себя!

Услышав его слова, они устыдились и постарались, как могли, сдержать слезы.