Маршал Жуков. Опала - Владимир Карпов

Подсчитайте — Жуков об этом сказал в 1957, Брежнев «впервые» в 1981 году, — следовательно, 24 года заявление Жукова считалось преждевременным, шло в разрез с официальной политикой партии и не воспринималось как предвидение крупнейшего полководца современности.

Конечно же, после возвращения Жукова ожидал неприятный разговор с Хрущевым. Текст корреспонденции с речью Жукова, попавший в ТАСС, был сокращен до короткого сообщения о факте выступления Жукова в колледже. А мы смотрим кинохронику дальше. После поездки по стране Жуков возвратился в Дели, устроил прием в Хайдарбадском дворце, на который были приглашены все, у кого он побывал в гостях прежде, и разумеется, дипломатический корпус.

После этого завершающего приема маршал и сопровождающие его вылетели в Рангун — столицу Бирмы.

Это уже «епархия» моего собеседника, бывшего нашего атташе в Бирме. Он очень оживился и готов давать еще более подробные пояснения.

На аэродроме в Рангуне маршала встречают премьер—министр Убаве и лидер партии «Чистая лига» У—ну — будущий многолетний премьер Бирмы. Они в национальной одежде, на голове белые платочки с бантиками с боку.

Жуков опять обходит почетный караул. Приемы. Встречи. Поездка по экзотическим городам этой сказочной «страны тысячи пагод». Маршал едет на советском «зиле». Стрыгин говорит:

— Этот автомобиль наше правительство подарило бирманскому правительству.

В древнем городе Мндалай на реке Ироведи, среди многих пагод один из самых древних и величественных храмов — Шведагон, ему более 2000 лет.

Стрыгин как диктор комментирует:

— Его высота 100 метров. На украшение пошло 25 тонн золота и 100 тонн серебра.

Жуков здоровается со священнослужителями храма, осматривает великолепное создание далеких предков, делает запись в книге почетных посетителей. Теперь и его автограф останется здесь на века. Маршал долго смотрит молча на массивную фигуру Будды. Он и сам чем—то похож на это изваяние: такой же крепкий, лобастый, с мощным подбородком, в котором упрямая ямочка. Этот подбородок и ямочка как—то особенно подчеркивают непреклонный жуковский характер. У Будды лицо круглое, подбородок овальный и ямочки нет, он ко всем добрый, он бог. А Жуков живой человек, полководец, ему нельзя быть добрым, твердость и несгибаемость — стержень его профессии.

Из Рангуна Жуков возвращается в Дели. Здесь торжественные проводы на аэродроме. И затем шестичасовой перелет через Гималаи, пустыни, поля, города, леса, и вот она родная Москва.

А в России зима. Встречающие маршалы и генералы в шинелях и каракулевых папахах: Конев, Мерецков, Малиновский, Москаленко и другие. Как же они непохожи на подтянутых индийских военачальников, те против наших, как молоденькие лейтенанты. Наши маршалы упитанные, на морозе краснолицые, изрядно обрюзгшие (возраст и образ жизни сказываются). Они улыбаются Жукову, жмут ему руку с угодливым полупоклоном…

До октябрьского Пленума, где они себя покажут совсем другими, оставалось еще несколько месяцев.

Первый сквознячок

В сентябре 1957 года Жуков поехал отдыхать в Крым. Была прекрасная летняя пора. Жуков пребывал в великолепном настроении, его окрыляла не только любовь к Галине Александровне, появился еще один «объект» для любви, излучающий теплое счастье. В апреле 1957 года родилась дочь, назвали ее Машенькой.

Во время отдыха Жуков не раз навещал Хрущева на его даче в Ореанде. Сделаю небольшое отступление. Много написано о роскошной жизни и всевозможных привилегиях для наших бывших партийных руководителей. Не собираюсь их защищать или оправдывать. Может быть, те, кто пришел после Сталина и допускали всякие излишества, но что касается самого свирепого вождя, то он был в быту неприхотлив и, как известно, после смерти его личное имущество состояло из кителя, сшитого еще до войны, мундира Генералиссимуса после парада Победы, шубы, в которой он, якобы, ходил еще в ссылке, подшитых валенок, да несколько трубок. А огромное количество ценных и драгоценных подарков, которые ему дарили к юбилеям и праздникам, были выставлены для общего обозрения в нескольких залах Музея Октябрьской революции, у площади Пушкина.

Дача в Нижней Ореанде, где отдыхал Хрущев, а затем Брежнев, Черненко и Андропов, была построена для Сталина. Он провел здесь один или два отпуска. Последний генсек Горбачев тоже пробыл здесь одно лето, но масштабы его не устроили, и он с Раисой Максимовной отгрохал дворец в Форосе, разумеется, за государственный счет (говорят, стоил 80 миллионов, по тем еще ценам).

Так вот, побывал я на этой, как ее до сих пор зовут сталинской даче в Нижней Ореанде. Двухэтажный коттедж, какие во время зарубежных поездок (и более шикарные) я видел (и посещал) у людей среднего достатка — писателей, юристов, врачей.

На первом этаже кабинет, столовая, бассейн (на случай плохой погоды, длина его метров десять). В цокольном этаже небольшой кинозал, биллиардная. На втором этаже холл, три спальни. Вот и вся «роскошь». На берегу моря небольшой грот—беседка, здесь с гостями пили чай, кофе и что покрепче.

Рядом с основным домом такой же двухэтажный особнячок, в нем отдыхали «вторые лица» государства — Суслов и, когда были еще не генсеками Черненко, Андропов, и другие приближенные.

Дом окружен прекрасным парком. В разное время побывали на этой даче по приглашению хозяев — Димитров, Тито, Ярузельский, Готвальд и другие государственные деятели, а так же артисты, писатели, художники и прочие знаменитости. Получился бы здесь прекрасный музей, и доход приносил бы не малый. Кстати, неподалеку в Ливадийском дворце действует музей, где проводилась Крымская конференция руководителей трех держав в феврале 1945 года. Отдыхающих в Крыму круглый год много, посетители идут в музей непрерывным потоком. Но процесс преобразований к худшему коснулся и правительственной дачи, когда я ее осматривал (в 1990 году). Здесь уже царил раскордаж, дом передали какому—то профсоюзному санаторию. Растащили мебель, ковры, люстры, посуду и т. д. А теперь, говорят, сдали эту дачу кому—то богатенькому за «зелененькие».

Вот здесь Жуков навещал Хрущева и встречался в то лето с Брежневым, Микояном, Кириченко. Здесь он ощутил и первый сквознячок новой предстоящей опалы, но не придал тогда этому значения. Но все же симптом этот был запоминающийся и Жуков сделал о нем такую запись:

— Прогуливаясь как—то с Хрущевым и Брежневым в парке дачи Хрущева, между нами состоялся такой разговор:

— Никита Сергеевич, мне звонил из Будапешта Кадар, сказал Брежнев, — он просил оставить в Венгрии во главе советских войск генерала Казакова, которого товарищ Жуков намерен перевести на Дальний Восток. К Казакову венгерские товарищи привыкли и, я думаю, надо считаться с мнением Кадара. Для Дальнего Востока маршал Жуков найдет другого командующего.

Я сказал:

— В интересах обороны страны генерала Казакова надо направить на должность командующего Дальневосточным военным округом. А для Венгрии мы найдем другого хорошего командующего.

Брежнев нервно:

— Надо же считаться с товарищем Кадаром!

Я ответил:

— Надо считаться и с моим мнением. И вы не горячитесь, я такой же член Президиума ЦК, как и вы, товарищ Брежнев.

Хрущев молчал, но я понял, что он не доволен моим резким ответом. Все же маршал был действительно не политик, не умел сглаживать углы и наивно полагал, что теперь он действительно равный другим членам Политбюро. Но жизнь показала — в кругу прожженных политических деятелей он всегда был чужеродным, и они его в свою компанию так и не приняли.

Дальнейший рассказ Жукова о том, что произошло в тот день в парке, подтверждает это.

Через пару минут Брежнев, взяв под руку Хрущева, отошел с ним в сторону и стал что—то ему горячо доказывать. Я догадался, что между ними речь идет обо мне.

После разговора с Брежневым Хрущев ушел к себе на дачу, даже не простившись со мной. Вслед за этой первой размолвкой состоялась вторая, более значительная. Через пару дней пригласил всех нас к себе на дачу Кириленко по случаю дня рождения его жены. Во время ужина было много тостов и выступлений. Во всех выступлениях преобладало безмерное восхваление Хрущева. Все восхваления он принимал, как должное и, будучи в ударе, прерывал выступавших и произносил очередные речи. Мне это не понравилось и я по простоте своей сказал:

— Никита Сергеевич, следующее слово в порядке заявки имеет Аверкий Борисович Аристов.

Хрущев обиженно:

— Ну, что ж, я могу совсем ничего не говорить, если вам нежелательно меня слушать.

После этого у Хрущева испортилось настроение и он молчал. Я пытался отшутиться, но из этого ничего не получилось. Этим тут же воспользовались подхалимы и шептуны. Мы с Хрущевым расстались в этот вечер весьма холодно. Откровенно говоря, я потом ругал себя за свой язык, зная, что Хрущев, будучи злопамятным, такие выпады против его персоны никому не прощает.