Меч на ладонях - Андрей Муравьев

Как бы то ни было, воины ли, или ремесленники сидели перед ним, но во дворе находилась кавалькада благородных господ. А то, что простолюдины всегда уступят свое место благородным, даже не подлежало обсуждению. На крайний случай, всегда можно натравить прибывшего рыцаря или его оруженосцев на мирных ремесленников или даже, как сейчас, на больного с вооруженными слугами. Будь габариты слуг – а хозяин воспринимал Костю, Захара и Горового именно за прислугу, – будь габариты слуг не такими внушительными, хозяин просто бы приказал своим подручным выкинуть их вещи в сарай и освободить комнату.

Костя продолжал поедать вареную свеклу. Они только дождались второй миски с местным дежурным блюдом, после того как содержимому первой посудины был нанесен непоправимый урон словоохотливым монахом.

Хозяин нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Я вот не поняу, шо ен хоча? – Казак с вожделением посматривал на жареную телячью лопатку на соседнем столе, но крепился. Пост и гонка по буеракам – а на другое определение местные дороги не могли претендовать – сильно подорвали психологическое состояние Горового. Подъесаул стал вспыльчив и легко раздражался.

– Да вот, Тимофей Михайлович говорит, чтобы мы собрали вещи и освободили помещение. Там какие-то благородные пожаловали. Так им, видимо, одной комнаты маловато.

Казак обернулся к стоящему у стола хозяину и выдал длинную, но очень емкую тираду на родном языке. Костя даже заслушался. Столько непередаваемого фольклора и утраченного колорита было в этих скупых, чисто мужских выражениях! Он начал понимать Даля, стремившегося запечатлеть для истории все слова и выражения великого и могучего.

Малышев не переводил. При переводе на немецкий даже короткая и емкая фраза сразу бы превратилась в длинную, перегруженную деепричастиями и глаголами в повелительном наклонении речь, что привело бы к потере эмоциональной нагрузки. А создать аналог неродными словами он бы не смог. Потому Костя откинулся на лавке и стал ждать продолжения.

Хозяин если и не уловил оттенки и точные формулировки, то смысл ответа понял сразу. Он немного спал с лица. Конфликта не хотелось. Несколькими фразами он расписал прелести своего сеновала, даже пообещал скостить плату за ночлег. На это Горовой только фыркнул.

Немец развел руками. Он испробовал все, что можно. Если эти заносчивые мужланы забыли, кто они есть, то пусть сами разбираются со свитой господ.

Через двадцать секунд в зал ворвались трое одетых в полные кольчуги воинов. Поверх броней они были облачены в короткие зеленые плащи, в руках у всех были мечи в ножнах.

Горовой небрежно пододвинул саблю на колено, Костя поправил меч. Будто случайно его рука сдвинула плащ, открывая рукоятку револьвера. Трое в доспехах – это перебор даже для казака.

– Оба-на, да то ж Грицько! – внезапно расцвел Горовой.

Костя присмотрелся. И точно! Один из тех воинов, что ворвались в зал, был ему знаком. Он был телохранителем Кондрата Будимировича в его первое появление у новгородцев.

Казак вылез из-за стола и пошел навстречу киевлянам.

– Хлопцы? Шо тут робите? – Разговор велся на той смеси украинского и русского языков, которую тут не понимал никто, кроме самих говоривших и молчащего Малышева.

Дружинники замялись. Пыл, с которым они ворвались в зал, куда-то улетучился. Грицько был, по-видимому, за старшего. Двое остальных отступили и поглядывали на товарища, ожидая приказаний. Тот же явно опешил от такой встречи. За секунду на его лице отразились различные переживания. Потом киевлянин заметил Малышева. Грицько напрягся.

– А ты, Тимофей Михайлович, какими судьбами здесь?

Казак кивнул на стол, и троица, помявшись для приличия, присела на лавки. Через пять секунд на столе стояли два запотевших жбана с пивом и плошка с рыбинами. Но, вопреки ожиданиям, вошедшие к еде даже не притронулись.

– Да, то ты дывись, Грицько, – сказал казак, – якая исторыя з нами тута учынилася. Нас жа объявили, шо гэта мы Кондрата Будимировича-то травянули.

Косте аж зубы свело: так наивно вывалить то, от чего они пробовали скрыться! И кому? Тем, кто кровно заинтересован, чтобы убийц киевского сотника наказали.

Он приготовился к стычке. Но, вопреки ожиданию, киевские гридни пропустили мимо ушей эту информацию. Только у одного желваки заходили.

Грицько покатал в руке кубок:

– Так это вы тут комнаты заняли?

Казак замахал руками:

– Да шо там. Коли надо, то потеснимся, знамо дело.

Грицько замотал головой:

– Не надо. Солнце еще не село.

Он повернулся к хозяину, благоразумно державшемуся около дверей на кухню.

– Эй, хозяин! Ближайший постоялый двор далеко?

Тот замахал руками:

– Никак нет, благородные господа! До перекрестка тут мили две, а там – до пролеска, и дом Яцыка. Конечно, у этого христопродавца пиво пенное и с недоливом, да и мясо, бывает, попахивает котами… – Корчмарь спохватился. – Но в целом вполне приличное заведение. Да и комнат побольше моего. Там уж вам предоставят по отдельному топчану на каждого. Будьте уверены.

Грицько развернулся к Горовому:

– Ну вот. Враз доскачем.

Троица поднялась:

– Бывай, полочанин.

– Пока, хлопцы.

Только последний шепнул сквозь зубы:

– То надеюсь, встретимся когда.

Казак пожал плечами, когда за киевскими гриднями закрылась дверь:

– Странные какие-то. Спешат, что ли?

Костя покачал головой. Был бы в сознании Сомохов. С появлением киевских дружинников выплыло много вопросов. Почему киевские гридни, которые должны первыми жаждать крови полоцких купцов, вели себя так покладисто? Куда они спешат? Кого владелец постоялого двора принял за благородных?

– Эй, хозяин! – Костя решил не откладывать на потом решение хоть этого вопроса.

Содержатель гостиницы споро подошел.

– А с чего ты взял, что эти люди из благородных? Вроде ни на одном шпор и пояса золотого[115] я не видел.

Тот помялся.

– Так ведь они при двух молодых вьюношах состояли. А те таковы, что, право слово, не надо даже шпоры высматривать. Сидят на коне так, что сразу видно: не из ремесленников или смердов каких, прости Господи!

Костя закивал головой. Понятно, мол.

Хозяин потоптался еще, понял, что вопросы кончились, и пошел к себе на кухню. Волнений и так через край с этими постояльцами.

А Малышев задумался.

На следующий день выехали рано. Даже по местным меркам.

До леска, где, по сведениям отца Джьякетто, исчезают купцы, было два часа неспешной рыси, и «полочане» решили пройти его до того, как местные феодалы выедут на свой своеобразный сбор налогов с проезжих.

Сомохову стало немного лучше. Он поел мясного бульона, пожевал хлебного мякиша и выпил молока с медом. Заклинания и мази Валиаджи творили чудеса. На щеках Улугбека вновь играл здоровый румянец. Только лубки с ног никто не снимал, да короста на груди и боку постоянно чесалась. Зато он начал отвечать на вопросы и осмысленно участвовать в разговоре. Правда, пока очень недолго.

С ночи на улице зарядил мелкий дождик. Учитывая, что еще стоял март (да-да, все еще март, кто бы мог подумать, что за полтора месяца можно перенестись на такое расстояние!?), погода была сносная. Костя даже удивился, что двадцатому веку приписывают глобальное потепление. В его время в марте еще сугробы везде, снег с неба падает. А они уже почти месяц в весне живут. Даже деревья все до одного листья распустили.

В провожатые до городка Бамберга они наняли паренька из местных. При повальной бедности все, что могло принести хоть немного денег, вызывало неподдельный интерес у любого жителя сельской глубинки Германской империи, так что за возможность провести маленький караван до следующего городка было развернуто форменное словесное сражение.

Победил в нем рыжеволосый шестнадцатилетний шалопай, утверждавший, что дважды бывал там с купеческими караванами и знает малохоженые дороги, на которые не заглядывают разъезды местных феодалов. Ему на время совместного похода выделили клячу, купленную Захаром. Сами полочане остались на лошадях, уведенных из конюшен императора.

Несмотря на уверения проводника в том, что дорога, по которой он их ведет, безопасна, как дорожка между домом и отхожим местом, на подъезде к повороту на обитель Святого Духа «полочане» достали из седельных сумок кожаные жилеты с нашитыми бляхами, доспехи, которыми они обзавелись в далеком отсюда Хобурге, и тяжелое оружие. Горовой, единственный из всех имевший копье и умевший обращаться с ним, выехал вместе с проводником в авангард. Захар с тяжелой свенской секирой занял место в центре около Сомохова и Валиаджи. На его седле в холщовом мешке висела винтовка. Замыкал процессию Малышев с автоматом «Суоми» в одной руке и мечом в другой.

Паренек-проводник болтал, не умолкая. Поняв, что добиться каких-нибудь рассказов от нанимателей-иностранцев ему не удастся, он вовсю расписывал местные достопримечательности, трепался о местных феодалах, их замках, неурожае, который небеса посылают на погрязшую в грехе землю, новом приходском священнике, назначенном из Рима взамен местного, женатого на дочке главы цеха бочарников Йены.