Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства - Абрам Ранович

(Далее), если он сам так решил, если он принял казнь, повинуясь отцу, то очевидно, что все совершившееся с ним как с богом по его воле и мысли не должно было быть для него болезненным и тягостным [II, 23]; что же он зовет на помощь, жалуется и молит об избавлении от страха смерти, говоря: «Отец, если можно, да минует меня чаша сия»? [II, 24]. (И вот вы, ученики Иисуса), даже ложью не сумели облечь свои измышления в форму правдоподобия [II, 26]. (Неудивительно поэтому, что) некоторые из верующих, как бы в состоянии опьянения, доходят до того, что налагают на себя руку, трижды, четырежды и многократно переделывают и перерабатывают первую запись евангелия, чтоб иметь возможность отвергнуть изобличения [II, 27] [398].

Христиане используют пророков, предвещавших якобы все, (что касается) Иисуса… (Но) пророчества гораздо убедительнее можно применить к тысячам других, чем к Иисусу [II, 28]. Пророки говорят, что имеющий прийти — великий властитель, владыка всей земли, всех народов и воинств; они отнюдь не возвестили такого прощелыги [II, 29]… Никто не обнаруживает бога и сына божьего на основании таких намеков и превратных слухов, на основе таких слабых доказательств; подобно тому как солнце, все освещая, обнаруживает прежде всего себя, точно так же следовало проявить себя сыну божьему [II, 30].

Вы занимаетесь софистикой, когда говорите, что сын божий — само слово; объявляя сына божьего «словом», вы предъявляете не чистое, святое слово, а человека, позорнейшим образом поведенного на казнь и подвергнутого мукам бичевания. Если бы сын божий был у вас действительно словом, мы бы вас похвалили [II, 31]. (Но ваш Иисус только) хвастун и колдун [II, 32].

Вы утверждаете, что Иисус — царского происхождения. То было дерзостью со стороны составителей генеалогии, когда они вывели (род) Иисуса от первого человека и иудейских царей. Конечно, жена плотника, оказавшаяся столь знатного рода, не могла бы этого не знать [II, 32]… Что же выдающегося совершил Иисус в качестве бога, презирающего людей, издевающегося и насмехающегося над событиями? [II, 33]. (Ведь вот) Вакх у Еврипида восклицает: «Сам бог меня спасет, когда я захочу». (А здесь) даже осудивший его не пострадал, как Пенфей [399], впавший в безумие или растерзанный. Над ним насмеялись, облачили его в пурпур, надели на него терновый венец и дали в руки тростник [II, 34]; почему же он если уже не раньше, то хоть в этот момент не проявляет божественной (силы), не спасается от этого позора, не карает оскорбляющих его самого и отца его [II, 35]? Ну а когда тело его было распято, какова была его кровь? Такая… «какая течет у жителей неба» [II, 36]?

(Почему Иисус на кресте) так жадно потянулся к питью и не мог стерпеть жажду, как ее часто переносит любой человек [II, 37]? Вы, крепко верующие, упрекаете нас в том, что мы не считаем его богом и не соглашаемся с вами, будто он претерпел это для пользы людей, чтобы и мы презрели наказания [II, 36]. (Но ведь его пример и вся его деятельность никого не убедили); он был казнен и претерпел такие страдания, не убедив никого при жизни, даже своих учеников [I, 39]; да и сам не показал себя свободным от всех пороков [II, 41]. Иисус не был безупречен [II, 42]. Не скажете ли вы о нем, что, не убедив живущих здесь (на земле), он направился в Аид [400], чтоб убедить находящихся там (мертвецов) [II, 43]?

Если, выдумывая нелепые оправдания, по поводу которых вы самым смешным образом обманываетесь, вы думаете в самом деле защитить себя, то что мешает считать всяких других осужденных, окончивших жизнь самым жалким образом, особо великими людьми и божественными посланцами? (Ведь на таком же основании) такой же бесстыдник мог бы говорить о казненном разбойнике и человекоубийце, что он не разбойник, а бог: он, дескать, предсказал членам своей шайки, что с ними произойдет то, что в действительности произошло [II, 44].

Далее, те, которые были с ним при жизни, слушали его речь и следовали ему как учителю, — видя его казнь и смерть, не умерли ни вместе с ним, ни за него, не убедились, (что надо) презирать мучения, но стали отрицать, что они (его) ученики: а вы теперь с ним умираете [II, 45]! Лично он завербовал десяток лодочников и самых отверженных мытарей, и то не всех. Если при жизни он никого не убедил, а после его смерти желающие убеждают столь многих, то это разве не верх нелепости? [II, 46].

На основании какого рассуждения вы пришли к тому, чтоб считать его сыном божьим? (Вы говорите): «Мы к этому пришли, ибо мы знаем, что казнь произошла ради одоления отца зла»; так что же, разве не были казнены многие другие, и не менее низкие [II, 47]? (Или вы говорите): «Мы на том основании считаем его сыном божьим, что он исцелял хромых и слепых и воскрешал мертвых» [II, 48]. (Но), о свет и истина, (Иисус сам) собственными устами, согласно вашему писанию, ясно заявляет, что появятся и другие пользующиеся подобными силами злодеи и шарлатаны, и он называет того, кто хитро подстроит это, некиим сатаной; таким образом, он и сам не отрицает, что такие (чудеса) не представляют ничего божественного, а являются делом людей дурных. Под давлением истины он одновременно раскрыл (проделки) других и самого себя изобличил. Разве это не наглость — на основании одних и тех же действий одного считать богом, а других — шарлатанами? Почему мы на этом основании должны считать негодяями других, а не его, следуя его же свидетельству? Он сам признал ведь, что все это не признаки божественной сущности, а неких обманщиков, величайших подлецов [II, 49].

Что вас привлекло (к нему), как не его предсказания, что он якобы воскреснет после смерти [II, 54]? Ну хорошо, поверим вам, что он это сказал. Но сколько есть других, которые распространяют такие басни, убеждая простодушных слушателей и используя их заблуждение? Ведь то же самое говорят у скифов о Замолксисе, рабе Пифагора, в Италии — о самом Пифагоре, в Египте — о Рампсините; этот даже играл якобы в аду в кости с Деметрой и вернулся оттуда с подарками от нее — золототканым полотенцем. Такое же рассказывают об Орфее у одризов, о Протесилае в Фессалии, о Геракле в Тенаре и о Тесее [401].

Посмотрим, однако, действительно ли кто-либо когда-нибудь воскрес после смерти во плоти. Или вы думаете, что у других это считается и в действительности является сказкой, у вас же это драматическое происшествие придумано прилично и правдоподобно — его возглас на столбе, когда он испустил дух, и землетрясение, и затмение? А что он, хотя не сумел постоять за себя при жизни, став трупом, восстал, показал следы казни, пробитые руки, — то кто это видел? Полубезумная женщина или кто-нибудь еще из той же шарлатанской компании, которому это пригрезилось вследствие какого-то. предрасположения или который по своей воле дал себя увлечь обманчивому, фантастическому видению, как это с очень многими случалось, или, что вероятнее, захотел поразить остальных шарлатанской выдумкой и этой ложью открыть дорогу другим бродягам [II, 55]. Если б Иисус действительно, как вы говорите, воскрес, если б он на самом деле хотел явить божественную силу, ему следовало показаться тем, кто его оскорбил, кто его осудил, вообще всем [II, 63]; ведь, раз он умер и был, как вы утверждаете, богом, ему уже нечего было бояться кого-либо из людей, да и не затем он был с самого начала послан, чтоб скрываться [II, 67]. Если это имело столь большое значение для доказательства (его) божественности, ему, во всяком случае, следовало бы исчезнуть прямо со столба [II, 68], (так чтоб все это видели. А он предпочел скрыться; но) кто же когда-либо, будучи послан как вестник, скрывается, когда нужно возвестить то, что (ему) было поручено? Пока он, облеченный в плоть, не внушал доверия, он всем проповедовал без устали, а когда он, восстав из мертвых, мог бы внушить крепкую веру, он явился тайком только одной какой-то женщине и собственным своим приверженцам; когда его наказывали, его видели все, а когда он воскрес — только один человек; а ведь должно было быть наоборот [II, 70]. (Так-то он рассчитывал) просветить благочестивых и пожалеть заблуждающихся и покаявшихся [II, 71]! Если он хотел остаться в неизвестности, то зачем раздался голос, объявляющий его сыном божьим? Если же он не хотел скрываться, к чему было подвергаться наказанию и умереть? [II, 72]. (А если) он хотел (примером) перенесенных им страданий научить нас презирать смерть, то, восстав из мертвых, (он должен был бы) открыто призвать всех и объяснить, ради чего он сошел (на землю) [II, 73].

Все это мы подносим вам из ваших же писаний, мы не нуждаемся ни в чьих других показаниях, вы побиты собственным своим оружием [II, 74]… О всевышний, о небо, какой же это бог, пребывая среди людей, не вызывает (к себе) веры, хотя является при этом (как раз) тем, кто на него надеется? Почему его никак не признают те, кто давно его ждет [II, 75]?

…(Так что) зря он грозит и бранит, когда говорит «горе вам», «наперед говорю вам»: ибо этим он неопровержимо признает, что убедить он не в состоянии, а этого не бывает ни с богом, ни даже (просто) с рассудительным человеком [II, 76].