Дети, играющие в прятки на траве - Александр Селецкий

— Не хотим, — сердито буркнул я, дразня его. — Не вижу стимула стараться.

— Так придется захотеть! — всплеснул руками Левер, словно поражаясь моей тупости. — Законы бытия меняются, а если мы еще и сами виноваты в этих переменах… Тут уж никуда не денешься. Или мы станем человечным человечеством, без всяческих своих антропофильских комплексов, или и вправду — пропадем.

— А что в итоге? Конформизм? Сращение? Утрата специфичных черт?

— Нет. Сосуществование. На равных. С уважительным подходом к Целям каждого. Не более того.

— Ты рассуждаешь… как Барнах, — заметил я обескураженно. — Похоже…

— Я к нему частенько обращаюсь, — согласился Левер. — И особенно в последние год-два… Он помогает мне… А что, ты знал его?

— Скорее всего, знал. Не удивляйся, что вот так — ни да, ни нет. Врать не хочу, а в истинности неуверен… Но по крайней мере в детстве я однажды повстречался с человеком, о котором говорили разное… и временами называли этим именем — Барнах. Весьма загадочная, непростая личность, так мне показалось… Даже не берусь судить, кем был он — биксом или человеком.

— Отличить их внешне очень трудно, а иной раз невозможно, я читал об этом… Говорят, его поймали, — как бы невзначай отметил Левер. — И не то запрятали куда-то, не то попросту убили… Чтобы не мозолил зря глаза и не смущал порядочных людей! — докончил он с кривой ухмылкой.

— Слухи разные ходили, верно, — подтвердил я. — Но судьба его мне неизвестна. Время смутное, и столько разного народа сгинуло бесследно!.. Я так полагаю, он был заурядный сумасшедший, возомнивший себя чуть ли не спасителем планеты. В общем-то типичная фигура для любой эпохи, временно объятой кризисом. Ты говорил, что мутная волна всегда выносит на поверхность много личностей, подобных моему отцу… Да нет, скорей она приносит как бы ниоткуда вот таких Барнахов, лжепророков, лжеборцов — и сразу же заглатывает их. Что делать, Левер!.. Неужели ты ему и впрямь сочувствуешь, неужто веришь хоть в какую-то разумность его слов?

— Ну, почему же непременно верю? — поджал губы Левер. — Это несерьезно… Просто-напросто я понимаю, что он говорил, и принимаю многие его идеи… как основу для своих раздумий.

— Тоже мне — мессия отыскался! — покрутил я головой. — Мессия — это вред, заноза в обществе.

— Вот не сказал бы, — возразил строптиво Левер. — Не секрет: пророки часто приводили в действие пружины, о которых общество и не подозревало. Так, по крайней мере, многие считают. В этом есть резон. Но я бы уточнил один нюанс. Все те, кого мы склонны относить к учителям, пророкам…

— Эх, дружище Левер, — отозвался я со вздохом, — вовсе не мессии, вовсе не пророки. Их индивидуальная роль минимальна. Как конкретных, во плоти, людей, которые любили, жили, брались что-то объяснять… Важнее, кто всегда стоял за ними, направляя их поступки, подбирая подходящие для случая слова…

— Х-м… я совсем недавно в том же самом уверял тебя, — ехидно улыбнулся Левер.

— Нужели?

— А ты вспомни-ка! В связи с Армадой… Только я по большей части напирал на то, как создается вера, обретает содержание и форму миф…

— А что, мессии и пророки отвлекают нас от мифа, приобщают к точным, доказательным наукам? Да ведь то же мифотворчество в чистейшем виде!

— Не совсем. Они тут вовсе не при чем.

— Ой ли!

— Чем отличается моя позиция от вашей, уважаемый Брион, — тут Левер чуточку привстал из кресла и отвесил издевательский поклон, — так это тем, что и пророки, и мессии, на мой взгляд, к созданию мифологем Истории причастны очень опосредованно. Роль их личностей, пока они живут, практически равна нулю. Все начинается потом…

— Пока не вижу разницы, — сказал я раздраженно.

— А ты вдумайся! По-твоему, есть некие условные фигуры, мало значащие сами по себе, которые вещают здесь, сейчас, смущая тихих обывателей какою-то особенной крамолой, но в действительности произносят не свои слова и поступают не по зову собственного сердца, а лишь следуют секретным указаниям могущественных личностей или сообществ, остающихся в тени. Своеобразный тайный заговор, извечная попытка управлять людьми и государствами как бы неявно, исподволь, чтоб в случае внезапной неудачи невозможно было пальцем указать на настоящего виновника. По-твоему, мессии и пророки — лишь удобное орудие в борьбе за власть. И сами по себе они — фигуры подставные, ролевые, ежели угодно. Ведь за страждущими и блаженненькими, пламенно взывающими к массам, эти массы двинутся с гораздо большим воодушевлением, чем за обычными, ничем не примечтельными, но весьма толковыми людьми, которые конечно же преследуют свои, сугубо прагматические интересы. Интересы стада пастырем в расчеты не берутся, если только вдруг не совпадают — по нечаянности, в некий промежуток времени — с тем целеполаганием, каким в своих поступках руководствуется пастырь.

— Ну и что? — спросил я, все еще не понимая, куда клонит Левер.

— А вот то! — провозгласил он с торжеством. — И в этом наше расхождение. Весьма принципиальное, имей в виду. Ты хочешь убедить меня: пророков и мессий их современники прекрасно знают, не догадываясь, впрочем, что они собою представляют. Видят только маску. Оттого и следуют за ними, оттого и помнят много лет спустя. Ну, разве некоторые факты, чересчур уж однозначные и, так сказать, сиюминутные, любовно облекают в более красивые и более условные одежды мифа…

— Да, — после краткой паузы признал я, — что-то вроде этого. Но разница, похоже…

— Самая принципиальная! — восторженно заверил Левер. — Потому что я считаю: ни пророков, ни мессий, известных людям, не было совсем.

— Ах вот как…

— Безусловно, были некие учителя, творцы неканонических систем. Но что особо важно: никаких чужих идей они не выражали! Не служили ширмой для кого-то там — реального, но тайного властителя умов. И все поступки совершали сами — на свой страх и риск. Хотя… и не такой уж риск. Ведь современники их, в сущности, не знали: слишком одиозными, несвоевременными были эти самые учителя… Конечно, у них был какой-то узкий круг друзей и почитателей, возможно, даже преданных учеников. Я думаю, это естественно. А вот насчет того, чтобы пророки изменяли ход Истории, своим примером непосредственно влияя на события и на сознание людское… Не было такого, не могло быть!

— Но случалось же! — парировал я.

— В течение их жизни — никогда. А если и происходило, то гораздо позже, когда в мир иной переселялись и учителя, и те их современники, которые могли бы загореться новыми идеями. Пружины запускали не учителя, отнюдь. На этом поприще вовсю трудились верные ученики, позднее — толкователи учеников, потом — различные адепты. Ты учти: разумное учение — не дело рук учителя, а плод усилий множества учеников. Они все оформляют, придают учению понятный, надлежащий вид и расставляют в нем необходимые акценты, о которых сам учитель вряд ли и догадывался. И пророк становится фигурой лишь потом, когда его канонизируют другие — те, кто как-либо сумел обосновать все тезисы его учения, кто эти тезисы представил в качестве учения. А до того пророка нет, верней, он существует, но не как пророк еще — как рядовой смутьян, зачинщик беспорядков. Это — в лучшем случае. А может жизнь прожить и вовсе незаметно, никого не задевая…