Виновны в защите Родины, или Русский - Тимофей Круглов

Но то же самое время — категория и философски неосязаемая, и грубо материальная одновременно — залечивало раны у всех. Вылечило время Россию, вылечило, видимо, и душевную боль Иванова, начиная возвращать ему память. На второй год жизни в Питере, а потом и в Вырице Валерий Алексеевич стал оттаивать. Все чаще во время наших совместных чаепитий или неспешных прогулок на скованный льдом, закрывшийся заснеженными елями Оредеж Иванов вдруг начинал откровенничать, вспоминая неожиданно тот или иной случай из прошлой жизни. Обычно начиналось все с каких-то мелочей, деталей — неожиданных, противоречивых ассоциаций, уцепившись за которые вытягивал мой обычно молчаливый сосед целый клубок размышлений; связывал ниточки друг с другом, прояснял не мне — сам себе те или иные поворотные моменты своей жизни.

Я терпеливо слушал, стараясь не задавать уточняющих вопросов, чтобы не порвать тонкую, путающуюся ткань воспоминаний. Многое оставалось поэтому не совсем понятным. Потом мне приходилось все это самому додумывать, самому выстраивать мостики от события к событию, от мысли к поступку. А поскольку спугнуть Иванова своим намерением написать книжку о тех временах мне не хотелось, то, может, и напутал я чего, не понял, приврал, в чем и признаюсь, и каюсь одновременно. Но как лес состоит из множества дерев, так и жизнь человеческая из многих дней. За деревьями леса не видать, а за днями скоротекущими, бывает, и собственную судьбу пропустишь. Так что успокаиваю себя тем, что мне, как и читателю, все одно — со стороны виднее. Оттого и упреков соседа не боюсь, что, мол, выдал его сокровенные тайны. Осталось ли что от настоящего Иванова в моем романе, даже ему, наверное, будет трудно сказать. А значит, ему не стыдно и мне не страшно. А читателю — развлечение. Чтение ведь давно уже стало медитацией — дома ли перед сном или в метро перед работой — про Евлампию ли читать или про Иванова — какая, собственно, разница? Что про донцовских мопсов, что про Родину — россиянину один хрен. Медитация. Шуршание страничками, мятый глянец мягкой обложки да покачивание вагона на ходу: «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция «Площадь Восстания», переход.»

За восстанием всегда следует переход. Даже если восстания не было. Как не было ни песенной латышской «революции», ни московского «путча». «Кто как обзывается, тот сам так называется!» — кричали мы в детстве в ответ на дразнилки. Эту бы детскую простоту да в ответ на геополитические вызовы современности. Впрочем, подполковник Путин, начиная с Мюнхена, так и поступает. Совершенно по-детски. И очень правильно.

А в 89-м… Тогда подполковник Путин, говорят, вышел к толпе возбужденных объединением нации немцев, собиравшихся захватить архивы нашей разведки, и тихо сказал: «Я солдат до смерти». И, сделав что мог, уволился из конторы, в которой давал присягу на верность государству, которого не стало. Дай Бог, чтобы это было действительно так. Дай Бог, чтобы Россия снова стала Россией. Тогда мы еще долго будем дружить с Ивановым и гонять чаи по-соседски. Много ли нам надо? Жила бы. страна родная, и нету других забот… То снег, то ветер… Черный вечер. Белый снег… Нежной поступью надвьюжной, снежной россыпью жемчужной…

Трассера из автомата прошивают окна дома.Это бой ведут ребята, да из Рижского ОМОНа.А до смерти четыре шага.

Глава 1

Пока ты спишь, ты облако, ты небо.Проснешься, проливаешься дождем.Я двадцать лет почти с тобою не был,Теперь целую бережно в плечо.Сползла рубашка, открывая светуОкруглость плеч, молочность бытия.Ведь нас поодному на свете нету,Мы — это ты, когда с тобою я.На Гауяс живем, как на реке:Струятся люди, корабли машины,И в тумбочке — квартирном рюкзаке —Хранятся книги, розы, апельсины.Когда трамвай огнями промелькнет,Спеша гулять вечерним Межапарком,Нас Гауяс встречает, кошкой льнетИ зажигает в кухне свет неярко.Мы доживем, однажды, до весны,Деревья зацветут по берегам потока,Но всех нежнее расцветешь здесь ты,Следя за мной из отворенных окон.И я приду! Какая благодать —Замков не открывать и не стучаться,В твои глаза торжественно вступать,К твоей груди улыбкой прикасаться.Река течет. Она не иссякает,Живой водой наш омывает дом.И пусть никто другой о том не знает —На Гауяс, как на реке, живем.

Апрель 1990 г.

— Конечно, вы там, в Интерфронте, пайки получаете, на машинах разъезжаете… —

Теща упрямо бурчала на кухне, гремя кастрюльками. Черт ее дернул заявиться в гости с самого утра в воскресенье! — Посмотрели бы лучше, как простой народ живет, который работает, а не статейки в газетах сочиняет. — Теща все не унималась, раздраженная категорическим отказом Валерия Алексеевича ехать на дачу и таскать там тачки с землей, поднимая уровень садового участка на полметра, чтобы не заливало грядки весной.

— Ну какие пайки?! Что вы несете, право слово?! У дочери своей спросите, какие такие пайки я получаю… — Иванов прихватил сигареты и ушел на лоджию. Однако и там не скрылся от тещи, тут же продолжившей свой монолог уже не в сторону кухонной двери, а в открытое окно, на лоджию же и выходившее.

— Сели нам на шею на наши же трудовые денежки! Мало было коммунистов, так еще Интерфронт какой-то придумали! Вот сковырнут вас всех скоро, и правильно сделают!

— А вы, конечно, в Народный фронт уже вступили, вам вместе с латышами независимость подавай!

— А что мы хорошего от вашей советской власти видели? Всю жизнь вкалывала как проклятая на фабрике.

— Ну, посмотрим, что вы запоете, когда ваши мечты сбудутся! — Валерий Алексеевич даже задохнулся дымом от злости. Спорить с орденоносной тещей — ударницей, выстрадавшей на своей «Ригас адитайс» и квартиру, и, совсем недавно, новую «Ладу» вне очереди, — не было сил. И зла уже тоже не хватало. Алла, обычно поддерживавшая мужа, в спор не вступала, не хотела снова ссориться с матерью, по жизни сердитой на зятя, который был «не как все». «Все нормальные люди» работают на фабрике, как она, или на стройке, как тесть. Или в общепите, как ее любимая сестра. Но уж во всяком случае не занимаются бесполезной говорильней, писанием в газеты или верчением на телевидении.

Вышедшая из старинной семьи старообрядцев, теща всю жизнь прожила в Латвии, почти никуда из нее не выезжая, огромной страны вокруг не видела и видеть не хотела, весь ее мир, казалось, как замкнулся с детства на хуторе под Резекне, так и теперь дальше пределов Риги не выходил. А наглый зять не хотел, опять же, «как нормальные люди» все выходные проводить на садовом участке. Он не любил высиживать шумные и долгие застолья на юбилеях многочисленной тещиной родни и вообще был белой вороной в их кругу. Дочь перечить матери не осмеливалась, но чем дальше, тем больше отбивалась от своей семьи, переключалась на интересы мужа и его круг общения. Врожденная крестьянская практичность, наверное, подсказывала теще, что зять неминуемо «влипнет» со своим Интерфронтом в какую-нибудь историю, а значит, ей придется принимать к сердцу интересы дочери и внучки, переживать, а к чему ей эта головная боль, когда надо младшенького — любимого сына женить, а он все никак путную невесту себе не найдет — все какие-то разведенки с детьми попадаются. Да и вообще, все эти «государственные» дела и проблемы не их дело — власть сама по себе, какая бы она ни была, а теща — сама по себе.

Гулко хлопнула дверь, не попрощавшись и даже Алле ничего не сказав, зятек испарился — в выходной-то день! — на службу, по своим непонятным делам.

Иванов торопился на вокзал — встречать съемочную группу Ленинградского телевидения.

Что бы там ни было, он любил жену, обожал дочь, но постоянные споры с тещей доводили его до остервенения. Все так хорошо устраивалось в последнее время! Ксения росла — не нарадоваться — тихой, умненькой, послушной девочкой. Жена наконец-то ушла из ненавистной латышской школы и заняла место Валерия Алексеевича в хорошо ей знакомой русской школе. Недавно сделали ремонт в своей однокомнатной квартире со всеми удобствами. Квартирка теперь просто сияла чистотой и свежестью. Уютный зеленый район, на углу Русова и Гауяс, в двух шагах от Межапар-ка, и вместе с тем удобно добираться до центра.

В Интерфронте Иванов занимается любимым делом — работа творческая, интересная, напрямую связанная со средствами массовой информации. Много командировок, встреч с новыми людьми, быстрое, но заслуженное продвижение наверх. А значит, новые возможности, новые горизонты. Конечно, бывает и нервно, и даже опасно иногда. Но дело наше правое, и совесть тоже чиста — все близкие, друзья и знакомые, за исключением тещи, на его стороне. Конечно, все может еще измениться, но живем один раз, и упустить возможность проявить себя, да еще защищая законные интересы своей страны, своих, русских людей, — разве можно от этого отказаться?