Империя звёзд - Элисон Бэрд

Просеменив вперед, он склонил колени перед троном. Змея на троне подняла голову и зашипела, шея ее раздулась широким клобуком. Да, принц не в духе.

— Простите, что пришел незваный, ваше высочество, но я только что узнал… — начал он, приняв еще более униженную позу и подобострастный тон, чтобы не вызвать еще больше гнева.

— С кем это ты беседуешь, Роглаг?

Голос Мандрагора — и сзади! Гоблин вздрогнул и резко обернулся.

— Я думал, это принц изволит быть там…

Мандрагор засмеялся:

— Нет, это мое последнее приобретение — королевская кобра. Правда, красавец? Я его нашел в низовьях реки.

— Она… он… ядовитый?

— Крайне. Тебе повезло, что он тебя не укусил: ты бы умер почти сразу. Да, так зачем ты пришел?

Мандрагор небрежно поднял змею, и она тут же успокоилась и повисла, как веревка. Держа длинную чешуйчатую тварь за шею, он сел на свой трон.

Роглаг стал докладывать, потом задрожал, когда пальцы Мандрагора стали выбивать зловещую дробь на подлокотниках.

— И больше ее не видели, — закончил Роглаг.

Руки Мандрагора стиснули подлокотники.

— Что? — Гоблин сжался в комок, когда Мандрагор поднялся во весь свой гигантский рост. Кобра снова раздула капюшон, ударяя головой в воздух. — Она действительно удрала от своих хранителей? Жизнью клянусь, сам не знаю, хорошая это весть или нет.

— Я думаю, хорошая, — нервно сказал гоблин. — Я думаю, храбрости ей не хватило, и она удрала.

— Или ей надоело сидеть взаперти, и она вырвалась на свободу. Но что она теперь собирается делать? Она знает, что силы вызвать меня на бой у нее нет — пока нет. Неужто она думает, что сможет сама собрать армию? — Мандрагор будто говорил, сам с собой, потом снова обернулся к царю гоблинов. — Разошли своих гоблинов и кого-нибудь из огненных драконов по всем мирам, куда она могла полететь. И если ее найдут, сообщи мне немедленно.

Король Тирон смотрел с самого высокого балкона в Халмирионе на пеструю толпу, собравшуюся на холме. Пришедшие беспокойно ожидали известий от Трины Лиа. Пока ее не было, люди хотели слышать от Тирона успокаивающие слова, и он изо всех сил старался выполнять эту обязанность. Но страшные известия об исчезновении дочери, которое сперва со страхом сочли за похищение, лишили его сна и покоя. А теперь стало ясно, что она не была похищена, а сбежала.

Он поднял руки жестом благословения, потом вернулся в дом и пошел в комнату к дочери. При виде ее вещей, дышащих невинным детством, у него на глаза навернулись слезы.

«Доченька, Эйлия, — что за проклятие подарили тебе мы с твоей матерью при рождении? На какую жизнь — или какую смерть — обрекли?»

— Бедный ягненочек, бедный ягненочек!

Так причитала няня Бениа, услышав новости, пока он не отослал ее спать, напоив успокоительным зельем. «Действительно, ягненочек, — подумал он мрачно. — Очень подходящее слово, если учесть древний меранский обычай. Жертвенный агнец…»

А какую роль он сам в этом сыграл? Только любил свою жену и дочь и утратил их обеих? И все?

— Ты — наш символ, — говорила ему Марима. — Символ каждого смертного: Возлюбленный Богини.

— Не очень существенная роль.

— Благороднейшая из всех. Не будь тебя, Эларайния не сошла бы с Небес. Не будь тебя, Дочь Матери не родилась бы во плоти, чтобы жить среди нас. Ты — дверь, через которую в наш мир людей вошли и Мать, и Дочь. Когда ты стоишь на балконе, ты представляешь нас всех.

Но Тирон никогда не хотел славы. Он хотел лишь вернуть двух женщин, которых любил.

Эла… и он мысленным взором снова увидел ее: не королеву и богиню, обожаемую народом Мирамара, но жену, любимую женщину. Он снова видел берег сверкающей под солнцем бухты, густой зеленый лес почти до уреза воды, нависшее скальное плато Гиелантии и его заоблачные вершины. Море вблизи берега становилось светло-бирюзовым и прозрачным, как стекло: виден был выглаженный песок дна и разноцветные рыбки, медленно плавающие в воде, и каждую из них темным близнецом сопровождала отчетливая тень. Эла сидела на камне, расчесывая водопад золотых волос. Они уже почти просохли и развевались на легком морском ветерке. Она была похожа на русалку. Потом уже она будет в шелках и атласе, в золотой парче, с драгоценными диадемами на голове, превратится в живого идола, торжественно пройдет по улицам города. Но здесь она была дикой богиней лесов, а он — ее единственным почитателем. Тирон постарался удержать воспоминание подольше.

Она повернулась к нему и сказала о ребенке.

— Ты ждешь ребенка? — воскликнул он, садясь на песок.

Ее смех заиграл, как волосы на ветру.

— Пока нет! Когда-нибудь. Это будет дочь.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Для меня знать — это как видеть. Ты видишь, как идут к берегу эти волны одна за другой и разбиваются на песке. Ты же не можешь сказать, как ты это видишь? Ты просто открываешь глаза и видишь. Вот так и у меня с тем, что должно произойти.

— Так наша судьба неизменна? — спросил он, хмурясь. — И выбора на самом деле нет, раз все предопределено? И мы были обречены встретить другу друга и полюбить, Эла?

— Обречены? — переспросила она, будто не понимая слова. — Ты ведь сам решил искать меня? И я видела твой приход, как вижу издалека волны. Но человек может уйти прочь от берега, от волны, или радостно пойти ей навстречу. Наше дитя рождено по свободному выбору, любовь моя. Мы встретились, как волна и пловец, и от этой встречи поднялись брызги. — Эла легко вскочила с камня и подбежала к нему, оплела его руками. — И вот сейчас у нас этот миг, любовь моя, миг счастья. Так радуйся ему!

Она не имела в виду жить мгновением, как он тогда подумал. Она хотела, чтобы он бережно сохранил эту сцену в сокровищнице памяти и мог потом в утешение ее вспомнить. Предвидела ли ока свое бегство и смерть, как предвидела рождение Эйлии? И судьбу своей дочери — знала ли Эла?

Снова мысли его вернулись к жертвам, к легендам, которые говорили о древних зимбурийских обычаях. Говорилось, что они выбирают юношей и девушек безупречной красоты, на год устраивают им жизнь в роскоши, одевают в шелка и кормят изысканной пищей. Но когда год кончается, молодых людей ведут процессией в храм, как откормленных тельцов, чтобы возложить их жизнь на алтарь Валдура. И Эйлия — она такая же жертва, как они, взращенная в нежности и уюте этого дворца в Халмирионе лишь затем, чтобы вступить в предопределенную борьбу, в которой ей предсказано погибнуть. Тирона наполнила горечь. Она не какое-то там орудие богов, она его родная дочь, плоть от плоти его. И даже если правда, что она — воплощение чего-то божественного, то само это воплощение — его дитя.