Человек Чубайса - Геннадий Прашкевич

«А Долган что?»

«Ну, что, Долган? Долган чай подает. Тоже вроде вращается в высшем обществе».

«Это круто, круто, – кивал я, не обращая внимания на злобный Нюркин комментарий. – Всем счастья хочется. Пусть живет при Серафиме. Я деда знаю, при нем Долган лишнего базарить не станет. А раз так, то и пацаны его не зарежут, и за решетку он не залетит».

И все время я чувствовал на себе ненавидящий взгляд Нюрки.

С Петром Анатольевичем я почти не встречался.

Что-то встало между нами после удачно проведенной работы в Ачинске.

Не знаю что, не берусь гадать. Может, не понравились Большому человеку какие-то рекомендации, хотя ясно было, что работу мою он ценит… Нюрка улетела в Париж, с ее отлетом вернулись головные боли. Невропатолог, у которого я консультировался, озабоченно покачал головой: «Это нервы, батенька, нервы. И знаете, почему?» – «Ну?» – «Скрытая вина в вас говорит, вам высказаться надо. Потаенная, незаметная вина, батенька, сжирает иногда быстрее, чем рак, поверьте моему опыту. – И вкрадчиво (денег ему хотелось) спросил: – Хотите поговорить по душам?»

Я не хотел.

Невропатолог, как и я, работал на Петра Анатольевича.

Надо было лететь в Энск. Надо было заняться командой. Несколько раз звонили с Кипра, но звонки срывались, я не мог понять, кто так энергично меня добивается. Надо было позвонить Валентину Якушеву. Мне как-то пришло в голову, что он по своим налаженным каналам может что-то узнать о неизвестном джазисте Шурке. Сакс мне иногда снился, но позвонить Валентину я все как-то не успевал. В те дни мне трудно было сосредоточиться на чем-то одном. Странное оцепенение охватило меня. Ну, что, правда, изменится от того, если я улечу в Энск? Ну, что изменится от того, что я узнаю, куда исчезло из могилы тело неизвестного джазиста? Может, и мне поселиться на пасеке деда Серафима?

Ничего не происходило, Нюрка не выходила на связь (я еще не знал, что она беременна), я ничего не делал. Казалось, так может длиться вечно, но постепенно что-то прорастало в сознании. Интуиция подсказывала: не надо никуда лететь, не надо ничего делать, сиди в гостинице – жди. Наверное, поэтому я позвонил однажды дежурному по этажу:

«Ямаха» нужна.

Дежурный меня уважал (кормился при мне), откликнулся сразу:

– Это мотоцикл, Андрей Семеныч?

– Какой к черту мотоцикл? По номеру на нем гонять? Гитару.

– Не уверен, что мы располагаем гитарой, но для вас, Андрей Семеныч… Конечно, решим проблему…

– Сколько времени понадобится?

– Может, полчаса?

– Это много, – предупредил я. – За полчаса я могу напиться.

– Мы успеем, Андрей Семеныч.

Наверное, мальчики дежурного уже мчались к знакомым музыкантам. Попроси я мотоцикл, мне и мотоцикл втащили бы в номер. В сущности, так и должно быть в жизни… Бросив трубку, я молча прошелся по комнате, вынул из бара начатую бутылку и снова потянулся к телефону, собираясь заказать ужин.

В этот момент раздался звонок.

Я даже не ожидал, что так быстро схвачу трубку, на это движение у меня ушла какая-то доля секунды. Я был совершенно уверен, что звонит Нюрка, может, уже не из Парижа, может, с Кипра… Она могла. Она все могла… Это Нюрка звонит, был уверен я. Никто другой сейчас не был мне нужен. Я вдруг понял, что все наши раздоры – вздор, не в словах дело. Главное было в том, что мы чувствовали, касаясь друг друга, видя друг друга… Еще я хорошо знал, что Париж или даже Кипр все это вовсе не так далеко, как обычно считают… Я готов был заорать на Нюрку, почему это она все еще сидит в своем дурацком Париже, что там делает? Я даже рот раскрыл, чтобы заорать: «Дура!», но хорошо, что не заорал, потому что на другом конце провода раздался характерный смешок:

– Андрей Семенович, здравствуйте. Это Анатолий Борисович говорит. Дело есть. Интересное, нужное дело. Не смогли бы вы сейчас подъехать? Пропуск я уже заказал.