Марш Радецкого - Йозеф Рот

— Очень сожалею! — повторил господин фон Винтерниг. — У меня нет наличных денег.

Окружной начальник тотчас же поднялся. Винтерниг тоже вскочил. Он стоял, маленький и желтый, перед окружным начальником, безбородый перед серебряными бакенбардами. И казалось, будто господии фон Тротта увеличился в росте; он даже сам это чувствовал. Выла ли его гордость сломлена? Нисколько. Был ли он унижен? Нет, не был! Он должен был спасти честь героя Сольферино, как некогда герой Сольферино спас жизнь императора. Как легко, собственно, быть просителем! Презрением, — впервые в жизни! — настоящим презрением исполнилось сердце господина фон Тротта. И его презрение было почти так же велико, как его гордость. Он простился, сказав своим прежним, высокомерно-гнусавым голосом чиновника:

— Разрешите откланяться, господин фон Винтерниг.

Он пошел пешком, медленно, держась прямо, во всем величии своих серебряных седин, по длинной аллее, ведущей от дома Винтернига к городу. Аллея была пуста, воробьи прыгали вдоль дороги, свистели щеглы, и старые зеленые каштаны окаймляли путь господина фон Тротта.

Дома он впервые после долгого времени опять схватился за серебряный колокольчик. Тоненький голосок его проворно побежал по всему дому.

— Почтеннейшая, — обратился господин фон Тротта к фрейлейн Гиршвитц, — хотелось бы, чтобы мой чемодан был упакован не позже, чем через полчаса. Уложите мой мундир, треуголку, шпагу, фрак и белый галстук, пожалуйста! В полчаса! — Он вынул часы, крышка хлопнула. Господин фон Тротта сел в кресло и закрыл глаза.

В шкафу на пяти крючках висела его парадная форма: фрак, жилет, панталоны, треуголка и сабля. Большой чемодан окружного начальника раскрыл свою пасть, обитую хрустящей шелковой бумагой, и вещь за вещью поглотил парадное одеяние. Шпага покорно вошла в свой кожаный футляр. Белый галстук окутался прозрачным бумажным вуалем. Белые перчатки улеглись среди подкладки жилета. Затем чемодан закрылся. И фрейлейн Гиршвитц пошла доложить господину фон Тротта, что все готово.

Итак, окружной начальник отправился в Вену.

Приехал он поздно вечером. Но он хорошо знал, где следует искать людей, ему нужных. Он знал дома, в которых они жили, и ресторации, которые ими посещались. И советник правления Смекаль, и надворный советник Поллак, и советник министерства финансов Поллицер, и муниципальный советник Буш, и советник наместничества Лешниг, и советник департамента полиции Фукс. Все они и многие другие еще в этот вечер увидали господина фон Тротта, и хотя он был одних лет с ними, при входе окружного начальника каждый подумал о том, как сильно он состарился. Ибо он выглядел старше их всех. Весьма почтенным показался он им, и они почти что робели говорить ему «ты».

В этот вечер его видели еще в целом ряде мест, везде почти одновременно, и всем он казался духом, духом былых времен и габсбургской империи; тень истории следовала за ним по пятам, да он и сам казался ее серебряной тенью. И как ни удивительно звучало то, что он сообщал им о своем намерении в течение двух дней добиться личной аудиенции у императора, но еще более удивительным казался он сам, господин фон Тротта, преждевременно состарившийся и как бы всегда старый; и мало-помалу они начинали находить его предприятие справедливым и само собой разумеющимся. В канцелярии обер-гофмейетера Монтенуово сидел баловень судьбы Густль, которому они все завидовали, хотя и знали, что со смертью старика его величию придет позорный конец. Они уже ждали этого. Пока что он женился, и к тому же на одной из княжен Фуггер, он, бюргер, всем им знакомый с третьей скамейки, которому они подсказывали во время экзамена и о «везенье» которого они вот уже тридцать лет не без горечи рассказывали анекдоты. Густль получил дворянство и сидел в канцелярии обер-гофмейстера. Он именовался уже не Гассельбруннером, но фон Гассельбруннером. Его служба была легкой, просто детская игра, тогда как им всем, другим, приходилось заниматься неприятными и в высшей степени запутанными делами. Гассельбруннер! Он один мог здесь помочь.

И на следующее утро, в девять часов, окружной начальник уже стоял у дверей Гасссльбруннера, в канцелярии обер-гофмейстера. Ему сообщили, что Гассельбруннер уехал и, возможно, вернется сегодня после полудня. Случайно мимо проходил Сметана, которого господину фон Тротта не удалось отыскать вчера. И Сметана, наскоро посвященный в дело и, как всегда, сообразительный, немедленно нашел выход. Если Гассельбруннер и уехал, то ведь под рукою имеется Ланг. А Ланг — славный малый. Так началось странствование неутомимого окружного начальника из одной канцелярии в другую. Он совершенно не знал тайных законов, действовавших в императорско-королевских учреждениях Вены. Теперь он ознакомился с ними. Согласно этим законам служащие были угрюмы, покуда он не вынимал своей визитной карточки. После этого они становились раболепными. Высшие чиновники, все без исключения, приветствовали его с сердечной почтительностью. Каждый из них в первые четверть часа, казалось, был готов рискнуть для него своей карьерой и даже жизнью. И только в последующие четверть часа их глаза опечаливались, лица становились утомленными; великое горе наполняло их сердце и умеряло готовность. И каждый из них заявлял: "Да, если б речь шла о чем-нибудь другом! С радостью! Но так, милый, милый барон Тротта, даже для своего человека, ну, да вам-то не приходится объяснять…" Этими и подобными словами усовещевали они непоколебимого господина фон Тротта. Он подымался на третий этаж, затем на четвертый, снова спускался на второй, на первый. И наконец решил дожидаться Гассельбруннера. Он ждал почти до вечера и узнал, что Гассельбруннер на самом деле вовсе не уезжал, а попросту сидел дома. И неустрашимый борец за честь семейства Тротта проник в квартиру Гассельбруннера. Здесь наконец забрезжила слабая надежда. Они вместе поехали по разным местам, Гассельбруннер и старый господин фон Тротта. Необходимо было проникнуть к самому Монтенуово. В шестом часу вечера им наконец удалось словить одного из друзей обер-гофмейстера в той самой знаменитой кондитерской, где падкие на лакомства высокие чины государства обычно проводили вечера. Что его намерение невыполнимо, окружной начальник слышал сегодня уже в пятнадцатый раз. Но он оставался непоколебим. И серебряное достоинство его старости, и несколько странное, даже сумасбродное упорство, с которым он говорил о своем сыне и опасности, грозившей их роду, торжественность, с которой он именовал своего покойного отца не иначе, как героем Сольферино, а императора не иначе, как его величеством, так действовали на его собеседников, что намерение господина фон Тротта мало-помалу начинало казаться им само собой разумеющимся. Если не удастся получить аудиенцию, говорил этот окружной начальник из В., то он, старый слуга его величества, сын героя Сольферино, подобно простому рыночному торговцу, бросится на колени перед экипажем, в котором император каждое утро отправляется из Шенбрунна в Гофбург. Он, окружной начальник Франц фон Тротта, должен уладить это дело. И он так воодушевился своей задачей при помощи императора спасти честь Тротта, что ему начало казаться, будто только благодаря несчастью сына, как он про себя называл эту историю, его долгая жизнь обрела подлинный смысл.

Нелегко нарушить этикет. Ему тридцать раз внушали это. Он отвечал, что его отец, герой битвы при Сольферино, тоже нарушил его.

— Вот так, рукой, схватил он его величество за плечи и бросил его на землю! — говорил окружной начальник. Он, который всегда содрогался при виде резких или хотя бы излишних движений, теперь вставал, хватал за плечо того, кому он это описывал, тут же на месте пытаясь разыграть сцену исторического спасения. И никто не улыбался. И все искали возможности обойти этикет.

Он отправился в писчебумажный магазин, купил лист бумаги установленного образца, флакончик чернил и стальное перо марки Адлер, единственное, которое он употреблял. И быстрой рукой, хотя и обычным своим почерком, все еще строго придерживавшимся всех законов каллиграфия, написал по установленной форме прошение на имя его императорско-королевского величества, ни на минуту не сомневаясь, вернее, не позволяя себе сомневаться в том, что его дело будет "благополучно разрешено". Он был бы способен разбудить среди ночи самого Монтенуово. За этот день, по понятиям окружного начальника, дело Карла Йозефа стало делом героя Сольферино и тем самым делом императора, в известной мере даже делом отечества. После своего отъезда из В. он почти ничего не ел. Он выглядел еще худее, чем обычно, и напоминал своему другу Гассельбруннеру одну из экзотических птиц Шенбруннского зверинца, олицетворявших своеобразную попытку природы воспроизвести физиономию Габсбургов в фауне. Да, окружной начальник всем людям, когда-либо видавшим императора, напоминал Франца-Иосифа. Они совершенно не привыкли, эти венские господа, к той степени решительности, которую проявлял господин фон Тротта. И господин фон Тротта казался им, привыкшим легчайшими, выдуманными в ресторанах столицы шутками разрешать и куда более затруднительные дела государства, выходцем не только из географически, но и исторически отдаленной провинции, призраком отечественной истории. Постоянная готовность к шутке, которой они склонны были приветствовать симптомы собственной гибели, затихала на несколько часов, а слово «Сольферино» пробуждало в них ужас и благоговение, как имя битвы, впервые возвестившей о распаде императорско-королевской монархии. Вид и речи этого странного окружного начальника кидали их в дрожь. Может быть, они уже чувствовали тогда дыхание смерти, которая несколькими месяцами позднее должка была настигнуть их всех, настигнуть из-за угла. И все они ощущали на своем затылке ледяное дыхание смерти.